Ночные журавли - Александр Владимирович Пешков
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Лунные пролежни на заснеженных полянах сбивали с пути наших проводников.
– Нет, не узнаю место!.. Там у меня ориентир был – старая береза, одна сухая ветка указывала прямо на избу…
В голубой дымке я увидел березу – похожую на многорукое индийское божество. Даже нога перестала болеть!
– Вон она!
Тяжело скрипя снегом, проводник обошел дерево с каким-то мутным благоговением во взгляде:
– Нет, не она!..
– Почему?
– Должен быть ручей… Он где-то рядом, в распадке!..
Голос инструктора с перламутровой сединой медленно удалялся, и мы пошли за ним следом, чтобы расслышать хоть что-нибудь обнадеживающее:
– Я чувствую, он где-то здесь… Тихо!
И добавил почти безнадежно:
– Снегом накрыло!
Идти вниз все же легче. Но приходилось быть начеку, чтобы не напороться на острые ветки и пни в трухлявых опилках с дырками-язвами от короедов.
– А это точно наш лог? – закрываю глаза, налетев грудью на гибкое деревце. Обнимая осину, я чувствую пряный запах ее коры и морозную гулкую дрожь.
Проводник молча подкидывает рюкзак, уже откровенно натягивая штаны:
– Может, и не наш…
Спускались быстро. Сил не берегли. Я решил про себя: подняться из лога уже не смогу, если они ошибутся в очередной раз.
Но теперь наш проводник не скрывал радости, широко размахивая руками:
– Нашел! Нашел!
Его распирало от восторга:
– У ручья несколько притоков… веером! Вначале-то мы свалились не туда… Но я чувствовал – место знакомое!
Он даже снял перчатку и дергал свой безымянный палец, изображая им нужный приток.
А мне подумалось: зачем он так кричит? К избе надо подойти тихо, чтобы не смутить ее сон…
Луна была в самом зените! Ее беспечный свет давил на воспаленные глаза. А мне хотелось спрятаться от ярких лучей, забиться в какую-то щель и притаиться, подобно пещерному человеку.
Подтянув в очередной раз шуршащие штаны, проводник вел нас уже с закрытыми глазами:
– Вон там за пихтой мы еще до снега дрова заготавливали! Да. А на той стороне склона – Мишка лыжу сломал… в прошлом году. Да. На ровном месте!.. Потом ковылял до кривой березы. Где у Абашева был схрон…
Все, что он говорил, тут же превращалось в какие-то тягучие картины сна. Видения не трогали меня, хоть и пытался я представлять, как Мишка хромал до избы. Как залазил в схрон на березе охотник Абашев. На ветвях лежат доски, на них фуфайка и валенки: охотник сладко спал, как ворон в гнезде. В этой полубредовой череде событий вдруг кто-то сказал, почти равнодушно: «Нет. Не то место. Похожее, но не то!..» И тут главное было не проснуться, не вывалиться из ощущения вязкого бесчувствия.
В лунном сновидении я брел дальше: по чужому ручью вверх, припадая через каждую пару минут на измученное колено в тупо-блаженном поклоне. И тайга равнодушно принимала мой реверанс.
И опять кто-то что-то нашел…
Опять сквозь пелену бессилия продрался чей-то зыбкий голос:
– Кажется, она!..
Я крикнул «ура!». Но не поверил. Мозги перевернулись на другой бок. В хмурой тени под горой белел какой-то треугольник. Крыша избы!.. Но почему так неосторожно вышла она к самому обрыву?..
Треугольником оказались наклонившиеся друг на друга деревья… Хороший шалаш для зимней ночевки! Мне уже мерещился костер – дымятся мокрые ботинки, вялятся носки, парят вытянутые над огнем ступни голых ног.
И опять скрипел снег. Ноги вязли. Ручей петлял, скрывался под сугробами, разматывая наши нервы до голой катушки. Хотелось выть, орать, проклинать тайгу, больную ногу и свою глупость, когда я решился на этот поход.
Только бы не сорваться! Только б не выдать свою трусость! Лучше упасть и катиться вниз до самого дна оврага. А там зарыться в снег на всю глубину своего горя!
Пока я представлял свое падение и реально ощущал колючий снег за воротником и в рукавах, рвущиеся звуки и колотушки по всему телу, в тайге что-то изменилось. Она нарушила молчание! Какой-то шелест звучал со всех сторон. И это не был сон. Я различал его сквозь скрип снега и тяжелое дыхание моих товарищей.
13
Подул ветер. Снежная пыль шуршала по обледеневшей от пота шапке. Ресницы слипались от инея.
Узкий лог распахнулся, и мы опять вышли к ручью.
В его широте было что-то обнадеживающее! Я огляделся: вся пойма была выстрижена под гребенку: будто все ивы, вербы и березки срублены топором в один мах и на одной высоте каким-то неутомимым дровосеком. Еще больше поразила огромная талина в полметра толщиной, она лежала в десяти шагах от берега – обструганный комель, словно карандаш, светился желто-оранжевой древесиной.
Бобровые владения!
Решили с ходу перейти на тот берег. Идешь по плотине – она прогибается под ногами! Кажется, что в любую минуту разверзнется зыбкий наст и ты провалишься в ледяную воду, еще не чувствуя дна. Тут даже палка не поможет, да и стыдно было дырявить чужую крышу!
Ступив на твердый берег, мы с облегчением сбросили рюкзаки.
В лунном свете парила черная полынья. Из воды тянулась тропинка бобров, обледеневшая грязью от речной глины.
– Из-за этих бобров русло меняется! – оправдывался инструктор. – Каждый год ведь перекраивают!..
В полынье плюхалась брошенная ветка. Видимо, мы спугнули водяных работников, и сейчас они ждут не дождутся нашего ухода, чтобы затащить ветку в домик. На ужин!
Тихо шумела вода. Луна с любопытством заглядывала в полынью.
Как приятно сидеть возле плотины, чувствуя живое существо, которое хоть и прячется от тебя, но тоже теплокровное, тоже дышит и так же как мы, хочет сытого ужина и уютного ночлега!
Чай в термосах давно кончился. Вынули фляжку с домашним ликером. Глухо звякнула цепочка с колпачком. Фляжку пустили по кругу. Я тоже выпил, придерживая колпачок… Мне вспомнились дом и недавний вечер, когда мы сливали с осадка новое вино, а на дне мутной бутыли искрился бархатно-гранатовый ил! За окном ноябрь, в кухне – дух подвяленного винограда, что растет в нашем саду. Еще вспомнилось, что я отец двух детей. И что мне много лет, и давно прошло то время, когда мама запрещала «брать в рот снег». Я пил сладкий ликер. Закусывал таежным снегом с привкусом хвои. И почти не удивлялся, что по жизненному пути я иду теперь сам во главе – плохо ли, верно ли, зная дорогу. Идти мне, надеюсь, еще долго, и я этому, конечно же, рад. А наша снежная тропа – где-то
