Его осенило в воскресенье - Карло Фруттеро

Оставалась она, Анна Карла. Она пододвинула стул к окну и в сумеречном свете читала книгу в красной обложке. Когда он вошел, Анна Карла оторвалась от чтения и вопросительно посмотрела на него. Дама, для которой время остановилось и всякие там Фольято и Ботта (почему их не посадили в другой комнате?!), да и сама убогая мебель служебного кабинета словно и не существовали вовсе. Когда он проводил ее до лестницы, она со свойственным ей аристократизмом невозмутимо спросила:

— Есть какие-нибудь новости? Или же мы все до сих пор… в тени подозрений?

— Не знаю. Нам еще нужно многое проверить, опросить целый ряд людей.

— А семью вы известили?

— Ривьеры? Да, у него есть в Неаполе замужняя сестра. Но она не пожелала приехать на похороны.

— Бедный мальчик!

— Вы на ближайшие дни останетесь в Турине?

— Разумеется. Надеюсь, мы еще увидимся?

На прощание она лукаво улыбнулась. С приятным воспоминанием об этой улыбке Сантамария перестал наконец ворочаться в постели и уснул.

X

Сантамарию осенило в воскресенье…

1

Сантамарию осенило в воскресенье, примерно в девять утра, когда он пешком шел в префектуру. С утра он выпил две чашки кофе, но в голове по-прежнему не было ни одной светлой мысли. Едва проснувшись, он, словно черепки после бурной пирушки, стал собирать осколки сведений, добытых во время следствия. На ходу поднимал один осколок за другим и тут же бросал — ни на одном не осталось следов преступления.

На помощь ему неожиданно пришел сам город, опустевший и словно застывший в ожидании варварского нашествия. Варварами были сами туринцы, которые умчались навстречу летним миражам. Безлюдные прямые улицы и площади были мрачны, как раз под настроение Сантамарии, они-то и подсказали ему направление поисков. Одни города дарят пришельцам весь свой блеск и очарование, величие прошлого и будущего, они возбуждают и горячат. Другие дарят прибежище от житейских бурь, утешение, гостеприимство. Но только не Турин. Здесь никому не дано строить иллюзии, город загоняет каждого, словно жабу, на дно. Сантамария несколько раз с горечью, но и с внутренним удовлетворением повторил про себя эту фразу: «Словно жабу, на дно». Вот чего, собственно, требует от тебя город: быть «жабой на дне» и не забывать, кто ты есть. Но затем, определив твою ценность и суть, Турин открывает перед тобой головокружительные, пьянящие возможности.

Постепенно у Сантамарии родилась идея, вернее, даже не идея, а интуитивное ощущение, как нужно действовать дальше, где искать след. Пожав плечами, Сантамария сказал себе: что ж, стоит попытаться — и повернул назад.

Этот дом, как и тысячи других домов в Турине, имел скромный, вполне пристойный вид. Такие дома напоминали верноподданных, которые выстроились шпалерами по пути следования королевского кортежа. Но никакой кортеж (и в этом заключалась печальная загадка города) тут не появлялся и никогда не появится: в последний момент кто-то изменит маршрут, карета с лакеем на запятках, офицеры в шляпах не проплывут под звуки фанфар мимо этих домов, а проследуют по другим улицам. На центральном балконе каждого этажа было укреплено проржавевшее кольцо, в которое в дни национальных празднеств вставлялось знамя. А сквозь балконные прутья пробивались зеленые ростки. Возле парадного было небольшое кафе, двойник того, что на проспекте Бельджо. Сантамария вошел в кафе, попросил десять жетонов, чтобы позвонить в Новару. Вставил первый жетон в аппарат и… принялся искать в телефонной книге номер Анны Карлы. Позвонил ей.

Женский голос с иностранным акцентом (скорее всего, няня) попросил подождать минуту, затем к телефону подошла Анна Карла и взволнованно спросила, есть ли что-либо новое.

— Пока нет, — ответил Сантамария. — Нам еще нужно кое-что проверить. Я как раз хотел у вас спросить: вы случайно не знаете, Гарроне и… — Он запнулся, поймав любопытный взгляд женщины за стойкой, которая мыла стаканы. — Архитектор и… профессор, тот, что был вчера с вами в «Балуне»…

— Бонетто? — подсказала она.

— Да-да… Так вот, были ли они добрыми знакомыми, друзьями?

— Понятия не имею. Возможно. К сожалению, я с Бонетто никогда не поддерживала…

— Понимаю.

— Мне очень жаль. Это для вас важно?

— Нет, просто у меня возникла одна идея. — Он секунду помолчал. — Вы будете весь день дома?

— Нет, мы с Массимо едем обедать на виллу его родных.

— В Монферрато?

— Нет, на холмах. Его родные уехали, у моего мужа какие-то неотложные дела, а Массимо… ну, у него подавленное настроение, и ему не улыбается перспектива просидеть все воскресенье дома одному. Мы собирались вас предупредить…

— Хорошо. В случае необходимости я сам вам позвоню.

— Есть надежда, что сегодня все выяснится? Признаюсь, мы с Массимо немного…

— Могу себе представить, — прервал ее Сантамария, удивляясь собственной резкости. — Но сегодня воскресенье, и это сильно осложняет дело.

— Понимаю, — так же резко ответила она. — Во всяком случае, вы знаете, где нас можно найти.

На том они распрощались. Весьма холодно, подумал Сантамария, поднимаясь по лестнице старого дома без лифта. Не восприняла ли она его звонок как предлог для проверки? Впрочем, он и сам не был уверен, что это не так. Но что именно он хотел проверить? Сам он тоже подавлен, и, возможно, ему просто необходимо было услышать ее голос? А может, ночью, во сне сработал «сигнал тревоги» и теперь ему захотелось проверить свои подозрения? Сантамария не привык руководствоваться в своей работе подсознательными импульсами, и ему не терпелось все выяснить на месте. Он с силой, хоть в этом не было никакой необходимости, надавил на кнопку звонка.

Сердце у американиста Бонетто бешено застучало, внутри что-то словно оборвалось. Кто мог звонить в такое время, в воскресенье утром? Только отец с матерью. Наверно, они по каким-то причинам вернулись из родного селения раньше времени. А ведь он провел ночь на их супружеском ложе. Он неловко соскочил с постели и кинулся надевать брюки, которые вечером бросил прямо на пол. Под ними валялся ажурный лифчик.

— Черт побери! — выругался Бонетто.

Он поднял лифчик и посмотрел на него в полнейшем отчаянии. По размерам вполне годится для верблюдицы. А она вот уже полчаса сидит в ванне. И чего она так долго моется?! Была бы она готова и одета, помогла бы ему побыстрее застелить постель. (Правда, неизвестно, умеет ли она это делать!) Тогда бы она забежала в его кабинет, схватила первую попавшуюся книгу и вполне сошла бы за его старую американскую приятельницу, которая приехала в Турин и неожиданно заскочила к нему в гости. Его родные, люди простые, доверчивые, ничего бы не заподозрили, мать тут же отправилась бы в кухню готовить…

Звонок зазвонил снова, настойчиво, угрожающе.

— Damn! — чертыхнулся американист Бонетто, судорожно натягивая брюки. — Damn! Damn!

Он со злостью поправил подушку и, обнаружив под ней женские трусики, застыл в неподвижности, охваченный паникой и в то же время испытывая сильнейшие угрызения совести. Нет, мать с отцом этого не заслужили. Они всем жертвовали, лишь бы он закончил университет, а он им нанес такую обиду. О’кэй, они люди старомодные, с предрассудками, супружеская постель для них почти святыня. Конечно, они преувеличивают, но все-таки приехать из Пьосаско и увидеть, что их privacy, интимный уголок, осквернен сыном, не слишком приятно… Что он им теперь скажет? Как выдержать горестное восклицание матери и угрюмый взгляд отца, который, если бы мог, отхлестал бы его, как в детстве, ремнем?

Он выронил трусики, и они плавно, словно осенний лист, опустились на пол. И в тот же миг понял, что зря испугался. Это не они. У них есть ключи, и они вошли бы без всякого звонка. А все его необузданное воображение…

Повеселевший, приободрившийся, он, даже не надев мокасины, легким шагом направился в прихожую.

Кто же это, черт возьми, мог быть? Кто позволил себе такую наглость — настойчиво звонить ему, да еще воскресным утром?!

Принесли телеграмму?

От Марпиоли?

Соответствующим образом проинформированный молодым Дарбезио о его лекции в пятницу, Марпиоли посылает ему телеграмму с трусливыми намеками или с грубыми угрозами. В обоих случаях будет над чем посмеяться.

Американист Бонетто нетерпеливо распахнул дверь и увидел в полутьме лестничной площадки не человека, а светящуюся надпись, которая то зажигалась, то гасла: «Police, police» — полиция, полиция.

Бонетто, ослепленный, попятился назад, и вчерашний полицейский с черными усами переступил порог.

— Доброе утро, профессор, — сказал он. — Простите, что беспокою в столь ранний час. Я случайно проходил мимо и решил заглянуть к вам на минутку. Я надеялся, что застану вас дома, и, к счастью, не ошибся.