Бурная жизнь Ильи Эренбурга - Ева Берар

В конце января в московской квартире Эренбурга появляются посланцы Сталина — И. Минц и М. Маринин. Они знакомят Эренбурга с текстом «открытого письма» от имени еврейских деятелей, которое должно быть опубликовано в «Правде». Под письмом уже стоит немало фамилий видных деятелей партии, науки и искусства. В самых казенных выражениях они шельмовали «клику убийц-врачей… большинство которых — еврейские буржуазные националисты, завербованные международной сионистской организацией „Джойнт“ — филиалом американской разведки» и требовали, «как и все советские люди… самого беспощадного наказания преступников»[486]. Это был прямой призыв к погрому. Под предлогом, что вопрос серьезный и ему необходимо время для обдумывания, Эренбург уклоняется от немедленного подписания и спешно предупреждает своего друга Вениамина Каверина, к которому отправились Минц и Маринин. Каверин также отказывается подписать письмо. Эренбург, потрясенный всем происходящим, садится за пишущую машинку и, изведя кучу бумаги на черновики, составляет письмо к Сталину. Вот каким получился последний вариант текста:

«Дорогой Иосиф Виссарионович,

я решаюсь Вас побеспокоить только потому, что вопрос, который я сам не могу решить, представляется мне чрезвычайно важным.

Тов. Минц и Маринин ознакомили меня сегодня с проектом „Письма в редакцию газеты ‘Правда’“ и предложили мне его подписать. Я считаю своим долгом изложить мои сомнения и попросить Вашего совета.

Мне кажется, что единственным радикальным решением еврейского вопроса в нашем социалистическом государстве является полная ассимиляция, слияние людей еврейского происхождения с народами, среди которых они живут. Это срочно необходимо для борьбы против американской и сионистической пропаганды, которая стремится обособить людей еврейского происхождения. Я боюсь, что коллективное выступление ряда деятелей советской русской культуры, людей, которых объединяет только происхождение, может укрепить в людях колеблющихся и не очень сознательных националистические тенденции. В тексте „Письма“ имеется определение „еврейский народ“, которое может ободрить националистов и смутить людей, еще не осознавших, что еврейской нации нет.

Особенно я озабочен влиянием такого „Письма в редакцию“ на расширение и укрепление мирового движения за мир. Когда в различных комиссиях, пресс-конференциях и пр. ставился вопрос, почему в Советском Союзе больше не существует еврейских школ или газет на еврейском языке, я отвечал, что после войны не осталось очагов бывшей „черты оседлости“, и что новые поколения советских граждан еврейского происхождения не желают обособляться от народов, среди которых они живут. Опубликование „Письма“, подписанного учеными, писателями, композиторами и т. д. еврейского происхождения, может раздуть отвратительную антисоветскую пропаганду, которую ведут сионисты, бундовцы и другие враги нашей Родины.

С точки зрения прогрессивных французов, итальянцев, англичан и пр., нет понятия „еврей“ как представитель некой национальности, слово „еврей“ там означает религиозную принадлежность, и клеветники смогут использовать „Письмо в редакцию“ для своих низких целей».

Далее Эренбург предлагает вместо «открытого письма от еврейской общественности» опубликовать в «Правде» ряд статей, разъясняющих политическую позицию СССР по отношению к ситуации на Ближнем Востоке.

«Вы понимаете, дорогой Иосиф Виссарионович, что я сам не могу решить эти вопросы и потому осмелился написать Вам. Речь идет о важном политическом акте, и я решаюсь просить Вас поручить одному из руководящих товарищей сообщить мне, желательно ли опубликование такого документа и желательна ли под ним моя подпись. Само собой разумеется, что, если это может быть полезным для защиты нашей Родины и для движения за мир, я тотчас подпишу „Письмо в редакцию“»[487].

Каковы могли быть последствия такого поступка Эренбурга, Каверина и трех других «еврейских деятелей», которые уклонились от подписания письма? Этого мы никогда не узнаем. В довершение ко всему, как раз в эти дни, 9 февраля, в помещении советской миссии в Тель-Авиве происходит взрыв. Москва заявляет, что это провокация, и разрывает дипломатические отношения с Израилем. Судьба распорядилась по-своему: у вождя просто не осталось времени ни на принятие решения, ни на ответ двум писателям, ни на их арест; он не успел ни помиловать «народ предателей и убийц», ни депортировать его. У Сталина произошло кровоизлияние в мозг, и 5 марта 1953 года было объявлено о его смерти. Прошел месяц, и министр внутренних дел Лаврентий Берия, считавшийся преемником Сталина, публично объявил, дело «врачей-убийц» от начала до конца сфабрикованной провокацией.

Глава X

ОТТЕПЕЛЬ

С тех пор все переменилось. Нет даже языка, на котором тогда говорили.

Б. Пастернак. Письмо Г. Гудзь, жене В. Шаламова 7 марта 1953 г.

…две России глянут друг другу в глаза: та, что сажала, и та, которую посадили.

А. Ахматова

Бог умер

«И вот бог умер от кровоизлияния в мозг. Это казалось невероятным <…> Вот это и было неправдоподобным: Сталин умер, а жизнь продолжается»[488]. Кое-кто уже лелеял первые робкие надежды на встречу с пропавшими близкими. Другие, наоборот, были в ужасе. Симонов, Фадеев, Эренбург впоследствии признавались, что их охватила паника. Они опасались самого худшего: полного хаоса, жестоких репрессий. Похороны Сталина, когда в давке погибли сотни людей, подтверждали дурные предчувствия. Усопшего оплакивали по всей стране, как в Союзе писателей, так и в детских яслях. Соцреализм достиг вершин лирического пафоса. Под пером Эренбурга вождь (который, как известно, был небольшого роста и питал отвращение к путешествиям) становится титаном, что меряет земной шар семимильными шагами: «В эти трудные дни мы видим Сталина во весь его рост, видим, как он идет по дорогам земли, высится над нашим грозным временем. Он проходит по горам родной Грузии, по полям битв между Доном и Волгой, по широким проспектам строящейся Москвы, он идет далеко по людным улицам Шанхая, по холмам Франции, по лесам Бразилии, по площадям Рима, по деревням Индии, идет по гребню века»[489].

Был ли Сталин для Эренбурга действительно «богом», кумиром, объектом слепого поклонения и безусловной веры? Нет. Впоследствии Эренбург скажет, что разделял веру большинства, но никогда не был фанатиком. Он признается даже, что скорее Сталина боялся. После заключения советско-германского пакта, когда Эренбург особенно остро ощущал потребность оправдаться перед собственной совестью и перед окружающими за свою преданность сталинской России, он возвел Сталина в сан «великого государственного деятеля». Начало войны как будто подтвердило эту оценку: Сталин не поддался панике, союзники признавали, что он полностью владеет ситуацией. В 1965 году, после выхода в свет последней части воспоминаний «Люди, годы, жизнь», журналист Эрнст Генри будет распространять по Москве «Открытое письмо к писателю Илье Эренбургу», в котором осудит его за безграничную веру в вождя, повинного в огромных человеческих жертвах: «Вы переплетаете с мыслью о злых делах Сталина другую мысль: о его величии. <…> Вы делаете это сознательно. Зачем, Илья Григорьевич?»[490] Но даже и тогда Эренбург будет стоять на своем: «В письме ко мне, которое ходит по Москве, меня упрекают, что я называю Сталина умным. А как же можно считать глупым человека, который перехитрил решительно всех своих, бесспорно умных товарищей? Это был ум особого рода, в котором главным было коварство, это был аморальный ум»[491]. Эренбург не допускает и мысли о каком-либо сходстве между Сталиным и Гитлером. Последнему он не только отказывает в таланте военачальника и крупного государственного деятеля, но даже не удостаивает его звания гениального проходимца, сумевшего отвести глаза всему миру. Гитлер для него — символ безумия, поразившего человечество в XX веке. Сталин же, несмотря ни на что, видится ему воплощением тех сил, что противостояли этому безумию, боролись за сохранение в мире исторического разума.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});