Тщеславие - Джейн Фэйзер

Эми набрала воздуха в легкие, явно намереваясь разразиться ругательствами. Но давящийся от смеха Руперт успел встать между женщинами.

— Спасибо, Эми, — тепло проговорил он. — Я тебе очень благодарен. Теперь мне придется во многом полагаться на тебя.

Прачка поостыла.

— Всегда к вашим услугам, сэр, не то что посетительницы, которым рано или поздно придется отсюда уйти, — фыркнула она в сторону Октавии.

— Именно так, Эми, — согласился Руперт, подталкивая служанку к двери.

Наконец, покосившись в последний раз на Октавию, прачка ушла. Руперт закрыл за ней дверь, прислонился к косяку и посмотрел на «деваху из таверны» смеющимися глазами.

— Приходится признать, что актриса ты великолепная.

— А разве ты раньше не знал? — ответила она таким тоном, словно это само собой разумелось. — Мы ведь с тобой постоянно на сцене.

— Да. Но пьеса, Октавия, окончена.

— Глупости, — покачала головой девушка. — А теперь прими ванну. Я принесла чистую одежду, настойку опия, арнику и туалетные принадлежности. Так что поживешь со всеми удобствами до тех пор, пока нам не удастся тебя отсюда вытащить.

В ее тоне появилось нечто такое, что Руперт понял: спорить бесполезно. Если ей легче считать, что еще можно что-то сделать, жестоко ее разочаровывать. Она и сама скоро все поймет.

— Ты, кажется, все предусмотрела, — сменил он тему.

— Как будто бы, — улыбнулась Октавия. — А теперь расслабься. Тебе не нужно ни о чем заботиться. Я все сделаю сама.

Она осторожно сняла с его плеч изодранный сюртук, расстегнула жилет и рубашку и вскрикнула от ужаса — на боку темнел здоровенный синяк.

— Что они с тобой сделали?

— Немного позабавились. Но я не хрустальный, дорогая.

— Ты крепкий, — согласилась Октавия. — Но если бы я сумела до них добраться, своими руками вырвала бы их трусливые сердца. — Октавия смотрела на Руперта в ярости, а пальцы тем временем гладили его широкую грудь. — Малодушные негодяи!

— В этом ты совершенно права. — Руперт почувствовал, как проходит подавленность.

Октавия расстегнула ремень и подтолкнула Руперта к кровати:

— Сядь.

— Не самое соблазнительное разоблачение, — буркнул он, устраиваясь на краешке. Октавия склонилась, чтобы снять с него сапоги. — Ты ведешь себя как сиделка, а не как любовница.

Девушка подняла глаза и улыбнулась. Ее глаза светились радостью, и Руперт понял, зачем она пришла.

— Погоди, все в свое время.

— Ладно, — ответил он, изображая удовлетворенный вздох.

— А теперь забирайся в ванну. Вот и еще кувшины несут.

Октавия открыла дверь и взяла принесенную воду.

Руперт опустился в горячую ванну и застонал от удовольствия и боли, когда израненную кожу омыла вода. Опершись головой о край, он вытянул ноги.

— Я помою тебе волосы, — сказала Октавия, подтаскивая один из кувшинов к ванне. — Нагнись вперед.

Руперт повиновался и закрыл глаза, когда теплая вода побежала по голове и спине. Он снова почувствовал себя как в детстве: о нем заботились, за ним ухаживали. Эта мысль его позабавила и принесла облегчение.

Руки Октавии осторожно, но умело поглаживали и массировали голову. Он вспомнил, как сам однажды таким же образом снимал у нее напряжение. Пальцы дрогнули — нервные окончания в них не забыли, как прикасались к ее коже и податливое мягкое тело уступало их движениям.

— Нравится? — спросила девушка, и ее ладони скользнули вниз по спине. Она понимала, что доставляет Руперту удовольствие.

Он удовлетворенно заворчал:

— Было бы еще лучше, если бы ты сняла с себя платье.

Октавия улыбнулась и, склонившись над краем ванны, поцеловала его в губы. Присев на корточки, она расстегнула лиф платья, скинула его с плеч и, голая по пояс, потянулась за мылом. Зажав его между ладонями, снова наклонилась над ванной. Груди, как спелые груши, повисли над головой Руперта, и он стал ловить ртом соски, лаская их языком и нежно покусывая.

Руки Руперта сжали ее талию, нащупали сбившийся комом на поясе лиф:

— Снимай остальное.

— Тебе уже лучше? — рассмеялась она и, повозившись с крючком, сбросила на пол платье и нижнюю юбку. Потом распрямилась, чтобы он мог видеть ее обнаженное тело.

— Замечательно. — Он перенес ее через край, расплескав при этом воду на дубовые доски, потом усадил в узком пространстве верхом на себя.

— Ну вот, ты намочил мне чулки, — притворно рассердилась она.

— Придется снять, — нашелся Руперт и стал поглаживать на ее шее быстро бьющуюся жилку. Насмешка исчезла из глаз.

— Я по тебе соскучился, Октавия. Не могу описать как.

— И я. — Она ласкала его лицо. — Я так хотела, чтобы ты развеял мои горести. Заставил себя простить, но сама не шла к тебе навстречу. Хотела, но не могла.

— Тебе было очень трудно это сделать. Ведь мое единственное извинение таится в прошлом.

— И ты по-прежнему не скажешь мне о нем?

Руперт покачал головой, глаза потемнели от боли и гнева, который Октавия теперь легко узнавала.

— Эту историю я должен унести с собой в могилу. Зла теперь не исправить, и никому не будет лучше оттого, что я ее расскажу.

Глаза Октавии вспыхнули.

— Ты не прав. Никогда ты не был так не прав, как сейчас, Руперт Уорвик.

Прежде чем Руперт успел что-либо ответить, ее губы прижались к его губам. Поцелуй был исполнен такого желания, что его отчаяние растворилось в силе ее страсти.

Руки девушки впились в его плечи, язык проник в рот, стремясь испить сладостные соки и, подобно вампиру, испробовать животворящую кровь. Октавия развела бедра и приняла его в себя.

В этом акте любви Октавия не оставила Руперту никакой роли, изголодавшись по любовнику, сама овладевала им. Он лежал спокойно, тихо наслаждаясь, пока ее тело горело в огне, слушал слова земной страсти, которые она нашептывала на ухо, позволяя руководить безумной вспышкой. Октавия подняла голову, и Руперт посмотрел прямо в ее искаженное желанием лицо: кожа прозрачно светилась, глаза изумленно расширились. Губы поспешно раскрылись, язык облизал выступивший на его лбу соленый пот.

— Как я тебя хочу, — прошептала она. — Боже, как я тебя хочу!

Октавия вся сомкнулась на нем, и Руперт чувствовал, что с каждым новым порывом проникает в нее все глубже и глубже. И когда достиг самого сокровенного, тело девушки содрогнулось. Настал всепобеждающий миг торжества, и она проговорила:

— Я не позволю тебе умереть, Руперт.

Он почувствовал, что растворяется в приливе ее страсти, и слова, как клочки бумаги на ветру, унеслись прочь.

Прилив спал, жар угас, и он услышал их вновь — шепот на ухо. Руперт не ответил, да Октавия и не требовала никакого ответа.