Моя преступная связь с искусством - Маргарита Меклина

У гайдамака — нагайка.

Этим ножом гаучо порой отрезал не влезавшее в рот asado[36], зажав огромный шмат мяса в зубах.

[Родственники решили порадовать нас домашним асадо. Слуги суетились на кухне. Едва мы вышли в сад с белыми статуями, как небо разверзлось дождем. Работник тут же вышел из дома с зонтами. Ухоженный сад был точной копией итальянского, который хозяин запомнил семилетним мальчишкой. «Я был ребенком и не хотел уезжать. Рыдая, взял молоток и забил большой гвоздь в косяк нашего дома, а пару лет назад очутившись в Италии, сразу же перемахнул через чей-то забор и бросился к косяку… нет-нет, ничего уже не нашел».]

У казаков были газыри из карельской березы, жупаны, шапки из смушки и широкие галуны. Более трех столетий назад казаки из отрядов Хмельницкого, в чью честь позже был переименован Проскуров, засовывали в животы беременным женщинам кошек, а чтобы истязаемые не могли вытащить зверя, им отрубали шашками руки. «Интересно, что это почти не касалось молодых девок — этих силком брали замуж. В молодости они [еврейки] ведь очень красивые», перелагает историю своими словами мой хабаровский друг.

Гаучо был «вооружен» bolas, тремя утяжеленными шарами, закрепленными на плетке-трехвостке из кожи, и пикой. Этими пиками с серповидным заточенным наконечником две дюжины удальцов могли загнать в кораль до восьмиста животных за час.

Группы численностью в пять-пятнадцать казаков шли по улицам с музыкой, врываясь в дома. В 1919-м году в Проскурове во время погромов погибло тысяча шестьсот пятьдесят человек.

Гаучо устраивали песенные дуэли и пили ром cana, а pulperia, где можно было полакомиться осьминогами, являлась излюбленным местом их встреч. Когда дикий гаучо прикреплялся душой к какой-нибудь прелестнице china,[37] он становился оседлым: слезал с седла и приходил в ее дом.

Казакам, громившим Проскуров, было приказано беречь каждую пулю. Говорили, что единственную пулю потратили на священника, пытавшегося защитить от погрома «жидов».

В 1890 году в Проскуров прибыл будущий знаменитый писатель Александр Куприн, впоследствии описавший свою армейскую службу здесь в «Поединке». В 1891 году, пожив какое-то время в Проскурове, а затем в Тульчине, отбыл в Аргентину будущий знаменитый писатель Альберто Герчунофф (1884–1950).

Девичья фамилия матери была Коринфельд. Отец, заведующий в Тульчине постоялым двором, был уважаемым человеком, и дома часто собирались евреи, обсуждая Талмуд. Вскоре по ученым усам поскакало новое слово: Америка. В местечко прибыл представитель Еврейского Колонистского общества и выудил из чемоданчика снимок: у позирующей в синагоге женщины не было парика, а у мужчины — полагающейся ему бороды. Все это вызвало кривотолки. Под фотокарточкой была подпись: Маурицио и Клара де Гирш.

Забавная справка: король железных дорог барон де Гирш (1831–1896) был так щедр к турецким евреям, что по распоряжению еврейских высокопоставленных лиц все мальчики, рожденные в Константинополе в 1878–1879 годах, были названы в его честь.

Пароход «Пампа», сколько-то футов под килем, баулы, узлы. Гершуновы («ш» еще не сменилось на «ч») на деньги барона де Гирша покидают Россию и отправляются в пампу. «Обетованная земля» (у Герчуноффа Аргентина рифмуется с Палестиной) встретила их ураганом. Пьяный гаучо набросился с ножом на отца, и обезглавленная, убитая горем семья перебралась в другую колонию, а оттуда в столицу.

В Буэнос-Айресе хлеб, металл и табак давали пищу словам. Герчунофф пек мацу, был в подмастерьях у слесаря, продавал сигареты, оплачивая и подпитывающий литератора жизненный опыт, и университетские лекции. Он рано попробовал себя в роли редактора, вводя в испанский инъекцию из ивритских и идишских слов.

Пришло время для новой легенды. Воспитанного в мормонской строгости Буча Кассиди всегда тянуло к земле — так пишет аргентинский журналист Роберто Хосне и приводит в своем эссе любимую историю Буча, ставшую для него, по словам Хосне, символом того, до чего может дойти человек, снедаемый желанием владеть своею землей.

Клан шотландских Мак Дональдов боролся с кланом Мак Леодов. Условия поединка были такие: тот, кто первым попадал на остров раздора, получал его себе во владение. Когда капитан корабля Мак Дональдов понял, что почти проиграл, он отсек себе руку и зашвырнул ее через бушующие волны на берег.

Объясняя сыну, почему вдруг понадобилось сниматься с места и отправляться в южноамериканскую тьмутаракань, отец сказал так: «там мы будем свободными и примемся, подобно библейским евреям, возделывать землю». Этой землей или вотчиной для Герчуноффа стал испанский язык.

Энциклопедия называет Альберто Герчуноффа «первым писателем современности, начавшим создавать еврейские литературные произведения на испанском». Когда-то давно евреи были изгнаны из Испании. С появлением Герчуноффа получалось, что у них появился шанс символично вернуться, но не в Испанию, а в испанский язык. Барон де Гирш, подбирая для притесненных евреев подходящие страны, послал гонцов в Палестину и Аргентину и выбрал вторую. Получается, что и Герчунофф, и Гирш оказались на периферии Истории: Израиль вырос вовсе не в Южной Америке, и не испанский, а иврит стал его государственным языком.[38] Возможно, что Герчунофф, создавший своеобразный еврейско-испанский язык — это Колумб, который плыл в одну страну, а оказался в другой.

Мне вспоминается история про Леонида Бонансеа, моего аргентинского предка. Леонида со товарищи отправились в дальний поход. Почти дойдя до искомого, Леонида вдруг передумал и вернулся назад. А может быть, он просто отошел в сторонку, чтобы насладиться сигарой. Или залюбовался какой-нибудь ламой. Или решил развести костер со вторым другом, в то время как третий отправился поглядеть, что же там так шумит, и затем, потрясенный, долго разглядывал спадающий шлейф спорой воды. Детали мне неизвестны. Все, что я знаю — это то, что водопад был назван именем приятеля Леонида, итальянца Bozzetti. Получилось, что почти вплотную приблизившийся к водопаду Леонида остался ни с чем. Но если бы он знал, что через сто с лишним лет кто-то расскажет и про названное чужим именем чудо природы, и про него самого, уделяя внимание не именам, но событьям и превращая происшедшее с ним в набросок, в боццетто,[39] в литературный эскиз, то, возможно, он не был бы так безутешен.

Впрочем, между Леонида Бонансеа и Альберто Герчуноффым нет связи. А просто где-то в Южной Америке есть названный именем путешественника водопад; в провинции Энтре-Риос — «Альберто Герчунофф», железнодорожная станция; в Буэнос-Айресе — район «Хиларио Аскасуби» и, там же, культурный центр «Борхес». Но приступим наконец к книге Герчуноффа «Еврейские гаучо», с теплотой посвященной барону де Гиршу. Написанная на испанском и составленная из двадцати шести пронзительных, стереоскопически точных, емких виньеток, она была опубликована в 1910 году, когда Герчуноффу было двадцать шесть лет.

Прототипом героя рассказа «Чудесный доктор» был врач по фамилии Ярхо, лечивший украинскую бедноту от холеры (украинцы винили в эпидемии холеры евреев, не догадываясь о том, что их исцелитель был тоже еврей), а прототипом зарисовки «Смерть ребе Саула» был трагически погибший отец Герчуноффа. А вот и другие рассказы: о не пропускающем ни одного родео еврейском поэте; о не вернувшемся с охоты молодом гаучо, о чьей участи надеющуюся на лучшее мать оповещает сова; о лихом ковбое, умыкнувшем еврейскую девушку прямо со свадьбы; о доне Ремихио, буквально подтолкнувшем своего сына на героическую, но бесполезную смерть; об украденной кобылице, в похищении которой обвинили евреев; о неприступной красавице, полюбившей наивного пастушка; о вооруженной швабрами и щетками еврейской делегации, попытавшейся свергнуть местную власть; о колонистах, для которых мэр города исполняет гимн Аргентины, а евреи, не зная испанского, отвечают «аминь»; о свежем молоке, сиесте, молотьбе и других пасторальных прелестях жизни в аргентинском селе.

В общей сложности Герчунофф — автор семнадцати книг. Одна из них — посмертно изданное «Возвращение Дон-Кихота», предисловие к которому написал Борхес:

Как Дидро, как доктор Джонсон, как Гейне, которому он посвятил страстную книгу, Альберто Герчунофф с одинаковым успехом пользовался устной и письменной речью; в его книгах чувствуется беглость искусного собеседника, а в устных беседах (я его так и слышу) — щедрая и безукоризненная точность писателя. Блестящий ум, он уму предпочитал мудрость; на мистическом Древе в книге «Зогар» — Древе, которое, к тому же, еще и Человек, Адам Кадмон, — мудрость образует второе сияющее небо божественных сил, ум следует потом. Мудрость обычно связывают с «Дон Кихотом» и Библией; обе эти книги всегда сопровождали нашего друга в его земных странствиях, в поездах неспешных равнин или на пароходной палубе перед безмятежным морем (перевод Б. Дубина).