Тень Лучезарного - Сергей Малицкий

– Не выпускай из рук меч, – посоветовала Кама и принялась обливаться водой.

– Касасам вернулся, – вошла в шатер Имбера. – Ви сейчас говорит с ним, но он, кажется, собирается завалиться спать. Все дозоры опять здесь.

– Что нового? – стала натягивать исподнее Кама.

– Войско Ардууса вышло из города, – ответила Имбера. – Близко подойти нельзя, но вышло все войско. Включая и ветеранов, и какие-то набранные тысячи из обычных людей. Касасам боится, что их за двести тысяч. Они ведут с собой обозы и много людей. Горожан и крестьян.

– Куда? – спросила Кама.

– В Светлую Пустошь, – ответила Имбера. – Но медленно. Проходят в день не более пяти или десяти лиг. Иногда стоят на одном месте.

– И что же они делают? – спросила Кама.

– Трудно сказать, – пожала плечами Имбера. – Касасам сказал, что они поют песни, смеются и плачут от счастья.

– Хорошо, – кивнула Кама. – Это все?

– Вторая орда подошла от Самсума к Эбаббару, – сказала Имбера. – Готовится к переправе.

– Все ясно, – шагнула к пологу Кама.

– Ты куда? – спросила Процелла. – Уже за полночь!

– Это и хорошо, – сказала Кама.

Она прошла мимо лаписских дозоров, обогнула кирумское становище и нашла шатры выходцев из Даккиты. Пламя костров выхватывало из темноты зеленое полотнище с черными линиями, идущими из углов.

– Где шатер Иктуса? – спросила она дозорного.

– У него нет шатра, – сказал дозорный. – Вон его палатка. Он всегда спит один.

– Где он сейчас? – оглянулась Кама.

– На реке, – пожал плечами дозорный.

– На какой реке? – не поняла Кама.

– Тут одна река, – удивился дозорный. – Му. Если нет реки, Иктус обливается холодной водой. Даже зимой. А если есть река, купается. Говорит, что зимой даже лучше. Вода кажется теплее. Вообще-то, – дозорный понизил голос, – он сумасшедший. Но мы его все равно любим.

– Скажите ему, что я жду в его палатке, – сказала Кама. – И чтобы о том, о чем мы будем говорить с ним, не узнал никто. И ты, – она ткнула пальцем в грудь дозорному, – тоже.

Иктус появился через несколько минут. Он вошел в палатку, растирая плечи тряпицей и глядя на Каму с тревогой.

– Что случилось? – спросил он, подкручивая фитиль в лампе.

– Думаю, что завтра мы пойдем к Эбаббару, – ответила Кама.

– Это все? – опустился он на колени.

– А вот это уже зависит от тебя, – сказала она, сбрасывая одеяло.

Глава 27

Тела

Лава открыла глаза и удивилась легкости, которая была во всем ее теле. Даже уже ставшее привычным биение отстукивало где-то далеко, почти не тревожа ее. Только очень хотелось есть. И пить тоже. Пить даже больше.

Лава увидела послушницу храма, которая ойкнула и убежала, и поняла, что она лежит в своей новой келье в башне угодников, и тут же подумала, что сны, которые ей приходится смотреть в последнее время, могли бы быть и получше, и уж во всяком случае покороче, чтобы не успевать так проголодаться.

Дверь открылась, и вошла Лакрима. Теперь она не казалась Каме совершенной, хотя красота дакитки никуда не делась. Но сквозь ее гладкую кожу и тонкость черт сквозила безмерная усталость.

– Жива, – кивнула Лакрима. – Это хорошо. А то я уж думала, что буду говорить Амплусу. Да и твоему мужу пришлось бы, наверное, что-то сказать. За живот можешь не хвататься, все у тебя в порядке. И там можешь себя не ощупывать. Что-что, а ухаживать за больными мои послушницы могут. Все чисто и аккуратно. Сейчас тебе принесут еду, думаю, что за день или за два я тебя подниму на ноги.

– За день или за два? – удивилась Лава, с трудом села и почувствовала, что комната начинает закручиваться вокруг нее. – Как долго я…

– Неделю, – сказала Лакрима, не сводя с нее взгляда.

– Что-нибудь не так? – прошептала Лава.

– Все не так, – ответила Лакрима, кивнув послушнице, принесшей еду. – И все так. Но мне кажется, что кое-что начинает проясняться. Ешь, приводи себя в порядок. Я зайду через час.

Она появилась через два часа, но теперь, кроме усталости, в ее лице появилась и тревога. В руках у нее был мешок.

– Боюсь, что дня или двух у нас нет, – мрачно проговорила Лакрима. – Но разговор необходим.

Она развязала мешок и вытряхнула на постель пояс Лавы с заправленным в него мечом, закрепленными на своих местах ножами и кинжалами и кисетами в том числе. Лава придвинула к себе подарок Литуса и первым делом ощупала главный кисет. Мантия была на месте.

– Ты хоть знаешь, что это такое? – спросила Лакрима Лаву.

– Подарок моего мужа, – пожала плечами та. – Он его получил от матери.

– Да, – кивнула Лакрима. – Я изучала эту историю. Если ты ее забыла, я напомню. В ордене Смирения Великого Творца, который именовался среди немногих, кто о нем знал, орденом Смерти, было много послушников. Но и у его главы, которая была известна под именем Виз Вини, и у тех, кто подвизался в этом ордене, была одна черта. Они были изгоями. Отринутыми людьми или бежавшими от людей. По тем или иным причинам. И Виз Вини, или, если уж на то пошло, Амади, была такой. Когда Лучезарный появился под этим небом, с ним не было ни аксов, ни мурсов, ни еще какой нечисти. Говорят, что где-то в его тайниках хранились, подобно личинкам пчел в улье, гахи. Также у него было некоторое количество мерзости. Те же сэнмурвы, семена каких-то растений. Разное. В основном он привел сюда людей. Здесь уже были люди, но он привел других людей, которые мало чем отличались, можно сказать, вовсе не отличались от каламов или аккадцев, даку и дакитов. Которые те же люди.

– Я слышала об этом, – прошептала Лава. – Я не знаю многого об Амади, но…

– Ее больше нет, – ответила Лакрима. – В тот миг, когда нам с тобой удалось развоплотить одну из величайших мерзостей Эрсет – главу ордена Тьмы Манина, Амади не стало. Она оказалась развоплощена. И сделала она это сама.

– Сама? – не поняла Лава.

– Мне трудно об этом судить, – призналась Лакрима. – Я не была в Самсуме, и хотя останки моей башни позволяют мне видеть, но расплетать магию после ее завершения – пустое дело. Никогда ничего не узнаешь точно. Амади убила Телоха. Это очевидно. Избавила Анкиду от мерзости, равной Манину. Может быть, ей пришлось пробраться в самую гущу врагов, и она развоплотила себя, чтобы избежать пыток. Но это вряд ли. Не Амади бояться пыток. Думаю, она поняла, что все идет к краю…

– К краю? – переспросила Лава.

– Повторю еще раз, – вздохнула Лакрима. – Когда Лучезарный появился под этим небом, с ним не было ни аксов, ни мурсов. Но со временем, обретая все большую и большую силу, он смог призывать. Амплус считает, что он отлавливал, забрасывал свою волю в сущее, словно сеть, и вытаскивал оттуда то, что ему нужно. Но я думаю, что дело было в зове. Он звал, и из бездны к нему приходили избранные им – мурсы и аксы. Духи и полудемоны, поскольку если Лучезарный был сам демоном, то призвать равных себе он не мог. После низвержения Лучезарного, в Анкиде остались семь аксов и двадцать два мурса. Думаю, что воля Лучезарного играла тут не самую главную роль. Он не собирался низвергаться в бездну. Думаю даже, что и гахи были оставлены им до времени не потому, что он готовил подарок после своего отбытия. Он или не успел их приготовить тогда, или что-то его отвлекло. Может быть, даже усилия Энки. Мы ничего не знаем о том, что ждало бы Лучезарного здесь, если бы он промедлил.

– Но почему аксы остались? – спросила Лава. – И почему двадцать два мурса?

– Так бывает, – кивнула Лакрима. – Сделай внутри чаши семь шипов и насыпь в нее сырых клубней. А потом вытряхни их. Семь штук останутся в чаше. Я не сильна в знании полудемонов, но Фера говорит, что всякий из них подобен чаше. Всякий из них мечтает о полноте. Потому что осязают свою несравнимость с демоном как некую ущербность. Всякий из них пытается восполнить ее. И Фера считает, что каждый из аксов, не думая об этом, удержал в Анкиде троих мурсов. А сами аксы удержались, повиснув на семи узлах, образовавшихся от семи звезд, которые сопровождали Бледную Звезду.

– Камни Митуту, – прошептала Лава.

– Именно так, – согласилась Лакрима. – Семь аксов, двадцать один мурс. И знаешь, что их объединяет? Да, они разные, хотя на каждом из них стоит печать ужаса. Они все были призваны из бездны. Не оттуда, куда ушел из этого мира Энки, а оттуда, куда сгинул Лучезарный. И они в ужасе от того, что могут туда вернуться. В диком ужасе, пусть даже кто-то из них служит тени Лучезарного.

– И Амади… – начала Лава.

– Она была самой своевольной, – кивнула Лакрима. – Амплус говорил, что ее даже не было на поле Бараггала. Только ее. Единственной. Видишь, порой упрямство значит больше, чем сила. Но именно тут и кроется загадка. Потому что упрямство дозорной башни ничто, когда рушатся горы. Меня не оставляла в покое мысль, что скрыться полудемону от демона невозможно. Я, конечно, слышала о мантии, которая скрывает в себе. Даже предполагала, что именно она помогла Амади избежать участи большинства аксов на поле Бараггала. Хотя никогда не верила, что Амади, или Виз Вини, подобна мудрецам, проводящим десятилетия за изучением свойств веществ и сил. И вот благодаря тебе эта тайна, мне кажется, приоткрыта.