Подкидыш - Эльмира Нетесова

«Вот так! А ты?» — Николай закусил дрогнувшие губы, дочитал письмо. Павел ни словом не обмолвился о своем прежнем намерении забрать отца к себе. Словно забыл об обещании…

Николай, едва продохнув обиду, распечатал второе письмо.

«Ты почему-то не ответил. Или еще не получил мое письмо? Тогда твои знакомые могли догадаться и переадресовать его. Так поступают порядочные люди. Или тебе нечего нам написать? Не о чем спросить? А тебя, между прочим, помнят внуки… Ну, не стану упрекать, учитывая твою кочевую жизнь. Она и впрямь не из легких.

Но пора бы подумать о старости. Или ты решил до конца жить в бродягах? Знаешь, отец, а почему бы тебе не переехать в Сероглазку? Ведь там все твои родственники! Два пустующих дома. Оба — твои! И участки, и пенсия! Что надо? Ковыряйся в земле потихоньку. Не мотаясь по чужим углам! Тебе дорожные приключения вредны. Не тот возраст. Почему так советую? Да потому, что наша мать не перенесла резкой перемены климата. Не выдержала перепада давления. И, к сожалению, умерла. Мы похоронили ее месяц назад. Хотел послать тебе телеграмму, но не было смысла. На похороны приехать не смог бы, а лишний раз огорчать не хотелось. Написал не сразу тоже не случайно. К тому же знал, что ваши взаимоотношения не были лишены своих сложностей и тебя вряд ли огорчила б ее смерть. Вы прощались и жили как чужие люди. И мать, на удивленье, перед смертью ни разу не вспомнила о тебе. Мы не думали, что так скоро ее потеряем. Как сказали врачи, ей не стоило менять климат, и в России она еще жила бы много лет. Но она не жалела об отъезде и сказала перед смертью, что жалела об одном, что не переехали мы сюда раньше. А в России она осталась бы совсем одна и даже хоронить было бы некому. Именно потому не могу, не имею права предлагать тебе переезд к нам… Терять страшно. Мать для меня была самым родным человеком на земле. И как бы ты к ней ни относился, я сказал правду. Похоронив ее, мы навсегда простились с Россией. Это она отняла мать, выкачав из нее силы и здоровье, взамен оставив нечеловеческие переживания, голод и жуткую старость…

Не обижайся, отец, но и ты виноват в том немало! Мать ушла от нас, оставшись в памяти каждого. А вот тебе советую остепениться. Старость приходит ко всем.

Что касается нас. Нам уже дали квартиру! Муниципальную. Мы довольны. Уже устроились. Я работаю. Правда, не там, где хотелось бы. Сказалось плохое знание языка. Теперь наверстываю пробел, учу вместе с детьми. Стыдно, но ничего не поделаешь. Дома стараемся не говорить по- русски. Так быстрее преодолеем языковой барьер. Думаю, за год справимся. И тогда устроюсь куда хочу. Да, еще одна новость. Наташка вышла замуж. Правда, здесь это событие не то, что в России. Тут замужество воспринимается как смена белья. Хоть сто раз! Было бы желание! Здесь даже не поздравляют с браком. Неприлично. Ибо это сугубо личное, интимное. К тому же часто меняющееся. Муж Наташки — владелец заправочной станции. Он старше сестры. Был трижды женат. Но разведен. Есть дети. Но здесь все иначе, и дети в новом браке — не помеха. Как у тебя с матерью. Не знаю, будет ли сестра счастлива? Она торопится скорее стать полноценной американкой. Может, ей это удастся быстрее, чем мне.

Пока у нас нет ностальгии по России. Но мне уже снятся наши березы и рябины. Засыпая в своей многоэтажке, ночами я брожу по русским лесам. Смешно! Но, верно, сердце с разумом не находят согласия в одном теле. Думаю, со временем это пройдет! Пиши! И не обижайся на нас! Прости мать, если она где-то была не права! Она и сегодня счастливее всех, потому что не знает границ, условностей и условий. Она далеко и близко. Видно, мертвые счастливее всех живых тем, что живут с нами, не спрашивая согласия. Им излишни заботы и чья-то помощь. Они не в обузу. Но их души всегда болят, незримо и непроходяще. Когда-то мы все будем вместе. Неразлучной семьей. Там мы помиримся. Жаль, что этого не было суждено при жизни. Прости за мрачные философские отклонения. Мне кажется, что начинаю уставать от скоростей. А куда все бежим? Куда, если впереди у каждого только смерть? Прости, что письмо такое мрачное. Мне так не хватает тепла и понимания. Но неоткуда ждать. И не от кого. Всем некогда! А мне так хочется услышать снова, как смеются березы, как шепчутся листья, голос матери и твои глаза. Но… Все безвозвратно потеряно.Мы слишком поспешили. Надо свыкаться с реальным. Тогда все будет проще! Пиши. Я очень жду твоего письма. И, если можно, пришли свою фотографию. Какой ты теперь, мой отец?..»

Николай закурил. Дрожали руки. А может, дрожало письмо? Легкий листок с тяжелой вестью…

— Вдовец я, Женька! Теперь уж и впрямь без надежд и шуток.

— Твоя американка померла?

— Да!

— Ну и черт с ней! Она была и не была, как призрак. Годы жаль. Силы ушли. Она бросила, уехала от тебя!

— Не от меня! Она — мать. Не захотела детей оставить. С ними ушла. И навсегда…

— Да брось ты на хрен лапшу вешать! Она этим детям, как блохе лапти, век не нужна! Искала приключений на старую жопу! Вот и нашла! Чего ее жалеть? Путевая не стала бы вязать руки молодым, навязываться в обузу. Пощадила бы молодых. И осталась бы с тобой допердеть до погоста тихо, как настоящая старуха. А эта, плесень! Идет она к хренам! Вот нашел о ком пожалеть, чудак! — отвернулся Женька.

А Николай открыл третье письмо:

«Мне кажется, что я пишу на адрес без получателя. Почему ты не отвечаешь, отец? Неужели не хочешь поддерживать переписку? Или потерян всякий их смысл? Или, простившись перед отъездом, навсегда выкинул из памяти? Я не могу объяснить твое молчание для себя разумными доводами. Даже если бы ты не был в Смоленской области, мог узнать о наших письмах и попросить передать их тебе. Но вряд ли ты помнил о нас. А значит, права была мать, сказавшая незадолго до смерти, что ты сродни ветру, сеющему семена, разносящему их по всему свету, но не способному вырастить и одно. Из тебя не получился муж, не состоялся отец, не дозрел дед. Тебя и мужчиной нельзя назвать, потому что, отравив жизнь семье, ты не сумел устроить свою судьбу. Ты не сумел найти в своей душе и каплю тепла, чтобы посочувствовать смерти матери, остался молчаливым, как пень… Что ж, твое молчание расцениваю по-своему. И это мое письмо к тебе — последнее. Больше не потревожу, не напомню, что у тебя когда-то была семья. Ты сам инициатор этого исхода! Конечно, не огорчишься. Таким беззаботным легко живется, их не точит ни совесть, ни память. Одно знай, когда придет время финиша, никто не пожалеет. Не вспомнит добрым словом. А внуки станут стыдиться тебя и навсегда забудут имя твое — подкидыш…

Я не прошу тебя ответить нам. Это дело твое. Можешь забыть наш адрес. У тебя больше нет родии. Ты один. И я больше не сочувствую, не хочу понимать тебя. Я говорю: прощай…»

«Вот так! Я во всем виноват! Они меня выкинули из моей квартиры на улицу, оставили без угла, а теперь упрекают, почему не даю ответ, не имею адреса! Нужен был повод, чтобы порвать со мной? Ну, получили его! Легче стало? На что бы я жил, если б не работал? В Сероглазку уехать? Живьем в могилу зарыться? Не спешите ли хоронить? Я покуда не на ваших харчах! Не нужен никому? Не способен вырастить? Легко живу? Не приведись тебе мое, сынок! Давно б сломался, как лучина… Я не отец? А ты — мужчина? Истеричная баба! Стоило из-за океана, с такой дали, посылать эдакую глупость? Стыдился б писанины такой!» — сплюнул под ноги зло. #

И, повернувшись к Женьке, сказал твердо:

— Полгода осталось мне до пенсии. Их с тобой допашем. И в последний раз подкинешь меня сюда уже насовсем. Навсегда. Пойду к Варюхе бросать якорь! — Направился к бабе напролом, через борозды и грядки.

Женька смотрел ему вслед изумляясь, не узнавая. Он много бы отдал, чтобы услышать, как Николай будет говорить с бабой.

А тот, не глядя под ноги, пер буром. Варвара сидела, нагнув голову, и не сразу увидела Николая. Услышала его дыхание, когда он был совсем близко, в двух шагах.

— Варя! Варенька! А если я попрошусь у тебя на полгода, чтоб пенсию мне заработать хорошую, отпустишь меня? Дождешься? — глянул бабе в глаза.

Варвара встала, подбоченилась:

— Коль так, решился мужуком стать? Никаких отсрочек тебе не выйдет! Понял иль нет? Не нужна мне большая пенсия. Проживем с тем, что есть. А тебя никуда никогда не отпущу ни на минуточку. Я тебя, может, много лет, а может, всю свою жизнь ждала.