О всех созданиях – больших и малых - Джеймс Хэрриот

Я сидел в кресле с широким потертым чехлом и созерцал сквозь стеклянную дверь длинные тени, которые заходящее солнце отбрасывало на давно не стриженный газон. Меня охватывало предчувствие, что сидеть вот так мне придется довольно часто.

От нечего делать я пытался представить себе, каким будет мой самый первый случай. Уж конечно, после стольких лет ожидания — что-нибудь самое заурядное. Теленок с кашлем, свинья с несварением желудка. Но, пожалуй, так даже лучше: начать с чего-то простенького и сразу вылечить животное... Спокойное течение моих мыслей прервал трезвон телефона в коридоре, разносившийся по пустому дому как-то особенно громко. Я взял трубку.

— Мистер Фарнон? — резко спросил глубокий бас.

— Нет, к сожалению, он уехал. Говорит его помощник.

— Когда он вернется?

— Боюсь, что поздно ночью. Могу ли я вам помочь?

— Ну уж не знаю, можете или нет. — Тон стал очень суровым. — Я мистер Соме, управляющий имением лорда Халтона. Очень ценную охотничью лошадь схватили колики. Вы что-нибудь о коликах знаете?

Меня это разозлило.

— Я дипломированный ветеринарный врач и, мне кажется, должен что-то о них знать.

Наступила длительная пауза, потом голос рявкнул:

— Ну что ж, пускай вы. Да и в любом случае я знаю, что нужно ей впрыснуть. Захватите ареколин. Мистер Фарнон всегда им пользуется. И ради бога, не тяните до полуночи. Когда вас ждать?

— Я выезжаю сейчас же.

— Ну ладно.

В трубке щелкнуло. Я отошел от телефона, и мне стало жарко. Значит, мой первый случай все-таки не будет чистой формальностью. Колики — штука коварная, к тому же мне в затылок будет дышать грубый всезнайка по фамилии Соме.

Все восемь миль дороги я мысленно перечитывал классический труд Колтона Рикса «Обычные колики у лошадей». За последний год в колледже я так часто его штудировал, что способен был декламировать наизусть абзацами, как стихи. И перед моими глазами, пока я ехал, маячили потрепанные страницы. Легкий запор или небольшая спазма... Из-за изменения корма или избытка сочной травы. Да, конечно, чаще колики этим и исчерпываются. Быстрая инъекция ареколина и, может быть, чуточку хлородина, чтобы снять неприятные ощущения, и все будет в порядке. Я перебирал в уме случаи, с которыми сталкивался во время практики. Лошадь стоит совершенно спокойно, только иногда приподнимает заднюю ногу или оглядывает свой бок... А, пустяки!

И, все еще смакуя эту утешительную картину, я въехал в безупречно чистый, усыпанный песком двор, с трех сторон окруженный солидными просторными стойлами. Там прохаживался широкоплечий, плотно сложенный мужчина щеголеватого вида, в клетчатой кепке и куртке, элегантных брюках и блестящих крагах.

Я затормозил шагах в тридцати от него и вылез, а он медленно и подчеркнуто повернулся ко мне спиной. Я не спеша пошел через двор, давая ему возможность обернуться, но он стоял, сунув руки в карман, и упорно смотрел в другую сторону.

Я остановился почти рядом с ним, но он так и не обернулся. В конце концов мне надоело смотреть на его спину, и я сказал:

— Мистер Соме?

Тут он наконец неторопливо повернулся ко мне. Я увидел толстую красную шею, багровое лицо и злобные глазки. Ничего не ответив, он смерил меня с головы до ног пронзительным взглядом, от которого не укрылись ни мой поношенный плащ, ни моя молодость, ни явное отсутствие опыта. Закончив осмотр, он снова уставился мимо меня.

— Да, я мистер Соме. — Слово «мистер» он подчеркнул, словно очень им дорожил. — Я близкий друг мистера Фарнона.

— Моя фамилия Хэрриот.

Соме словно не услышал.

— Да, мистер Фарнон умнейший человек. Мы с ним большие друзья.

— Насколько я понял, у одной из ваших лошадей колики.

Ну почему мой голос прозвучал так пронзительно и неуверенно?!

Соме по-прежнему глядел куда-то в небо. Он негромко засвистел какой-то мотивчик и только потом сказал:

— Вон там! — Он мотнул головой в сторону денника — Один из лучших гунтеров его милости. И требуется ему специалист, так мне кажется. — Слово «специалист» он произнес с особым ударением.

Я открыл дверь, вошел и остановился как вкопанный. Денник был просторный, с толстым слоем торфа на полу. По нему безостановочно кружил гнедой конь, и в торфе была уже протоптана глубокая дорожка. Он был весь в мыле от кончика носа до хвоста. Раздутые ноздри, невидящие неподвижные глаза. При каждом шаге его голова моталась, сквозь стиснутые зубы на пол падали хлопья пены. От него остро пахло потом, словно он долго мчался галопом.

У меня пересохло во рту. С трудом, почти шепотом, я спросил:

— И давно он так?

— Ну, утром у него прихватило живот, и я весь день давал ему черный настой, то есть вон тот бездельник давал. Но, может, он и тут все перепутал, как всегда.

Только теперь я заметил, что в темном углу стоит высокий грузный человек с недоуздком в руке.

— Да нет, мистер Соме, настой-то он у меня пил как следует, только вот пользы никакой. — Он был явно испуган.

— А еще конюх! — сказал Соме. — Конечно, мне надо было самому за него взяться. Ему бы уже давно полегчало.

— Черный настой ему не помог бы, — сказал я. — Это не простые колики.

— Ну а что же это, черт побери?

— Я ничего не могу сказать, пока не осмотрю его, но такая непрерывная острая боль может означать непроходимость... заворот кишок.

— Заворот кишок, еще чего! Живот у него прихватило, только и всего. Его с утра заперло, так и надо дать ему чего-нибудь, чтобы его прочистило. Ареколин вы привезли?

— Если это непроходимость, то ареколин — самое скверное, что можно придумать. У него и так жуткие боли, а от ареколина он вообще взбесится. Ведь ареколин усиливает сокращение мышц кишечника.

— Черт подери! — рявкнул Соме. — Вы что, лекции сюда читать приехали? Будете вы лечить лошадь или нет?

— Наденьте на него недоуздок, и я его осмотрю.

Недоуздок был надет, и конь остановился. Он стоял, весь дрожа, и застонал, когда я провел ладонью от ребра к локтевому отростку, нащупывая пульс. Пульс оказался хуже некуда: сверх учащенный и нитевидный. Я отвернул веко. Слизистая оболочка была темно-коричневого цвета. Термометр показал 38°С.

Я оглянулся на Сомса.

— Мне нужно ведро воды, мыло и полотенце. Будьте так добры.

— Это еще зачем? Еще ничего не сделали, а решили помыться?

— Я решил провести ректальное исследование. Будьте добры, принесите мне воду.

— Господи помилуй! Это что-то новенькое! — Соме устало провел рукой по глазам и вдруг набросился на конюха. — Ну хватит прохлаждаться! Притащи воды, и, может, дело сдвинется.

Когда принесли воду, я намылил руку и осторожно ввел ее в прямую кишку коня. Я ясно ощутил смещение тонких кишок влево и напряженное вздутие, которому там быть не следовало. Едва я прикоснулся к вздутию, как лошадь вздрогнула и застонала.

Я вымыл и вытер руки. Сердце у меня бешено билось. Как мне поступить? Что сказать?

Соме то выходил из денника, то снова входил, что-то бормоча, а изнемогающий от боли конь извивался и дергался.

— Да держи ты чертову тварь! — прикрикнул Соме на конюха, сжимавшего недоуздок. — Чего ты зеваешь?

Конюх ничего не сказал. Он ни в чем не был виноват, но посмотрел на Сомса пустым взглядом.

Я глубоко вздохнул.

— Все симптомы указывают на одно: у этой лошади непроходимость.

— Ну пусть по-вашему. Пусть непроходимость. Так сделайте что-нибудь, чего вы ждете? Мы что, всю ночь тут простоим?

— Сделать ничего нельзя. Это неизлечимо. Остается только как можно скорее избавить его от страданий.

Соме нахмурился.

— Неизлечимо? Избавить от страданий? Что вы такое болтаете?

Мне кое-как удалось сдержаться.

— Я жду, чтобы вы разрешили мне сейчас его пристрелить.

— Это вы о чем? — Соме даже рот открыл.

— О том, что его следует немедленно пристрелить. У меня в машине есть специальный пистолет.

— Застрелить! — Соме, казалось, вот-вот задохнется от ярости. — Совсем с ума сошли! Да вы знаете, сколько он стоит?

— Это никакого значения не имеет, мистер Соме. Он весь день терпел невыносимую боль, и он умирает. Вам следовало вызвать меня давным-давно. Он может протянуть еще несколько часов, но исход предрешен. И он все время будет испытывать дикую непрерывную боль.

Соме зажал голову в ладонях.

— Господи, за что? Его милость за границей, а то я бы дозвонился ему, чтобы он вас образумил. Повторяю, будь тут ваш хозяин, он впрыснул бы ему чего-нибудь и за полчаса поставил бы на ноги. Послушайте, а может, подождем мистера Фарнона? Пусть он его посмотрит.

Что-то во мне радостно отозвалось на это предложение. Впрыснуть ему морфия и убраться отсюда. Переложить ответственность на кого-нибудь другого. Так просто! Я взглянул на коня. Он уже опять кружил по деннику, спотыкался и шел, шел по выбитой в торфе дорожке в безнадежной попытке уйти от боли. Я смотрел на него, а он вдруг поднял мотающуюся голову и жалобно заржал. Непонимающе, безутешно, безнадежно. И я не выдержал: стремглав бросился к машине и достал пистолет, предназначенный для убоя животных.