За кулисами диверсий - Вадим Кассис

Из рассказов очевидцев нетрудно представить ход описываемых ниже событий.

…На небольшой захламленной площади перед многоступенчатым монастырем Суранг, врубленным задней стеной в темно–бурую гранитную скалу, собирались тысячи крестьян, монахов, скотоводов. Чуть поодаль виднеются задымленные палатки кочевников. На длинных жердях сушатся сапоги, белье, халаты. Бегают голые ребятишки, разгуливают огромные черные вороны.

На низкорослой лошади к разномастной толпе подъезжает всадник. На нем выцветший домотканый халат, шапка, похожая на треух; в мочке, оттягивая ее, блестит бирюзовая серьга. На поясе — увесистый тесак в ножнах из кожи яка.

__ Начнем сходку? — не повышая голоса, спрашивает он у парней из передних рядов.

Ямо! Ямо! — несутся со всех сторон возгласы одобрения. Толпа гудит, тяжело дышит.

Всадник выпрастывает ноги из стремян, прыгает на пыльную землю и лезет на деревянный чурбак возле гигантского молитвенного колеса с изображением двух мистических буддийских знаков Ян и Инь, олицетворяющих единство противоположных начал в природе. Колесо вращается денно и нощно силой падающей из ручья воды.

— Говори, Дзорен, говори! — —слышится из задних рядов. — Мы хотим знать правду!

Дзорен распахивает на груди халат и достает отпечатанный в типографии листок.

— Вот, смотрите. Эта «Памятка для солдат Народно–освободительной армии Китая» сочинена в штабе армии, когда она вошла в Тибет. Здесь приведены наши национальные нравы и обычаи, которых никому не дано нарушать. Слушайте:

«Боец НОАК, помни и выполняй!

Никогда не спрашивай возраст у старого человека, ибо это означает, что ты желаешь ему смерти.

Если поселился в доме тибетца, спроси тотчас, не живет ли здесь лама. Если живет — займи место этажом ниже.

Войдя в дом, жди, когда тебя пригласят сесть. Справа от хозяина должен сидеть первый гость, слева — второй.

Для еды употребляй только свою миску. Чужую никогда не бери.

Не убивай ничего живого и не уди рыбу в озерах.

Наняв караван яков, помни, что он может идти только в пределах данного удела. Если караванщик сам не переступит границы соседнего удела, не настаивай на этом…»

Оратор поправил съехавший на лоб треух и продолжал:

— А что происходит на самом деле? С того дня, как китайская армия пришла в наш район Кам, нарушений этих правил ханьскими солдатами не пересчитать. Но мы не вправе даже заикнуться об этом. Онй провоцируют нас. В Пекине забыли или не желают знать учение Сунь Ятсена. Они провоцируют, вынуждают нас идти на крайнюю меру — восстание!

По толпе прокатилась волна ропота. Вверх взметнулись, как крылья мощной птичьей стаи, согни мускулистых рук. Словно призывный набат, в холодном горном воздухе прозвучал удар монастырского колокола. Где–то глухо зарокотал барабан. К вечеру в селении не осталось ни одного взрослого мужчины: они влились в ряды восставших.

Несколько дней спустя в стан горцев пробрался корреспондент одной из пекинских газет. Дзорен, который в округе возглавил восстание, согласился дать ему интервью. Оно никогда не увидело бы света, если бы сподвижники по борьбе не записали разговор с журналистом на магнитофонную ленту.

Дзорен говорил: «Всю свою историю тибетцы опасались двух зол: своего хозяина–феодала на этом свете и бесчисленных кар после «перерождения» духа в другом своем существовании. Двести семей феодалов на земле наших отцов творили все, что хотели. Страх, животный страх вынуждал людей работать в поле, не поднимая глаз, пасти скот, не видя неба.

Я не буду вспоминать, что было, когда в Тибет пришли англичане. Лучше вспомнить, что нам обещала китайская армия и чем обернулись эти заверения: сплошной Ложью и обманом. Тибетских девушек заставляют выходить замуж за ханьцев. Пятнадцать тысяч детей без нашего согласия вывезли в Китай под предлогом обучения их чтению и письму. Молодых и стариков, как скот, кнутами сгоняют на прокладку военных дорог, строительство мостов, казарм, аэродромов. Не считаясь с нашими обычаями и устоями, нам навязывают «народные коммуны». В города переселяют из центрального Китая демобилизованных солдат. Почти весь урожай, который раньше мы отдавали феодалам, теперь идет на содержание трехсоттысячной армии.

Мы не против ханьского народа. Мы всегда уважали его. Мы не против коммунистов вообще. Многие из моих соотечественников читали книги Сунь Ятсена и Маркса, переводя их с ханьского языка на тибетский. Но мы не можем мириться ни с феодалами, ни с теми, кто их поддерживает в Пекине. Мы будем бороться до конца со всеми, кто хочет растоптать национальную культуру, человеческое достоинство и автономную целостность тибетского народа».

Пройдут годы, и французский журнал «Экспресс» напишет: «Кама подняли восстание против пекинских эмиссаров. Таким образом, национально–освободительное движение тибетцев с самого начала носило антипекинский и антифеодальный характер».

Дзорен значительно позже, когда восстание было подавлено артиллерией и танками, а многие его участники бежали за пределы Тибета, вспоминал:

— Все могло бы быть иначе. Когда стали строить первую шоссейную дорогу, связывающую Лхасу с Китаем, наши скотоводы и крестьяне помогали армии. На трассе работало более двухсот тысяч яков. Да и за труд китайцы вначале платили лучше, чем было принято в прежнем Тибете. Солдаты помогали собирать урожай, одаривали одеждой, чаем, мукой. Когда в Пекин стали посылать на учебу детей знатных сановников, то за места даже шла борьба. Не трогали китайцы и торговцев. Но так длилось недолго. Вскоре все тибетское, национальное стали объявлять «плохим», все китайское — «хорошим». Тибетцы стали «варварами», людьми «второго сорта». Они должны были во всем подчиняться приказам китайского «большинства».

Дзорен рассказывал, что маоисты отказались от идеи объединения тибетцев в рамках одной автономной единицы. Они фактически расчленили население: в Тибетском автономном районе проживает менее половины всех тибетцев Китая. Остальная часть разбросана по автономным округам и уездам.

— Мы не сразу поняли это, а когда прозрели — взялись за оружие. Сигналом для массового выступления послужило решение Пекина повысить налоги с крестьянских дворов.

Над Тибетом загремела канонада. Пекин бросил против ополченцев армию, вооруженную современным оружием. Тысячи людей навсегда остались на поле боя. Но партизаны уходили в доступные лишь им горы, сосредоточивались в древних крепостях и продолжали сражаться.

Сильные бои развернулись вокруг самого крупного Монастыря Восточного Тибета — Литанга в феврале 1956 года. В конце концов повстанцам пришлось укрыться в стенах монастыря Литанг: перевес регулярных войск в огневой мощи был очевиден. Оборона продолжалась 26 дней. Две тысячи монахов и крестьян стойко держались за стенами обители, невзирая на нехватку воды и провизии.

Армейскому командованию пришлось прибегнуть к помощи авиации. Раздались взрывы бомб.

В середине 60‑х годов пламя «культурной революции» перебросилось на окраинные районы КНР, в том числе в Тибет. Ставка делалась на то, чтобы быстро «обработать» население в духе «идей Мао Цзэдуна». События 1959 и 1962 годов, когда китайские власти ввязались в вооруженный конфликт с Индией, в основе которого лежали территориальные притязания Пекина, достаточно ясно говорили о военно–стратегической роли тибетского района для Мао. Но необходимо было учитывать и идеологический аспект. Самой крупной и организованной силой в Тибете издревле был буддизм. А китайская народная ассоциация буддистов объединяла под своей эгидой сто миллионов человек.

Однажды утром жители Лхасы не узнали своего города. Дома, магазины, лавки, храмы, колодцы, каменные изгороди были обклеены тысячами листовок с призывом: «Уничтожим «четыре старья»!» Дальше разъяснялось, о чем идет речь: старые идеи; старые привычки; старые обычаи; старая культура. Хунвэйбины объявили смертный бой всей самобытной многовековой культуре тибетцев.

Перед старинным храмом Цзекан, вокруг которого в VII веке выросла Лхаса, несколько дней пылал гигантский костер. Хунвэйбины жгли старинные тибетские книги, свитки, медицинские справочники, уникальные словари. Избивая лам, бесчинствующие молодчики врывались в кельи, крушили мебель, рубили топорами алтари, ломали древнейшие скульптуры.

Пройдут годы, и беженцы, которые были очевидцами тех событий в Лхасе, расскажут:

…Сола Церинг до шестидесяти лет прожил в Шигацзе — городке, застроенном двух– и трехэтажными домиками из грубого камня или кирпича–сырца. Узкие переулки, засыпанные серым песком. Сильный ветер кружит вдоль глинобитных стен листву. Но еще осень не взяла верх, еще зеленеют вековые деревья. Сквозь их трепещущие ветви на западе проглядывают нарядные терракотовые стены и золоченые крыши монастыря Ташилунпо. Сола Церинг там никогда не был. Он кузнец: делает подковы, железные скобы, петли для дворцовых ворот. Профессия кузнеца в Тибете, равно как и профессия скотобоя, — презренная. Людям этой профессии в монастырь вход закрыт.