Человек СИСТЕМЫ - Георгий Арбатов

Что меня особенно беспокоило в то время? То прежде всего, что своим совместным с кубинцами участием в этой акции мы вступили на опасный путь — начали непосредственно втягиваться в военные действия в странах «третьего мира», притом в такие, в которых участвуют регулярные иностранные вооруженные силы. В случае с Анголой это было к тому же (как бы для контраста) в условиях, когда конгресс США отказался давать ассигнования на дальнейшую поддержку проамериканских партий и фракций, боровшихся за власть. Я, кроме того, считал, что это не только очень плохо скажется на наших отношениях с США да и с Запалом в целом, но и создаст нежелательный прецедент, что может стать крайне опасным при возникновении аналогичных событий в будущем.

Мы как бы делали «почин» такого рода международного поведения, которое, может быть, и уместно в разгар «холодной войны», но неприемлемо в период разрядки, нормализации международных отношений. Видел это не один я — хорошо помню, что во второй половине 1975 года это было одной из важных тем разговоров среди специалистов и экспертов.

Я лично несколько раз говорил об этом с Ю.В.Андроповым. Он внимательно слушал, не прерывал меня и со мною не спорил, впрочем, и согласия не выражал. Говорил, притом обстоятельно, также с А.А.Громыко. Это были разговоры с глазу на глаз. А вот с Л.И.Брежневым довелось поговорить, поспорить на эту тему в присутствии целой группы товарищей, часть которых живы и работают и сегодня. Произошло это то ли и ноябре, то ли в декабре 1975 года в Завидове, где собралась группа работников ЦК, МИД СССР, а также ученых, которых привлекли к подготовке документов к XXV съезду КПСС. В ходе обсуждения внешнеполитического раздела будущего доклада речь зашла о только начинавшихся событиях в Анголе. Я сказал Брежневу, что, по моему мнению, участие там кубинских войск и наша помощь в обеспечении этой операции могут обойтись очень дорого, ударив по основам разрядки.

Моим главным оппонентом сразу выступил А.М.Александров, тут же возразивший, что ему Ангола напоминает Испанию 1935 года и мы просто не можем остаться в стороне, не выполнив своего долга. Брежнев заинтересовался завязавшимся спором и сказал: «Представьте себе, что вы — члены Политбюро, спорьте, а и послушаю». Присутствовали при этом Ю.В.Андропов, П.Н. Иноземцев, А.Е.Бовин, В.В.Загладин и некоторые другие, всех я не помню. В спор не вмешивались — порывался Бовин, но он только что пережил длительную «опалу», и потому мы с Иноземцевым сделали знак, что ему лучше помолчать.

Мои доводы сводились в основном к тому, что мы, конечно, вправе, даже связаны моральным долгом помогать национально-освободительному движению. Наверное, можно согласиться, что самым достойным представителем этого движения в Алголе является МПЛА. Но есть ведь разные формы помощи. Политическая поддержка не вызывает сомнения, возможна и экономическая помощь, нельзя исключать даже, скажем, помощи оружием. Но участие в военных действиях подразделений регулярных вооруженных сил иностранной державы радикальным образом меняет ситуацию. Американцы только что ушли из Вьетнама, а тут мы и наши друзья в условиях разрядки пытаемся возродить самые дурные традиции иностранного военного вмешательства,

Александров возражал мне, в основном приводя идеологические доводы — о нашем интернациональном долге, о том, что мы в этой ситуации не можем от него уклоняться. В какой-то момент спора Брежнев, слушавший довольно внимательно, нас прервал и, обращаясь ко мне, сказал, что понял, что я имею в виду; участие регулярных вооруженных сил в военных действиях за рубежом будет идти в противоречие с Хельсинкским актом. Я, разумеется, живо поддержал это высказывание (хотя мне такой довод в голову не приходил). Но тут Александров привел совершенно неожиданный для меня аргумент: «А помните, Леонид Ильич, как вели себя американцы во время индо-пакистанского конфликта?» Брежнев очень эмоционально отреагировал, сказал о политике США что-то очень резкое. А потом, что с ним после болезни все чаще случалось, вдруг как-то сразу погас, «выключился» из беседы. И через минуту сказал: «Ну, вы спорьте, а я пойду к себе». На этом спор закончился. А у меня осталось впечатление, что упущена реальная возможность предотвратить серьезную ошибку.

Хотя США отреагировали на посылку кубинских войск в Анголу резко негативно из-за того, что еще свежим в памяти был Вьетнам, а сами они были поглощены внутренними делами — разбирались с последствиями уотергейтского скандала, вступали в полосу острой предвыборной борьбы, — эта реакция была, скорее, латентной, заложенной вглубь, не имевшей видимых прямых последствий. Ведь снижение уровня доверия не так легко сразу заметить. Что касается самой Анголы, то поначалу могло показаться, что цели достигнуты — к власти пришла МПЛА, у страны вроде бы появилось стабильное правительство, был открыт путь к самостоятельному развитию. Казалось также, что кубинские войска недолго там пробудут — едва ли можно было тогда предположить, что им придется оставаться в стране, вести бои, нести потери еще на протяжении пятнадцати лет.

У меня уже тогда зародилось беспокойство, что успех и кажущаяся его легкость, отсутствие серьезных международных осложнений будут восприняты как единственный урок из этих событий, как подтверждение некоторых посылок, лежавших в основе акции в Анголе. К сожалению, эти опасения оправдались.

В свете такого, как казалось, убедительного опыта стало трудно воздерживаться от соблазнов, чрезмерных обязательств, втягивания в сложные внутренние дела других стран, столь сложные, что мы их подчас просто не понимали. А в конце концов и прямого военного вмешательства. Посте Анголы мы смело зашагали по этому казавшемуся уже накатанным пути, на деле же — по ступеням интервенционистской эскалации. Эти ступени — Эфиопия, Йемен, ряд африканских стран (ближневосточной проблемы не хочу касаться — она столь сложна, что должна рассматриваться специалистом), и в завершение — Афганистан.

Не вызывает сомнения, что каждая из этих ситуаций имела свою специфику. Но кое-что во всех них все же было общим, их роднило. Я думаю, это прежде всего — примитивно понимаемый интернациональный долг, стремление участвовать в антиимпериалистической борьбе. Я об этом вновь и вновь говорю, поскольку эти успокаивающие совесть и даже притупляющие бдительность, элементарную осторожность мотивы помогали игнорировать несомненные факты, включая и тот, что часто речь шла уже не о национально-освободительном движении, а о вмешательстве во внутренние дела в связи с борьбой различных политических сил за власть, даже в территориальные и племенные раздоры.