Том 1. Атланты. Золотые кони. Вильгельм Завоеватель - Жорж Бордонов

Только что разливавшая сияние по небосводу.

Горький итог моих дней…

Книга вторая

Я сижу у огня, зябко поеживаясь, и чувствую себя уютно, точно совенок в глубоком дупле. Люди незаслуженно ругают зиму. А ведь это блаженная пора, когда можно в полной мере насладиться покоем, дать душе отдохнуть после метаний. Вечера тянутся медленно. Дождик мелко бьет по черепицам и напоминает легкие переливы арфы. В эти часы старый Цирций срывается с Черной горы. Цирцием зовут ветер, прилетающий из Нарбонии. Старики-вольки называют его Кирком и обожествляют его. Когда он несется по равнине, земля дрожит, как от топота. Брусья домов стонут под его ударами, ставни трепещут. Более слабые порывы можно заметить по вздрагиванию огня в очаге. Вольки устраивают в главной комнате своего жилища большой очаг. Наблюдать за огнем в таком очаге удобнее, чем в наших римских жаровнях. Языки пламени бегают по поленьям, лижут их, заставляют трескаться, потом угли рассыпаются, пуская снопы искр. Умирающее дерево отдает все запахи, которые когда-то впитало в себя: запах земли, соседних деревьев, папоротников, утренней сырости. Постепенно ствол делается странным образом похожим на казненное человеческое тело, глядя на огонь, кажется, что слышишь его непрерывные жалобы.

Я пишу эти строки при свете масляного светильника. Слова ложатся на листы египетского папируса, желтоватого, цвета песка или львиной шкуры… Строчки снова вызывают во мне образ муравьиной цепочки, струящейся между дюнами, ее движение неуловимо для глаза, но каждый муравей, составляющий ее, покорно несет свое бремя, живет, следуя общему направлению. Так и слова, ложась в строку каждое на свое место, остаются усердными слугами моей мысли.

Непоседливый промокший Котус принес мне пучок тонких тростинок. Он сам старательно точит их и следит, чтобы запас палочек для письма не истощался, ведь я пишу так много. Как заботливая нянька, он не знает, что бы еще такое придумать, чтобы, услужить мне.

Таким же он оставался на протяжении всех наших странствий по Галлии. Его природная веселость, меткие шутки часто заставляли меня забывать об опасностях, которые подстерегали нас. Ничто не могло привести его в уныние, а кроме того, он обладал наблюдательностью и тонкой проницательностью. Мы не раз оказывались обязаны своими жизнями его изобретательности. Его умение ориентироваться спасало нас от ловушек, выводило из самых гиблых мест. Пожалуй, эти опасности были для него равноценны риску, которому он подвергся бы, став гладиатором-мирмийоном[10] на потеху плебсу и банкиру Крассу. Его детские голубые глаза утешали меня, они словно говорили, что мне не за что корить себя, а сам Котус неизменно повторял:

— Я всегда буду там, где ты, хозяин.

Во время переходов он подыскивал для меня самое защищенное место, пока я спал, не смыкал глаз, поражая всех своей выносливостью.

…И вот к ноябрьским идам мы прошли через всю Нарбонию и Аквитанию и вышли к лагерю на земле андов.

Глава I

В этой стране, которую пересекает река Луара, ни один каменный фронтон, ни один; мраморный силуэт, ни одна мощеная дорога не укажут на присутствие человека. До самого горизонта не увидишь ничего, кроме безбрежного моря деревьев, большая часть которых уже сбросила листья. Земля укрыта толстым ковром из листьев. Вечерний туман делает неразличимыми контуры лесов. Только широкая гладь Луары, покрытая мелкими мерцающими бликами, оживляет серость пейзажа. После трехнедельного ливня она вышла из берегов и залила равнину, на которой стоял седьмой легион, подошла к самому лагерю. Мы издалека увидели частокол ограды и желтоватые зубцы палаток, а на возвышении — золотого орла палатки легата.

Мы шли по глинистой колее, испещренной следами воинских каблуков, грязь прилипала к подошвам. Я взобрался на плоский камень и осмотрелся. Грязь и слякоть были повсюду. Центурия, ведомая мной, двигалась в беспечности, открытая любой напасти, включая лучников, скрывающихся в лесу. Легионеры едва походили на солдат. Если бы не шлемы, их можно было бы принять за лесорубов, только что выбравшихся из чащи и побросавших вязанки с хворостом.

В этом болоте лагерь стоял с октября, позабыв о строевой подготовке, возведении укреплений, дисциплине. Боевой дух легиона растворился в тумане, они утратили счет времени, коротая дни бесполезно, кто как умел. Грустная пора, ее даже нельзя назвать временем отдыха. Но я не сомневался, что под внешней распущенностью эти люди сохраняли мужество и беззаветную преданность Цезарю. Но если анды имели злые намерения или хотя бы собирались выказать непокорность, их ждал суровый урок. Но пока все было спокойно: они приходили в лагерь с кувшинами меда и колбасами, а возвращались в свои лесные жилища с тугими кошельками. Лишь изредка дозорные сообщали о мимолетном появлении конных воинов или о ладье, пересекшей реку. Да время от времени в лагере возникали ссоры между легионерами разных кровей.

Стоя на своей шаткой опоре, я наблюдал за проходом солдат, которых поручил мне легат для препровождения в лагерь. Среди легионеров этой центурии была половина бывалых солдат, и легат надеялся, что они произведут на меня впечатление. Я вглядывался в их обветренные, изможденные лица, в их усталые глаза, которые лишь на мгновение, пока шеренга шла мимо, останавливались на мне, пытался понять выражение этих непроницаемых и одновременно утомленных взглядов, прочесть что-то по их плотно сжатым или же по-детски пухлым губам, изучал их впалые щеки, низкие лбы со вздувшимися венами, но они по-прежнему оставались для меня непонятными. Больные или здоровые, солдаты упорно преодолевали последние этапы пути.

— Еще недолго, ветераны! Постыдитесь юнцов! — подбадривали они друг друга, вытирая на ходу грязные брызги с лиц…

Ни один из них не подошел бы для секретного поручения Цезаря. Никто не годился для вылазки во вражеский город.

— Шевелись, стадо баб, вас ждет миска супа!

Набежал ветер, забрался мне под плащ. Я сошел со своего камня. Этот ветер не был ни широк, ни порывист, как нарбонский кирк. Происходило всего-навсего быстрое передвижение ледяного воздуха, вызванное течением реки с востока на запад. Этому ветру по силам было лишь разметать тростник на берегу и поднять в воздух груды сухих листьев, потом он пропадал между холмов, среди бессчетных деревьев. Тем не менее у андов и он был предметом культа. Что касается легионеров, то они относились к этому ветру с презрением, он мешал им дышать при быстрой ходьбе, покрывал кирасы и шлемы капельками брызг.

— Это снова ты, старина? — ворчал кто-нибудь из солдат. — Пришел поздороваться?

На