Солнечная буря - Артур Кларк

Он добрался до верхушки дерева. В гнезде, кое-как устроенном из веток, еще пахло калом и мочой, после того как он тут в последний раз выспался. Одноглазый уложил ветки поудобнее, выдернул у себя несколько пучков вылинявшей шерсти.

Конечно, Одноглазый понятия не имел о какой-то там революции в человеческом сознании, столь важной для его выживания. Но зато он замечал другие перемены. К примеру, день и ночь странным образом перемешались. Он не видел над головой ни неба, ни солнца. Лес освещали странные неподвижные огни, но в сравнении с тропическим солнцем они создавали лишь сумерки – вот почему тело Одноглазого не могло понять, пора ли снова завалиться спать, хотя он проснулся всего несколько часов назад.

Он стал укладываться в гнезде, мотая длинными руками и ногами и пытаясь устроиться поудобнее. Он был очень недоволен этими неприятными изменениями, и его настроению посочувствовал бы любой пожилой человек. И вдобавок у него из головы не выходил мерзавец Хохлатый. Одноглазый крепко сцепил пальцы, представляя, как разделается с наглецом.

Беспорядочные мысли сменились тревожным сном.

От высоко стоящего полуденного солнца вниз изливались жар и свет, на континент обрушился штормовой фронт. Раздался раскат грома. Серебристые стены купола зашатались, захлопали. Но устояли.

Бисеза и ее дочь в одном нижнем белье лежали на матрасе на полу в гостиной. Горела свечка.

Было жарко. Бисеза, подолгу бывавшая в северо-западном Пакистане и Афганистане, не представляла себе, что может быть настолько жарко. Воздух стал похож на толстое промокшее одеяло. Бисеза чувствовала, как пот скапливается у нее на животе и стекает на матрас. Она не имела сил пошевелиться, не могла повернуться и посмотреть, все ли в порядке с Майрой, жива ли она еще.

Уже несколько часов она не слышала голоса Аристотеля, и это казалось очень странным. В комнате было тихо, слышалось только дыхание и тиканье единственных работавших часов. Это были здоровенные напольные часы, доставшиеся Бисезе в наследство от бабушки. Она их недолюбливала, но они работали. Их прочные металлические внутренности устояли под напором электромагнитного импульса, в то время как софт-скрины, мобильные телефоны и прочие электронные штучки поджарились по полной программе.

Из-за окон доносился шум. Слышался грохот, напоминавший артиллерийские залпы, порой казалось, будто ливень колотит по деревянной крыше. Такую погоду в день солнечной бури и предсказывали – как следствие попадания громадной порции тепловой энергии в атмосферу.

«Если все так худо под „жестяной крышкой“, – гадала Бисеза, – как же все в других местах по стране? Наверное, наводнения, пожары, ураганы под стать канзасским торнадо. Бедная Англия».

Но хуже всего была жара. Имея за плечами военную выучку, Бисеза представляла себе картину в цифрах. Человек страдал сейчас не только от температуры, но и от влажности. Для сохранения внутреннего гомеостаза у человеческого организма существовал единственный механизм потери тепла – испарение жидкости посредством образования пота. А при слишком высокой относительной влажности потеть было невозможно.

При температуре выше тридцати семи градусов, за «порогом демпфирования», замедлялись мыслительные функции, нарушалась оценка событий, страдали навыки и способности. При сорока градусах и влажности в пятьдесят процентов в армии ее бы квалифицировали как «выведенную из строя за счет перегревания» – но она еще могла бы прожить, пожалуй, около суток. Если бы температура поднялась еще выше или если бы возросла влажность, Бисеза прожила бы меньше. Потом развивается гипертермия и начинают отказывать жизненно важные системы организма: при сорока пяти градусах, невзирая на показатели влажности, произошел бы сильнейший тепловой удар, после чего быстро наступает смерть.

А рядом с ней находилась Майра. Бисеза была военнослужащей и сохранила себя в неплохой форме, несмотря на то, что уже пять лет, после возвращения с Мира, находилась в «отпуске». Майре было тринадцать. Здоровая юная девочка, но, в отличие от Бисезы, нетренированная. И ничего, ровным счетом ничего Бисеза не могла сделать для своей дочери. Она могла только терпеть и надеяться.

Она лежала, обливаясь потом, и ужасно жалела о том, что с ней нет ее старенького мобильного телефона. Этот малыш был ее неразлучным спутником и помощником с тех пор, как ей было столько лет, сколько теперь Майре. Тогда Бисеза получила этот подарок от ООН, как все двенадцатилетние подростки на планете. Другие быстренько забросили эти немодные игрушки, а Бисеза к своему телефону всегда относилась любовно и бережно. Он служил для нее ниточкой связи с большим миром за пределами не слишком счастливого семейства, обитавшего на ферме в Чешире. Но ее телефон остался на Мире – на другой планете, на совершенно ином уровне реальности. Он был потерян для нее навсегда. Но даже если бы телефон оказался сейчас здесь, его бы спалил электромагнитный импульс…

Мысли путались. Симптомы перегревания?

С величайшей осторожностью Бисеза повернула голову и посмотрела на циферблат бабушкиных часов. Двенадцать. Буря над Лондоном сейчас должна была достигнуть своего максимума.

Оглушительный раскат грома разорвал исстрадавшееся небо. И словно бы содрогнулся весь купол.

43

Щит

Прореху в щите Бад Тук заметил задолго до того, как добрался до нее. Ее трудно было не заметить. Столп нерассеянного солнечного света пробивался вниз через смарт-скин и становился видимым за счет пылинок и испарений, исходивших от ткани, которую он же опалял, превращая в пар.

В тяжелом скафандре, обеспечивающем защиту от радиации и охлаждение, Бад пробирался вдоль плоскости щита, обращенной к Земле. Он висел под громадной линзой; весь щит сверкал, наполненный отражаемым светом, – словно прозрачный потолок. Бад старался держаться в тени, отбрасываемой непрозрачными дорожками, проложенными по щиту. Эти непрозрачные полосы существовали специально для того, чтобы защитить людей, работавших на щите, от света и радиации во время бури.

Продвигаясь вперед вдоль направляющего троса (пользование реактивными ранцами здесь не допускалось), он оглянулся и посмотрел на инспекционный модуль, доставивший его сюда. Сейчас машина выглядела далеким маленьким пятнышком, повисшим под громадной крышей щита. Бад не видел, чтобы хоть что-то двигалось. Ни модулей, ни роботов; во все стороны от него на много квадратных километров не было никого и ничего. И все же он знал, что все, кто мог, находились здесь и работали в поте лица. Сотни людей выполняли работу «за бортом» во время этой самой крупной операции в истории астронавтики. Мысль об этом освежила в памяти Бада представление о размерах щита: штуковина-то была здоровенная.