Московские тюрьмы - Алексей Мясников

Как и в прошлой камере, больше всего здесь интересуются тем, что они называют черной магией. На Новый год в полночь гадали по книге. Берется непременно черная книга. Пропускается нитка через 13-ю страницу, держат книгу за нитку на весу. Вызывают святого духа. Задают ему вопрос, касающийся кого-либо из сидящих вокруг. Ну, скажем, кто самый хитрый, самый умный, кто козел? Слегка ударяют пальнем по обложке, книга медленно вращается. На ком остановится — значит тот. Самое удивительное, что большинство сидят, затаив дыхание, — верят! Феликс в абсолютной тишине взывает к своему тезке: «Феликс Эдмундович, дух святой, отзовись!» Когда книга переставала колебаться, останавливалась, значит дух отозвался. «Сколько мне дадут, дух святой?» Книга качается, Феликс считает: раз, два, три, четыре. Книга останавливается, Феликс в восторге: — Ну, что я говорил, больше пяти не дадут!

Феликс Запасник — белорус из Гродно. Женился на москвичке. Работал, кажется, сцепщиком в депо Павелецкой дороги. Разоблачили там все депо вместе с начальником: растаскивали контейнеры — шубы, сапоги и т. п. — популярный на железной дороге промысел. Сколько писали об этой напасти, сколько возмущались железнодорожники, — только преступников не находили. Да и мудрено было найти, если, как оказалось, сами железнодорожники и милиция тащат. Феликс сидит уже месяцев восемь, большая группа у них — человек 30. Группы по одному делу обычно долго суда дожидаются, кто-нибудь да буксует: тот заболел, этот капризничает, у третьего адвокат что-то опротестовывает. Но через восемь месяцев их группа была на подходе к суду. Говорили, что писала о них «Московская правда». Феликс стал камерной знаменитостью, но это его не радовало. Огласка грозила показательным процессом и большими сроками. Феликс метал икру.

Первое впечатление от него, пожалуй, приятное. Чуть выше среднего роста, плотный, мягкие черты славянского лица исполнены добродушного юмора. За словом в карман не лезет, не глуп, силенка есть — все это располагает к нему. Но присмотришься и вспомнишь про врага, который хитер и коварен. Феликс из тех, кто, спасая себя, да просто из выгоды, продаст и растопчет кого угодно. Редко ударит сам, весь беспредел творил через таких, как Володя. Плел и науськивал втихаря, сохраняя внешне приятельские отношения. На проверке, когда заходили менты, выбегал в голову строя и хоть на полступни, но вперед. Однажды корпусной объявил благодарность за чистоту в камере, Феликс воспринял это как личную благодарность и каждый день потом на проверках заискивал перед надзирателями: «Правда, у нас лучшая камера? Правда?» С ментами короли в ладу, Феликс, Володя, Сережа-армян и прочие выманивали под разными предлогами, а по существу отбирали у ребят шмотки и обменивали контролерам на чай. Набивали свои мешки, которые зэки зовут баулами или сидорами. Позже видели Армяна в коридоре Пресненской пересылки: два туго набитых мешка при нем, просит помочь дотащить. Успел, подлюга. Но Феликса мы остановили.

Но это будет еще не скоро. А пока Феликс продолжал исподтишка травить меня. Мое присутствие создавало неудобства, стесняло их:

— Профессор, не обижайся, но без тебя мы жили спокойно. У тебя свое, у нас свое, шел бы ты в другую камеру, — стал заговаривать Феликс.

Мне и самому тошно смотреть проделки королей. Кроме того, мало приятного, когда из-за тебя притесняют других. Каждая баня — проблема с банщиком. Стирают белье в камере. Кипятка не хватает, многие ходят в грязном белье.

— Хорошо, Феликс, я подумаю.

— Подумай, профессор.

Главный свидетель обвинения

Меж тем наступила странная пора следствия. Два с половиной месяца сижу, как в яме, никаких шевелений по делу. Александр Семенович: обманул. Следователь пропал. Для чего я сижу? В голове не укладывается. Вроде бы давно всех допросили, заявление я им написал, чего еще тянуть? По закону следователю отводится два месяца. Продляют лишь в исключительных случаях. Мы вполне уложились за месяц. К концу сентября меня уже допросили по нескольку раз об одном и том же. Тогда же Кудрявцев оповестил об экспертизе. Чего им еще надо?

10 ноября из Лефортово я отправил прокурору Дзержинского района заявление с просьбой ответить на ряд вопросов о нарушениях уголовно-процессуального кодекса по моему делу. Почему в КПЗ мне было предъявлено постановление о задержании «на месте преступления», а не о приводе, как это было в действительности? Почему привод, если по УПК для этого не было никаких оснований? Как может следователь объявлять результат экспертизы, не предъявив предварительно постановления о производстве экспертизы? И еще что-то в том же роде спрашивал я у прокурора. Он не ответил. В начале декабря ему же я отправил заявление о бессмысленном затягивании предварительного следствия, требуя либо передать дело в суд, либо отпустить за отсутствием состава преступления.

И вот красно солнышко — явился. Когда вели по подземным и наземным лабиринтам «Матросски» на второй этаж административного корпуса, не верилось: неужто прибыл Кудрявцев, неужто есть этой канители хоть какое-то завершение? Сидит серьезный, пялится карими. А у меня рот до ушей — человека вижу! Какой ни есть, а все же человек с воли, первый за два с половиной месяца! Уже не верилось в какую-то другую, вольную жизнь. Но вот пришел человек оттуда, значит, она еще есть и там еще кое-кто ходит. Сейчас о Наташе расскажет.

— По заявлению пришли? — спрашиваю.

— Нет, сам собирался.

— А что долго?

— Дела. Назадавали вы мне проблем, да и не один вы у меня.

Позднее стало известно, что одновременно с моим Кудрявцев вел дело Гривниной.

— А у меня сюрприз для вас, — лукаво улыбается Кудрявцев. — Вот, посмотрите, — достает протокол допроса.

Свидетель Гуревич Михаил Аркадьевич по делу Мясникова. Протокол от 27 октября 1980 г. Надо же, до Мишки добрались! До Перми. Чего их туда занесло, какая необходимость? Начинаю читать — волосы зашевелились. За такими показаниями не то что в Пермь — в Занзибар бы слетали! В последние годы Мясников попал под влияние антисоветски настроенных людей. По словам Мясникова, один из них, Горбун, говорил, что коммунистов надо стрелять из автомата. Другие играли на самолюбии Мясникова, говорили, что он талантливый журналист, в антисоветской кампании подговорили его на изготовление статьи «173 свидетельства национального позора, или О чем умалчивает Конституция». По словам Мясникова, Попов обещал передать эту статью в журнал «Континент». Мясников давал мне эту статью для прочтения в 1979 г. и говорил, что это самое антисоветское сочинение из всего им написанного. Мясников также давал мне читать изготовленный им порнографический рассказ «Встречи». Его жена Омельченко тоже была знакома с этим рассказом и перепечатывала его. Отрицательное влияние на Мясникова оказывает его друг Николай Филиппов, который называет себя художником, а на самом деле ведет паразитический образ жизни, пьянствует, ругает советский государственный и общественный строй. Однажды у Попова в гостях я видел туристов из ФРГ. Попов и его жена злобно клеветали на советский государственный строй. Потом Попов выспрашивал у меня информацию о секретных предприятиях Перми явно со шпионскими намерениями и подарил мне портрет Солженицына.