Том 9. Рассказы, повести 1894-1897 - Антон Чехов

Большое место в критике заняло обсуждение вопроса о том, насколько Чехов справлялся с большой повествовательной формой. О недостатках крупных произведений Чехова бегло писал Краснов, возводя их к особенностям эпохи, в которой отсутствуют героические натуры, а «большинство людей на одно лицо» (стр. 203). После выхода повестей — «Три года» и «Моя жизнь» — неспособность Чехова объединить отдельные эпизоды в общую картину жизни пытались доказать рецензенты самых различных направлений — «Русского вестника» (1896, № 2, — П. А. Ачкасов), «Мира божьего» (1897, № 12, — А. Б. ‹А. И. Богданович›) и др.

Критики, преимущественно либеральные, сетовали на «безоценочность» изображения жизни в произведениях Чехова. Повод к этому дала фабульная незавершенность повести «Три года» (отзывы А. М. Скабичевского, М. Полтавского (М. И. Дубинского), W — рецензента «Русского обозрения»). Неприятие именно той особенности поэтики чеховской повести, которая составляла ее новизну, свидетельствовало о том, что рецензенты исходили из традиционных представлений о большой художественной форме, которым противоречила повесть. Высказывания этого характера были подытожены в книге К. Ф. Головина (Орловского) «Русский роман и русское общество» (СПб., 1897, глава «Современное затишье»). По его мнению, «отрывочность» концепций, характерная для Чехова-новеллиста, сохранилась и в его крупных вещах. Параграф о Чехове Головин завершил словами: «Перед г. Чеховым много еще времени впереди. Может быть, он когда-нибудь еще и напишет настоящее крупное произведение — не по объему только. Но пока он этого не сделал. И критика вправе к нему относиться строже, чем к другим, потому что кому дано много, с того много и спросится» (стр. 462).

Доброжелательный тон даже этой суровой оценки вызвал возражение у П. Скрибы, который в рецензии на повесть «Мужики» настойчиво писал: «Одна из первых вещей — „Степь“ и последняя, „Мужики“, г. Чехова — лучшее доказательство неспособности г. Чехова возвыситься до художественного синтеза» («Новости и биржевая газета», 1897, № 118, 1 мая).

Обращение Чехова к большой форме особенно резко было оценено реакционной критикой. Заслуга «либералов», привлекавших Чехова к сотрудничеству в толстых журналах (где печатались все его повести, кроме «Дуэли»), расценивалась реакционными критиками как зло, причиненное таланту Чехова. Один из повторяющихся мотивов в откликах реакционной печати — сожаление о том, что Чехов поддался давлению «либералов» и, бросив маленькие рассказы, стал писать большие произведения.

Таким образом, рассказы — как и прежде — оставались мерилом для оценки Чехова-художника: одни (преимущественно либерально настроенные критики), не видя идейной ценности в рассказах, старались отвлечь от них Чехова к более крупным повествовательным жанрам, другие (в основном реакционные критики), встречая враждебно прогрессивное содержание крупных произведений Чехова и не понимая их художественной новизны, укоряли его за «измену» своему природному дару.

Между тем, Чехов не бросал писать рассказы и в эти годы. «Супруга», «Белолобый», «Печенег» и др. по объему почти не превосходят рассказов 1880-х гг. Тем не менее когда Чехов обращался в рассказах к прежним новеллистическим концовкам, критика это осуждала — см. отзывы Ю. Николаева (Ю. Н. Говорухи-Отрока) о «Супруге» и «Анне на шее».

От внимания критики, явно растерявшейся в оценке повествовательных принципов Чехова в больших и малых жанрах, ускользала их общая важная особенность — связь между сохранившимся прежним пристрастием писателя к короткому рассказу и своеобразием формы его крупной повести (тяготеющей не к растянутому рассказу, как думало большинство критиков, а к компактному роману). Именно эта связь в высшей степени характеризует искусство Чехова-прозаика середины 90-х гг. Не случайно он так настойчиво возвращался в эти годы к размышлениям о краткости как определенном эстетическом понятии. В советах молодым — независимо от того, шла ли речь о работе над рассказом или романом — звучал, как и прежде, призыв к лаконичности как необходимому элементу художественного совершенствования произведения (см., например, письма к Л. А. Авиловой 15 февраля 1895 г. и 3 ноября 1897 г., Е. М. Шавровой 17 мая 1895 г. и 20 ноября 1896 г. и др.).

Было, однако, среди критиков и несколько защитников крупной повествовательной формы Чехова. Так, Я. В. Абрамов в статье «Наша жизнь в произведениях Чехова» («Книжки Недели», 1898, № 6) высказал уверенность, что Чехов «способен к широкой концепции», о чем свидетельствуют, по его мнению, повести «Моя жизнь» и «Мужики», хотя они и являются лишь подготовительной ступенью к «синтетическому» труду.

Опираясь на эти две повести, Д. Н. Овсянико-Куликовский («Журнал для всех», 1899, № 2) также отстаивал право художника на свой особый — экспериментаторский метод, позволяющий отбирать из хаоса явлений наиболее характерные. Такая позиция была ближе к пониманию своеобразия художественного мышления Чехова, чем утвердившееся до этого в критике мнение (с наибольшей резкостью выраженное в статьях Н. К. Михайловского начала 1890-х гг.), что Чехов бесстрастно изображает все, что ему попадается на глаза. Впоследствии точку зрения Михайловского еще более основательно оспорил М. Горький в статье о повести «В овраге» («Нижегородский листок», 1900, № 29, 30 января). Отрицание бесстрастной «всеядности» Чехова-художника, лишь объективно противостоявшее в работах Абрамова и Овсянико-Куликовского утверждениям народнической критики, привело Горького к более радикальным выводам и публичному признанию у Чехова «высшей точки зрения», освещающей многообразные явления жизни.

Тексты и варианты к ним подготовили: Т. И. Орнатская (1894–1896) и А. Л. Гришунин (1897). Примечания написали: Э. А. Полоцкая (вступительная статья, 1894–1896) и А. Л. Гришунин (1897). Отрывок «Шульц» подготовлен к печати и прокомментирован Э. А. Полоцкой.

Впервые — «Русская мысль», 1895, № 1, стр. 1-53 (главы I–IX); № 2, стр. 115–156 (главы X–XVIII). Подзаголовок: Рассказ. Подпись: Антон Чехов.

Вошло в издание А. Ф. Маркса.

Печатается но тексту. Чехов, т. VIII, стр. 216–322.

Первая фраза повести: «Было еще темно, но кое-где в домах уже засветились огни и в конце улицы из-за казармы стала подниматься бледная луна» вызвала еще при жизни Чехова замечание о неточности (анонимная рецензия в «Литературном обозрении»), 1895, № 13, 26 марта). В наше время Г. В. Иванов в статье «Заметки филолога. Узаконенная „описка“ Чехова. (О первой фразе повести Чехова „Три года“)» («Вестник ЛГУ», 1965, № 20, серия истории, языка и литературы. Выпуск 4, стр. 145–146) также предлагал считать слово «темно» опиской — вместо «светло»; ср.: С. А. Рейсер. Палеография и текстология нового времени. М., 1970, стр. 170. Возможно однако, что это не описка. Контекст первой главы, начиная с этой фразы, не позволяет внести изменение в авторский текст. О темноте в этой главе говорится и позже: «темные, неподвижные деревья», «темные фигуры», «темно в гостиной» (луна ярко светит лишь в конце главы). Не исключено, что в этой фразе Чехов хотел противопоставить темноту летнего вечера уже появляющимся редким источникам света — огням в окнах и бледной, только восходящей луне.

Самые ранние из сохранившихся записей к повести сделаны на автографе письма В. И. Бибикова к Чехову 1 февраля 1891 г. (ГБЛ; см. т. XVII Сочинений). Здесь упоминаются персонажи первоначального замысла: тет‹ушка›, Жд., Ив., мать, «девы», которые «дурачат тетушку», офицер, Лиза, Я. (будущий Ярцев). Зафиксирована также мысль, характерная для будущего центрального героя повести — Лаптева: «Чтобы решать вопросы о богатстве, смерти и пр., нужно сначала ставить эти вопросы правильно, а для этого нужна продолжительная умственная и душенная работа». Среди записей есть фраза, вошедшая в окончательный текст: «Москва — город, которому придется много страдать». «Три года» — произведение, к которому в записной книжке сделано наибольшее количество заметок (около 200). Заметки, использованные в повести, расположены на стр. 5–7, 11, 12, 17–40 Записной книжки I и среди записей на отдельных листах. Они могли быть сделаны приблизительно в период с марта 1891 г. по декабрь 1894 г. Одновременно Чехов обдумывал и другие сюжеты. Среди заметок к повести «Три года» имеются записи к произведениям: «Страх», «Остров Сахалин», «Соседи», «Жена», «По делам службы», «Ариадна», «Чайка», «Белолобый».

Прежде чем возникли образы Лаптева, размышляющего о богатстве и смерти, и Ярцева, думающего об исторической судьбе Москвы, Чехов сделал ряд записей, заметно отличающихся от окончательно сложившегося сюжета повести. В записной книжке, которую он начал вести, уезжая за границу в марте 1891 г. (Записная книжка I, 1891–1904 — ГБЛ; см. т. XVII Сочинений), уже в самом начале также упоминаются персонажи, отсутствующие в повести: Иван, Софья, Ивашин, О. И., брат О. И., Алеша, мать Алеши.