Морозные узоры: Стихотворения и письма - Борис Садовской

Если кто-нибудь из Ваших знакомых пожелает продать или поменять на новых (декадентских) писателей названные книги, прошу иметь меня в виду. М. б., кто-нибудь заходит к букинистам – сейчас такие книги очень дешевы.

Я не хочу Вас затруднять исполнением моей просьбы непременно , это только на всякий случай.

Садовской – Шереметевой

8 сентября 1928 г. Нижний

Дорогая Ольга Геннадиевна!

Отыскал «Узор чугунный»[97] и посылаю. Уж не взыщите, что книжка немного растрепана.

Не знаете ли вы где-нибудь продажных «Записок» Ф. Ф. Вигеля в изд. «Русского архива», 1891 г. и собр. соч. гр. Л. Н. Толстого – в изд. графини, т. е. 80-х или 90-х гг. – первые 12 томов? Дальше покупать не стоит. Если сосватаете мне эти книги, буду весьма благодарен.

Садовской – Шереметевой

8 октября <1928 г>

Напрасно Вы так хлопотали о книгах. Ведь я Вас только при случае просил узнать. Теперь мне стыдно. Заметили, что я всегда Вас о чем-нибудь прошу и всегда причиняю Вам беспокойство? Такой уж эфиопъ. Почему, читая «Дневники» Брюсова [98], Вы думали обо мне? Разве я на него похож? Я «Дневников» не читал, а только «Воспоминания» [99]. Страшная книга. Страшная пустотой и бездарностью своего цинизма.

Сейчас пишу роман «Первое марта». Никак не могу достать материалов о Юрьевской. Нет ли у Вас чего-нибудь? Мне надо знать внешность ее – только. Если знаете, напишите – брюнетка, блондинка, какого роста и т. п. Как только кончу роман, явлюсь в Москву. Устрою так, что у меня никого не будет. Мы побеседуем и вспомним старину. И дочек Ваших увижу.

Садовской – Шереметевой

24 октября 1928г.

Ваше письмо вылилось, должно быть, в момент сильной усталости или под влиянием оживленной беседы с Бахусом.

Во всяком случае за карточку merci.

Если две строчки в вечерней газете [100] считать рекламой, то, разумеется, меня блестяще рекламирует голодный репортер, живущий этими строчками. Сам же я за все 27 лет ни разу себя не рекламировал. Зачем? У меня есть свое маленькое имя.

P.S. Прикажете карточку вернуть?

Садовской-Шереметевой

<5 декабря 1928. Нижний Новгород>

<почерк другого лица>

Посылаю Вам, дорогая Ольга Геннадиевна, мою последнюю книгу. Не судите строго. Надеюсь, скоро увидеться с Вами, т. к. в воскресенье 16-го думаю выехать в Москву. По прибытии туда, тотчас сообщу Вам мой адрес. Извините, что задержал фотографию Юрьевской: привезу с собой. Всем Вашим мой привет.

Преданный Вам Б.С.

1929-1941

В конце 1928 года Борис Садовской, женившись на Надежде Ивановне Воскобойниковой, ее заботами обосновался на постоянное местожительство в Новодевичьем монастыре. Сначала они жили в квартире ее сестры в корпусе № 7, а с 1932 г. – в подвале, бывшем склепе под Успенской церковью. Как мечтала его жена, так и сделала:

«Устрою Вам дивную комнату <у сестры> до получения квартиры. Днем Вы будете сидеть на кладбище в кресле, а утром и вечером у себя… Вы будете работать, и к Вам будут заходить друзья для Ваших дел и развлечений».

Стараниями обоих в их «чуланчике», а потом и в «подвальчике» был создан такой уют, что многие тянулись туда «на огонек», вернее, «на чаек из самовара», а главное, на встречу с интересным собеседником, каким был Садовской.

Ольга Геннадиевна приходила навестить «старого друга» чаще других. Даже тогда, когда писатель перестал кого-либо интересовать и записал в дневнике: «Точно ветром сдуло всех друзей, знакомых, дам», она оставалась его неизменным другом. К ней на Воздвиженку посылались короткие приглашения на открытках: «Не зайдете ли на днях?», «Б. А. хочет что-то прочесть», «Буду рад видеть в удобное для Вас время», «Жалуйте к нам, когда хотите», «Очень бы хотелось Вас повидать», «Что Вы нас совсем забыли?», «А старых друзей забывать грешно». И она приходила и по-прежнему приносила книги.

Сохранилась любопытная записка от Надежды Ивановны о небольшом бытовом казусе в марте 1934-го: «Вы, <уходя от нас>, по ошибке одели одну из Бориса Александровича калош. Будьте добры, верните с подательницей этой записки. А Вашу калошу посылаю… P.S. Увидимся 17-го в Большом театре». А это значит, что вместе ходили слушать оперу «Снегурочка», которая шла в этот день. Видимо, билет им устроил Борис Александрович, как когда-то устраивал билет на любимую им оперу своему брату, используя старые театральные знакомства.

Приходила она не только к нему. Поднималась также в Напрудную башню, где почти в каменном мешке жил с семьей двоюродный племянник ее мужа Павел Сергеевич Шереметев, граф, лишенный титула и наследственного имения Остафьево. Садовской был очевидцем того, как перевозил он сюда на двух жалких подводах книги, и сделал запись: «Одет буквально по-нищенски: рваный пиджак, грязный картуз, на ногах обмотки… Потом граф и графиня вышли из монастырских ворот. Сдается мне, что у графа не было чем заплатить возчикам, и он пошел искать денег. Трогательнее всего, что он привез с собой, вероятно, жалкие остатки Колоссальной Шереметевской библиотеки, последнее свое утешение. Возчики продолжали стоять несколько часов… Когда-то была поговорка – выпить на шереметевский счет; Шереметевым принадлежали колоссальные имения…»

По-прежнему нуждался Садовской в беседе с «подругой муз» с глазу на глаз. В порядке вещей попросить ее прийти в день, когда «никого не будет, уж наговоримся». Вот одно из приглашения на такой вечер: «28.Х.ЗЗ. Надежда Ивановна едет в Петербург лечиться, а я остаюсь недели на две один. Навестите старика. Если на двери увидите замок, не смущайтесь: он фальшивый; снимите и смело шествуйте в квартиру…» А «Роковые минуты»? Что означает сия приписка? Возможно, имеет отношение к его записям «Мистические случаи из жизни»: он собирал «страшные рассказы», а потом вставлял их в свои произведения. Незадолго до этого он записал в дневнике рассказ О.Г. мистического порядка: «Ольга Геннадиевна Шереметева в день именин 11 июля 1922 года в Угреше увидела своего двойника… Ночью подходит к скамье у пруда: видит, сидит женская фигура в юбке Ольги Геннадиевны, бывшей в этот момент на ней, смотрит на нее. Страха никакого, но из опасения, что двойник может заговорить, О.Г. удалилась. Уходя, обернулась: двойник продолжал сидеть». Этот случай был использован писателем в романе «Пшеницы и плевелы» о Лермонтове, в эпизоде, где герой видит своего двойника накануне дуэли.