Встречи с Богоматерью - Владимир Щербаков

- И книгу ты был обязан написать.

- Да. Думала ли ты когда-нибудь, что будет написана правда о богах, о богине... об этой богине со всеми ее именами и посвященными ей томами мифов, с "Илиадой" Гомера и "Теогонией" Гесиода, с папирусами и фолиантами комментариев и тысячелетиями традиций? Извини за книжный стиль моего вопроса, но ведь я спрашиваю для книги.

- Нет. Не смогла бы и представить этого.

- Я тоже... Раньше одна легенда спорила с другой, и вера с верой тоже. В суровую эру Рыб инакомыслие подавлялось силой. Свободу воли каждый осуществлял на свой манер. Как ты думаешь... вот узнают правду. Она что же, отменит прошлое?

- Наверное, нет.

- Отменить прошлое все равно, что отменить человека. Будет не так. Все останется на своих местах, книги, памятники веры. Это история человека. И отражение истории богов в творениях человека. И это искусство. Сердцевина его, исток. Вечные вопросы остаются.

- Все остается?

- Да. Но и меняет свой оттенок, чем дальше тем больше. Трудно объяснить. Но ведь и сказки не отменяются знанием! Наоборот, в них находят поразительные открытия. Даже в сказке о золотом яблочке, катающемся по серебряному блюдечку, которое показывает герою далекие земли и города, можно найти... что?

- Голубой экран телевизора, так?

- А разве телевидение отменило сказку? Эту самую? Нет же, сказка от этого выиграла, еще интересней докапываться, как это наши предки смогли предвидеть такое? Может быть, и вправду у них был не телевизор даже, а другой, более совершенный и портативный прибор на основе магии, например? Или это отражение техники самих богов? Кто знает...

- Уверена, что это техника богов. Раньше люди были ближе к ним, богиня говорила. Раз так, люди кое-что знали такое, чего мы не знаем.

- И этот вопрос остается. Думаю, ценность всех мифов, легенд, сказаний даже повышается после той правды, которая будет сообщена человеку во "Встречах с Богоматерью".

- Это что, такое название у книги?

- Да.

- И все же книга о новой вере.

- Нет, о вере обновленной с помощью знания. Это и вера и знание одновременно. Трудно было раньше такое представить, но виноват сам человек. Знание и вера отталкивали друг друга.

- Ты уверен, что все правильно написал?

- Жанна, этот вопрос я хотел задать тебе и богине. Все ли правильно написано? Теперь выслушай меня. Я не хотел революции, их было много, но они ничего по существу не изменяли. Демократия может быть хуже диктатуры, что отмечал еще Нострадамус, предсказывая нам это. И наоборот. Революционеры сулили рай на Земле, а создавали тюрьмы и лагеря и всегда именем демократии и свободы, они же дарили землю, но она в конце концов окончательно была отобрана у тех, кто ее обрабатывает, они провозглашали идеалы, а дали догмы, нищету и голод. Так устроен человек. Он не может предвидеть результаты своих действий, и никогда не научится, он не может даже мыслить. Уверен в этом. А если он отдаляется от богов, которые дали цивилизации все, что мы имеем, то участь и пастырей и стада решена. Повторяю, я не хотел ломки, не хотел учить людей и звать их к чему бы то ни было. Мое дело - сказать правду о богах. Я должен был думать, чтобы не нанести ущерба, который неизбежен при смене взглядов. Я был пилотом, который показал людям подлинную тайну космоса, самую сокровенную, но вернул их на Землю. Я даже не соблазнял их видением рая. Но все равно что-то произойдет. Но на этот раз все, что мне окажется не по силам, пусть будет замечено богами. Пусть боги помогут. Пусть поможет великая богиня, Мать мира. Передай ей эту просьбу!

- Передам. Кажется, я тебя понимаю. Но все равно будут изменения.

- Допустим. Свобода воли будет причиной всего этого. Но я и прошу богов...

- Отменить свободу воли?

- Нет, прошу оставить ее.

- Как же так? И то оставить, то есть причину, и следствия убрать... не понимаю.

- Ты могла бы не понимать, если бы я просил тебя лично то оставить, а это нет.

- То есть?

- Прошу богов. О том и об этом. Только боги могут выполнить такую просьбу. Тебе же она кажется невыполнимой. Разницу поняла?

- Какую разницу я должна еще понять?

- Между богами и людьми. Человеку бессмысленно адресовать почти любые просьбы, кроме просьб о его личном благополучии, что, впрочем, ему тоже часто не по силам и не по разуму. А с моей просьбой нужно обращаться лишь к небу.

- Ты идеалист... я тоже, но по-другому... расскажи что-нибудь!

- Хорошо, - и я рассказал ей все, что читатель найдет в следующей главе.

У края ее земных владений

В моем отношении к небу было несколько важных этапов.

В конце августа восемьдесят третьего меня можно было стоящим на берегу пруда в том же ближнем парке. Рукой я опирался на ствол рябины. Ничего особенного вроде бы не произошло. Но этот день запомнился. Я даже не занес в свой дневник впечатлений. Помню все так.

Дул холодный ветер. На небе разрастались слепые облака, закрывшие солнце. Все, что было вокруг, олицетворяло близкую осень, усталость; сникшая, как в ненастье, жизнь подчеркивала мое настроение. И эта минута длилась, длилась, как сама безысходность. Я застыл у дерева. Само собой вдруг вырвалось:

- Вечно живое солнце, дай немного тепла!

Я верил, мне верилось, и я просил всерьез. Но просьба шла не от выдумки, сочиненной тут же, - а как бы помимо меня. Можно бы сказать: от сердца. Но и это не передало бы особенности мгновения.

С минутным запозданием облака разошлись, образовалась небесная полынья. Наклонный яркий столб света явился как чудо. Я оказался в нем. Засверкала вода. Тепло проникло в меня. Внутри что-то изменилось.

Краски стали летними. Все сияло, все отражало свет. Время, пересекавшее границу осени, вернулось вспять. Несколько минут лета в его разгаре, легкого аромата цветов, и весеннего какого-то порыва, сменившего грусть.

Что со мной стряслось?

То же ощущала рябина, я знал, думал тогда об этом, по ее стволу прошла волна жизни. Мои ладони стали сухими, руки легкими, я не чувствовал ни усталости, ни веса моего тела. Похоже на полет, который вот-вот станет явью.

- Что это? - спрашивал я вслух. Все вокруг оживало, но ответа я не слышал, внутренний голос не откликнулся, я молча наблюдал, запоминал, сливался с зеленым загривком крутого берега, с ожившим древесным стволом. Столб света сиял золотыми лучами. Потом стал меркнуть. Но прежнее не вернулось. Весь этот берег стал другим. Само сине-серое пространство изменилось, расширилось, а гребни сосновой рощи на том берегу стали мягкими, живописными, и ничего холодного не осталось в небе.

Солнце было живым. Оно не просто горячий газовый шар. Не читая еще Платона о том же, я находил ответы. Одухотворенное небо запечатлелось в сознании. Моя просьба к нему, к солнцу, звучала много раз потом.