Парацельс – врач и провидец. Размышления о Теофрасте фон Гогенгейме - Пирмин Майер

Третий. Как и в двух первых вариантах, для сожжения был предназначен один из «кухонных авторов». На этот раз им мог быть Фома де Гарбо, почивший в 1370 году и прославившийся как автор «Summa medicinalis». Фома де Гарбо был типичным представителем той группы ученых, которых Гогенгейм во время полемических споров не раз называл библиотечными врачами. Возможно, он, как и подобало почтенному мудрецу, носил берет, мантию и шелковые чулки. Эту «тоненькую книжку Гогенгейм вырвал из рук одного оказавшегося поблизости студента и, подойдя к пылающему костру, метнул ее в огонь» [299] .

Но покончим со сценариями. Напрашивается сравнение этой карнавальной сцены, произошедшей знойным базельским летом, с сожжением Лютером папской буллы. Сия скандальная акция в ночь на Ивана Купалу, разумеется, не могла способствовать признанию Гогенгейма профессором Базельского университета со стороны консервативного преподавательского состава.

Кажется, что в описываемое время Гогенгейм позиционировал себя как обычного экстраординария. Возможно, он проводил сравнения с Околампадом, который в 1522 году в обход всех факультетских процедур стал читать в университете богословские лекции. Околампад был первым человеком в стенах базельского университета, который начал читать теологические лекции на немецком языке. Он совершил прорыв, который позже Гогенгейм повторил уже в сфере преподавания медицины. Хотя он и не был первым, кто читал лекции на национальном языке, его заслуга в этом направлении на немецкоязычном пространстве, которое в XVI веке находилось в известной степени изоляции, весьма значительна. Так, лекции Кристофа Клаузера, в которых последний излагал учение о фармакологии, читались исключительно по-латыни. В то же время различные разработки в рамках учения о моче и пульсе преподносились студентам на чудовищной смеси из латыни и немецкого. В то же время, «De mode pharmacandi», комментарии на Гиппократа, «Antimedicus» и большинство тем по хирургии преподавались на немецком языке. Для эпохи Ренессанса утверждение собственной индивидуальности в форме «но я говорю» (VI, 324), «я Теофраст» было признаком характерного, личностного тона. Имя Теофраста фон Гогенгейма имело в медицине то же значение, которое формула «я Волькенштайн», принадлежащая странствующему барду Освальду фон Волькенштайну, имела для поэзии того времени.

Какие бы скандалы и переживания ни сыпались в Базеле на буйную голову Теофраста, у него было прочное место, регулярный доход, внимательная аудитория и высококвалифицированные ассистенты и писцы в лице Ульриха Гигера и Иоганна Хербстера, известного как Опоринус. Лекции шли лавинообразным потоком. Не только с языковой, но и с содержательной точек зрения они представляют собой настоящую находку для истории научного знания. Едва ли найдется что-то важное в творчестве Гогенгейма, о чем он не сказал хотя бы нескольких слов в Базеле. Здесь были заложены основы учения о камнеобразующих болезнях и разработаны методы комплексного изучения симптомов известного заболевания, которое фигурировало в немецких медицинских дискуссиях под названием «французской болезни». Ошеломляющий успех лекций Гогенгейма отразился на развитии у него чувства собственного достоинства. Осенью 1527 года Теофраст находился в состоянии эйфории, которое отразилось в передаче им одной из своих лекций, «De gradibus et compositionibus receptorum et naturalium», бывшему коллеге по феррарскому университету Кристофу Клаузеру. В сопроводительном письме автор приписывает себе статус врача Германии, который олицетворяет собой то, что Авиценна олицетворял для арабов, Гален – для малой Азии, а Марсилио Фичино – для Италии. В письме, направленном в Цюрих, в зачаточном виде содержится оригинальная для своего времени авторская концепция, которая в более поздней национальной рецепции будет названа немецким лекарством (IV, 71). На фоне непродуктивного самовосхваления особенно ярко блистает макрокосмическая теория, согласно которой каждая страна производит особое лекарство против распространенных внутри нее болезней. Это лекарственные растения, минералы и другие продукты природы. Особо подчеркивается, что одно и то же растение, к примеру мелисса, произрастающее в Швейцарии, обладает иными свойствами, чем в Греции. Различное воздействие растений в разных регионах объясняется разным содержанием в них соли и свойствами земли, в которой они произрастают. В этой связи Гогенгейм различает «sal Arabicum, Graecum vel Turgoium», то есть арабскую, греческую и тургаусскую соль (IV, 74). Под Тургау, которая названа в письме небольшим мирком, полным бесценных лекарственных сокровищ, следует понимать не только швейцарский кантон, но и всю восточную часть немецкой Швейцарии.

Сопроводительное письмо к Кристофу Клаузеру от 10 ноября показывает Гогенгейма на гребне успеха и признания, которые, казалось, не могли поколебать мелкие юридические неприятности. Но именно в этот момент его счастливая звезда стал медленно закатываться. Все началось со смерти Иоганна Фробена. На примере Фробена подтвердилось известное правило, согласно которому медицинские успехи в лечении особо тяжелых случаев и притом у престарелых пациентов равноценны пирровой победе. По крайней мере, это утверждение справедливо применительно к медицине того времени. Известие о смерти его главного почитателя свалилось на Гогенгейма после веселой попойки с цюрихскими студентами, которых он в письме от 11 ноября 1527 года называл «carissimi combibones», то есть любимыми собутыльниками. Потеря «отца и заступника» (IV, 76) не замедлила сказаться на судьбе Гогенгейма в следующие же недели.

О заключительной фазе преподавательской деятельности Гогенгейма в Базеле сказано достаточно, чтобы мы лишь в нескольких словах изложили ее обстоятельства. Счастье оставило его так же быстро, как настигло в начале года. Начало этому печальному процессу положили студенты, прибившие сатирическое стихотворение к дверям базельского кафедрального собора, церквей святого Мартина и святого Петра, а также нового здания бурсы. В стихотворении содержалась едкая сатира на такие основные понятия парацельсистского учения, как «идиадус» (первоматерия) и «археус». Авторы стихотворения обвиняли Гогенгейма в плагиате, фанатичной манере чтения лекций и неудовлетворительном знании латыни. Кроме того, ему ставили в упрек поражение, которое он потерпел от Венделина Хока во время страсбургского диспута. Памфлет, написанный гекзаметром, заканчивался откровенным вызовом: «Если бы от нас зависело, то мы бы посоветовали просто набросить веревку на твою шею!» [300] .

Возмущенное обращение Гогенгейма в городской совет и попытки возбудить дело по обвинению в оскорблении чести и личного достоинства окончились безрезультатно. Атмосфера отношений между профессором и студентами была отравлена, и обе стороны отзывались друг о друге с плохо скрываемой неприязнью. А проигранный процесс против каноника Корнелия фон Лихтенфельса поставил точку в падении авторитета Теофраста. Обладая горячим темпераментом, Гогенгейм обрушился с критикой на городские власти и по этой причине был вынужден в январе 1528 года покинуть Базель. Единственными друзьями, оставшимися у него в городе, были братья Амербахи. Одному из них, юристу Бонифацию, он 28 февраля и 4 марта написал два жалобных письма, в которых изливал свою боль. «Правда влечет за собой ненависть», – с горечью писал он. [301]