Перед бурей - Виктор Чернов

«А, кроме того, — сказал он, — у меня к вам есть свое особое дело. Когда я был в последний раз схвачен на улице (в 1884 г.), я, как вы, наверное, знаете, возглавлял приехавшую из заграницы для восстановления Народной Воли ее временную Распорядительную Комиссию. В моем распоряжении был положенный на чужое имя в банк остаток ее фондов. Я его теперь получил: вот он. А вот и расчет банка о вложенной сумме и наросших за это время на нее процентах.

Как только передо мной и товарищами, с которыми я мог посоветоваться, встал вопрос, куда девать эти суммы, ответ был единодушный: деньги эти по праву принадлежат Партии Социалистов-Революционеров, как подлинной и бесспорной продолжательнице Народной Воли. Сумма невелика, все масштабы и вашей работы и вашего бюджета бесконечно превысили масштабы наших времен. Я сдаю ее в ваши руки: это для нас вопрос принципа, никакими деньгами не измеряемого»…

Эту встречу я пережил, как историческое событие. Я поднялся, мы с Лопатиным обнялись и расцеловались.

ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ

В Петербурге. — Н. Д. Авксентьев и И. И. Фондаминский. — Разногласия в ПСР. — Первый съезд партии. — Перводумье. — Наша печать. — Д. И. Гуковский. Смерть Михаила Гоца. — Абрам Гоц в Б. О. — Побег Гершуни. — Азеф и генерал Герасимов. — Партия и Б. О. — Гершуни на съезде в Таммерфорсе. — Гершуни, Азеф и Савинков. Смерть Гершуни

Чуть ли не на второй день после моего приезда в Петербург я опять встретился с Н. Д. Авксентьевым и как-то сразу подружился с ним. Тогда, в расцвете нашей дружбы, Авксентьев и его большой друг Илья Фондаминский, только что выдвинулись на фоне знаменитой, либеральной общественностью начатой «банкетной кампании», предшественницы первой всеобщей стачки, — выдвинулись, как два совершенно первоклассных оратора. Более юные и неопытные слушатели больше поддавались интимно-задушевным интонациями речей Бунакова (Фондаминского), касавшимся самых чувствительных струн их сердца: другие, более требовательные, ставили выше стройную и неуклонную логику речей Авксентьева. Он искусно владел словом, но не давал слову владеть собою, не отдавался целиком на волю его стихийного течения. Позднее, в дни второй всеобщей забастовки, мы трое — Фондаминский, Авксентьев и пишущий эти строки поделили между собою три главных завода, считавшихся основными цитаделями петербургского социал-демократизма, Путиловский, Обуховский и Семянниковский.

Авксентьев тогда был одним из представителей нашей партии в Исполнительном Комитете Петербургского Совета Рабочих Депутатов (вторым представителем нашей партии был Фейт).

Партия, разумеется, совершенно перестроилась; все, находившиеся в ее распоряжении свободные силы были переброшены в Россию, заграницей почти всё было переведено на «консервацию», в России началось стремительным темпом издание книг и газет, были использованы, наряду с нелегальными, все легальные и полулегальные возможности. Впрочем, граница между легальным и нелегальным в это время стиралась: революция «явочным порядком» захватывала себе права, никакими законами не гарантированные, но легко используемые просто в силу растерянности властей. Большинство членов Центрального Комитета и его ближайших помощников, однако, имели предусмотрительность не легализироваться, не жить под своими именами, и, позволяя себе открытые, публичные выступления, были готовы в любой момент «нырнуть в подполье».

Руководство нашей партийной работой в Москве находилось в руках чрезвычайно дружной и спевшейся группы. В этом была ее сила, но в этом заключалась и ее слабость. Дело в том, что быстрый рост работы сопровождался сильным увеличением кадров активных работников: пропагандистов, агитаторов, организаторов. На работе из них выделялись время от времени люди, по своей талантливости способные занять руководящее положение. Руководящая группа не всегда успевала или умела их ассимилировать. Может быть, здесь. влияло и то, что состав руководящей группы подобрался из лиц, давно уже сблизившихся и хорошо знавших друг друга; благодаря этому новым лицам войти в их среду было трудно. Может быть, здесь влияло и различие темпераментов. В составе главных деятелей комитета преобладал интеллектуальный тип. Вне комитета и в некоторой оппозиции к нему группировалось несколько человек ярко выраженного волевого темперамента.

Как бы то ни было, в скором времени возникли организационные трения. Уже осенью 1905 г. «оппозиция» представляла собою нечто цельное. В ее составе было несколько незаурядных личностей, как братья Мазурины, Маргарита Успенская, Виноградов и др. В ее руках находился железнодорожный район, впервые предъявивший комитету справедливые требования.

Эпоха кратковременных «свобод», наступившая после 17-го октября, не прекратила этих разногласий. Правда, воспользовавшись более свободными условиями работы, комитет решил пойти навстречу многим «демократическим» требованиям. Но зато и требования оппозиции во много раз возросли.

На трех состоявшихся в это время общегородских конференциях была произведена общая реорганизация Московского комитета.

До Московского восстания оппозиция нападала на комитет за недостаточную его революционность, за неспособность к решительным действиям. Еще в середине 1905 года заграницу приезжали два оппозиционера — один из братьев Мазуриных, и одна из сестер Емельяновых — с жалобами на пассивность Московского комитета и с планами «бланкистской», чисто боевой организации для захвата города. Действительно, комитет, в общем, был сдержаннее «оппозиции». Но к декабрю 1905 г. и он не устоял перед общей тягой в сторону самых несбыточных надежд и планов. И в этом отношении он занял позицию, заметно отклонившуюся от линии поведения, принятой Центральным Комитетом и систематически проводившейся почти всеми социалистами-революционерами Петербурга.

В Петербурге социалисты-революционеры были против борьбы за введение явочным порядком 8-часового рабочего дня, против второй забастовки и против третьей забастовки с переходом к вооруженному восстанию, но за такие меры, как неплатеж податей, требование возвращения вкладов из сберегательных касс, бойкот властей, «явочное» осуществление свободы слова, печати, собраний и т. п. Они всюду горячо доказывали, что там, где на арене борьбы выступает только один пролетариат, мы рискуем перенапряжением его сил и вследствие этого конечной неудачей блестяще начатой кампании. Нужно вывести на арену борьбы крестьянство, нужно больше всего бояться изолирования пролетариата в борьбе, нужно дать генеральное сражение при той же атмосфере единодушного всенародного движения, печать которого лежала на первой забастовке.