Сочинения - Александр Радищев

Уже проехал он многие земли и царства, путь продолжая на восток, презирая непогоды, зной, холод, жажду, глад, достиг наконец подошвы Тавра. Утомленный долгим путем, он слез, коня расседлал и пустил, а сам снял шлем и лег на мураве; и видит едущего с горы; показался ему исполин, седящ на коне исполином, но, ближе подъехав, увидел, что то был человек сверху, а внизу конь, испужался, но, кликнув к себе коня, надел шлем и поехал. Издали кричал ему чудовище: как смеешь, молокосос, сесть при мне на коня; я Полкан, сын Бреда, сила моя известна в свете; покорись или умрешь, даю тебе время на размышление, погляди на меня поближе. — Бова видит вверху человеческое, но зверообразное, мохнатое лицо, нос красно-синий, глаза как угли раскаленные, по пояс был весь мохнат, а ниже пояса конь сильный, у которого недоставало только шеи и головы; на плече держал палицу дубовую, или, лучше сказать, дубовое бревно. Бова не устрашился и в ответ ему сказал только: разъезжайся, и поскачем. — Ударились. У Бовы копье разлетелось, ниже оцарапало Полкана, но удар столь был силен, что Полкан упал на колена, а он Бову столь ударил сильно, что Бова слетел с лошади; но, вынув меч, пошел опять против чудовища. Сей ему говорит: ты первый, кто мог мне дать такой удар и проч. Твой меч будет безуспешен, ибо я определен умереть от когтей львиных, я их много поражал, но конца своего еще не знаю. Будем друзья, твое мужество мне нравится. Поедем. — Бова ему сказал, куда послан. — Ах! неистовая царица желает твоей смерти, я был в их воле; отец ее за мое озорничество обманом зарыл меня в землю, и кормили меня только хлебом и водою, и меня с тем выпустили, чтобы я тебя убил за то, что про тебя сказали, что обесчестил царевну и бой рыцарский, будучи раб купленный; на погибель твою, — сказал Полкан, — я бы туда поехал и тебе пособил, но тот, в чьей области сия вода, мне брат. — Так сделай же доброе дело, поезжай, освободи мою супругу. — Полкан дал слово, и расстались.

Полкан возвратился и сказал царице, что он не нашел Бову, а ночью, украв царевну, увез ее и поехал; хотел убить мать Бовину и царевну там посадить, чтобы ждала Бовы. Уже они достигли до пределов того государства, но стали отдохнуть, царевна уснула, а проснувшись, увидела Полкана мертва и подле него льва издыхающа, у которого разорваны были лапы. Она устрашилась, пошла в город и нанялась в работницы; родила двойни.

Между тем царица, пылая мщением, призвала чародея и сказала, что ей хочется погубить Бову. — Погубить его нельзя, судьбы тому противны, но можно его ввергнуть в несчастье, отняв у него сбрую ратную и коня. — Ступай, — сказала царица. Чародей вмиг догнал Бову, который оставался близ града Испагани. Пустил коня. Но чародей прежде вошел в город и солгал царю Салтану, что Бова приехал воевать его государство. И так царь выслал против него много рати, но Бова их прогнал и поехал мимо. А чародей оделся в монашеское дервишское платье, сел на распутьи. День очень был жарок; Бова, ехав, увидел старца, под деревом пиющего, попросил у него, тот ему подал, и Бова захотел спать. Лег, а чернец снял с него доспехи и, взяв меч и копье, сел на коня его и ускакал, сказав в Испагани, что Бова обезоружен; пришли, взяли его и посадили его в тюрьму. Бова горюет, готовят ему казнь. Ибо тут был царем тот самый Лукопер, которого он победил на поприще. В ту ночь, когда ему было идти на казнь, он, ходя по темнице, ощупал в углу меч, обрадовался; то меч был богатыря, которого царь уморил с голоду, зарыв в темнице. Как пришли его брать, то он стал убивать тех, которые к нему приближались, наконец отбил всех и, вышед, пошел вон из города; никто не смел его тронуть. Лукопер, узнав, сам поскакал за ним, но Бова, отвернувшись от его копья, ударил мечом наотмашь и свалил его. Взял его коня и поехал, а рать Лукоперова за него не вступилась.

Наконец достиг Бова той горы и, сражавшись с привидениями и страстями, наконец почерпнул воды, напился ее и в новой силе поехал в обратный путь. Приезжая назад, увидел, что царевна увезена Полканом, а чародей, возвратяся в его доспехах, убил царя с царицей и стал царем. Тогда скоро в цари попадали. Узнав также, что она поехала с Полканом к матери Бовы, он с ратью ходил на то царство, короля убил изменою, а жена его умерла прежде; но дань наложить на царство не мог, ибо там вельможа один начальником был, а царевны не нашел. Бова туда поехал, нашел охотника, принят был, ибо вельможа был его дядька Цымбалда. Бова услышал, что Полкан был умерщвлен львом, и думал, что и царевна также, то по совету дядьки хотел жениться. Он прежде воевал чародея и, убив его, покорил его царство. Все уже готово было, как он, объезжая свое царство, близ маленького отделенного городка увидел двух мальчиков, из коих один, шед, играл на арфе, а другой пел его любимую песню, что он певал в несчастии; спросил у них, кто они, и, пошед с ними, нашел царевну.

Бова

О che caso! che sventura![39]

Из среды туманов серыхВремен бывших и протекших,Из среды времен волшебных,Где предметы все и лица,Чародейной мглой прикрыты,Окруженны нам казалисьБлеском славы и сияньем;Где являются все вещиИсполинны и иройски,Как то в камере-обскуре,—Я из сих времен желал быРассказать старинну повестьИ представить бы картинуМнений, нравов, обычаевЛет тех рыцарских преславных,Где кулак тяжеловесныйСтепень был ко громкой славе,А нередко — ко престолу;Где с венцом всегда лавровымВенец миртовый сплетался,Где сражалися за славуИ любили постоянство.Хоть грешишки кой-какиеПопадались, но их в строкуНевозможно было ставить,Зане юности проступок,Неопытности погрешностьЕсть удел детей Адамлих,Есть лишь следствие всегдашнеНеизбежное чувств наших.Но грехов распутства умна,Грехов хитрого софисмаТам не знали. — Да еще жеЯ намерен рассказать вам,Как то свойственно и нужно,Чуть не вымолвил я — должноДля того, кто в гости ездилВо страны пустынны, дальны,Во леса дремучи, темны,Во ущелья — ко медведям.Итак, только расскажу вамТо, что льстить лишь будет слуху,Что гораздо слаще медаДля тщеславья и гордыни;А всё то, что чуть не гладко,То скорее мы поставимВ кладовую или в погребИ проклятие положим,Если дерзкой кто рукою,Сняв покров прелыценья наша,Обнажит протекше время.Мы проклятье налагаем,Хоть из моды оно вышло,Но мы в силах наших скудны;А когда б властитель мираЯ Тиверий был иль Клавдий,Тогда б всякий дерзновенный,Кто подумать смел, что дваждыДва четыре иль пять пальцевЕму в кажду дал бог руку,Тот бы пал под гневом нашим.А как не дал нам бог власти,Как корове рог бодливой,То мы к дерзкому воскликнем:«Отойди, пожалуй, дале,Поди вон ты, оглашенный»;Мне здесь нужно суеверье;Обольщен я, но желаюОбольщен быть… и от скукиЯ потешуся с Бовою.Я вам сказку тех лет древнихРасскажу, котору слышалОт старинного я дядькиМоего, Сумы любезна.

Петр Сума, приди на помощьИ струею речи сладкойОживи мою ты повесть.Без складов она, без рифмыВслед пойдет творцу «Тавриды»,Но с ним может ли сравниться!!

О Вольтер, о муж преславный!Если б можно Бове былоБыть похожу и кое-какНа Жанету, девку храбру,Что воспел ты, хоть мизинцаЕе стоить, если б можно,Чтоб сказали: Бова толькоТоща тень ее, — довольно, —То бы тень была Вольтера,И мой образ изваянныйВозгнездился б в Пантеоне.Но боюся, твоя участьБудет равная с Жанлисой —По передням волочиться.

Вы Бову хотя видали,Но в старинном то кафтане,Во рассказах няни, мамы,Иль печатного… но дядькинБова нового покроя,Зане дядька мой любезныйЧеловек был просвещенный,Чесал волосы гребенкой,В голове он не искался,Он ходил в полукафтанье,Борода, усы обриты,Табак нюхал и в картишкиИграть мастер, — еще в чем жеНедостаток, чтобы в светеПрослыть славным стихотворцемИроической поэмы,Или оды, или драмы?..Я пою Бову с Сумою!Возбрянчи, моя ты арфа,—Ныне лира уж не в моде,—Иль вы, гусли звончатые,Загудите, заиграйте;Я пою — а вас послушать,О возлюбленны граждане,К себе в гости призываю.

На Пегаса я воссевши,Полечу в страны далеки,В те я области обширны,Что Понт Черный облегают,Протеку страны и веси,Где стояло сильно царствоСлавна древле Мифридата,Где Тигран царил в Арменьи;Загляну я во Колхиду,Землю страшну и волшебну,Где Ясон, обняв Медею,Укротил сурово сердцеСей волшебницы ужасной.О любовь, о лесть пресладка,Можно ль в свете отыскать, гдеТебе сердце непокорно?Посещу я и Тавриду,Где столь много всегда былоПревращений, оборотов,Где кувыркались чредоюСкифы, греки, генуэзцы,Где последний из ГиреевПроплясал неловкий танец;Чатырдаг, гора высока,На тебя, во что ни станет,Я вскарабкаюсь; с собоюВозьму плащ я для тумана,А Боброва в услажденье.

Из Тавриды в Таман прямо,А с Тамана чрез КавказскиГоры съеду я на Волгу,Во Болгарах спою песню;Воздохну на том я месте,Где Ермак с своей дружиной,Садясь в лодки, устремлялсяВ ту страну ужасну, хладну,В ту страну, где я средь бедствий,Но на лоне жаркой дружбыБыл блажен и где оставилДуши нежной половину.Воздохну, что нет уж силы,О Ермак, душа велика,Петь дела твои!.. Я с ВолгиПерейду на Дон, где древле(Так, как ныне) коней быстрыхТабуны паслися многи,Где отечество удалыхМолодцов, что мы издавнаНазывали козаками.

Сошед с Дона, к ВорисфенуМы стопы свои направим.Там Владимир, страны многиПокорив своей державе,В граде Киеве престольномКняжил в блеске пышна санаНад обширным царством русским,Окружен всегда толпоюСлавных рыцарей российских;Он для памяти потомстваЖивет в Несторе и в сказках.О, блажен, блажен сугубо!

Со Днепра пойдем к Дунаю;На могиле древней мшистойМы несчастного НазонаСлезу жаркую изроним.От Дуная морем ЧернымПоплывем ко ГеллеспонтуИ покажем ту дорогу,По которой плывши смелоВойны росские возмогут,Византии стен достигши,На них твердо водрузитиОрлом славно росско знамя.Но то скоро ли свершится?Будто время уж настало,Мне то снилося недавно —Хотя снилось, но не знаю,Когда будет, — не пророк я,Но то знаю — оно будет.

Я к Бове теперь отправлюсь.А ты, милый друг читатель,Если лучшее познаньеО странах сих иметь хочешь,Читай Бишинга — от скуки.

Ветр попутный веет тихоВ белый парус корабельный.Там на палубе летящаКорабля, что волны зыбкиРассекал на влажном поле,Бова сидя, песнь унылуПел и в гусли златострунныБряцал легкими перстами.Пел, стенал, бряцал и плакал,Лил потоки слез горючих.

«Что возможет, ах, сравнитьсяС лютой горестью моею,Кто быть может столько бедствен,Столько бедствен, как Бова?

Лишь светило дня блестящеМои очи озарило,Грусти, горе и печалиМне досталися в удел.

Желчь сосал я вместо пищиИз сосцов змеиных лютых,Колыбель мою качалиСкорбь угрюмая и злость.

Сирота унылый, горький!Мой злодей мне мать родная!Она жизнь мою хотелаЧуть расцветшую прервать.

Я один меж всей природы,Я во всей вселенной странникИ пустынник между тварей,Всех родившихся в любви.

Ах, уныло мое сердце,Не знай лютой сея страсти:Ей горят сердца преступны,А ты будь всегда ей враг».

Песнь скончал, поставил гусли;Пригорюнясь, взор ко брегу,Что вдали едва синеет,Обратил и, воздохнувшиТяжело, вещал он тако:«Ты прости, страна родная,Ты прости, прости навеки.Мать жестока, мать сурова,О тебе я не жалею».

Слыша речи столь унылы,Слыша песни столь плачевны,Подошла к Бове старуха,Что в артели корабельнойДолжность важну отправлялаМетрдотеля, иль — стряпухи.Хоть всю жизнь на синем мореПровела она с лет юныхВ шайке лютых и свирепых,Ко сребру и злату алчных,Сих варягов и норманов,Коим прозвище в дни нашиНе разбойники морские,Не наездники, не воры,Сохрани нас бог, помилуй,Чтоб их назвали столь мерзко,Не арабы марокански,Не алжирцы, не тунисцы,Но те люди благородны,Что без страха разъезжаютВ те суровые годины,Как яр Позвизд с Чернобогом,Пеня волны, окропляютИх верхи людскою кровью;Грабят всех — без наказанья.Хотя выросла старухаСреди шума волн и ветров,При воззрении всегдашнемНа жестокости Арея,Средь стенаний, вопля, крикаУмирающих злой смертью,Или злее самой смертиВо оковах срамных, тяжкихИль железныя неволи,Иль рабства насилья дерзка,—Но была старуха нашаМягка сердцем и душоюИ с седым своим затылкомРавнодушно не взирала,Как молоденький детинкаПроливал горючи слезы.Была ль то одна в ней жалость,Иль в старухе кровь играла,Того повесть, хотя верна,Не оставила на память.Наша повесть только пишет,Что, подшед к Бове поближе,Она руки распростерлаИ к иссохшей своей грудиПрижимала Бову крепко.«Столь ты юн, но столь ты бедствен! —Возгласила стара ведьма(Ведьма добра, мягкосерда,Не как киевские ведьмы,Что к чертям с визитом ездятНа ухвате без уздечки).—Ты открой свое мне сердце,Забудь горе на минуту.Моя власть хоть невелика,Хоть у всех я здесь служанка,Но мои старанья нежныОблегчат твою судьбину».Говоря сие, отводитБову в малую каюту,Где старуха наша нежнаОбед братьям всем готовит.Тут, согрев и накормивши,Бову нежно обнимает,Очи мокры от слез горькихОтирает поцелуем.«Скажи мне, — она вещает, —Скажи мне свою кручину,Свою участь мне сурову!»Бова нежно имел сердце,В первый раз чрез многи годыОщущает он отраду,Сладость ласки, сладость дружбы.Ах! какое в грусти сердце,Сердце сиро, одиноко,Не внушит приязни гласуИ не сдастся на ласканьеХоть столетния старухи?Если витязь Роберт славныйМог, ступив ногой на нежность,Обнять старую хрычовкуИ в объятьях ее мразныхСовершить победу жарку,Восхитив цветок иссохший,—Роберт был в любви ученый,И задачу брачна ложаМог решить он без поверки:Нос зажал, глаза зажмурилИ, как витязь македонский,Узел Гордьев рассек махом,—То Бове равно приличноОбнимать старуху дряхлу:Бова, знаем, парень новый,Он не видит преткновенья,Ласке лаской отвечаетИ лобзанию лобзаньем;Ему ж не было задачи,Как Роберту на решенье,Ложась с ведьмой спать на ложе.Старушонку Бова милоИ столь крепко обнимает,Что напомнил ей то время,Как ей было лет лишь двадцать.Не на ложе возлегают,Но на печку лезут греться,Зане холодно уж было.Тут Бова, собрав все силы,Тут Бова, вздохнув глубоко,Вынимает из карманаПлаток белый, для запаса,Чем утрет ее он слезы.Зане знал Бова заране,Сколь его плачевна повестьИ что тронет через меруСердце добрыя старухи.Еще раз вздохнул, рек тако:

«Я Бова, Бова-царевич…Ты дивишься тому, вижу,—Но верь совести нелживой.Я бы мог в том побожиться,Но божиться не умеюИ божиться не охотник.Город, в коем я родился,Есть столица сильна царства,Где, пред сим венчанный властью,Держал скипетр царь премудрый,Царь Кирбит, сын Версаулов,Славен мужеством на брани,Славен разумом в советах,Милосерд, и щедр, и кроток,И любим своим народом.Ему дочь была роднаяВсех прекраснее из женщин,Мелетриса ее имя.Слух о царствии Кирбита,О его правленьи мудромИ о прелестях царевныМолва громкая повсюдуДо дальнейших мест промчала.Двор Кирбитов был собраньеВсех красавиц в государстве;Но меж всеми, яко солнцеСреди звезд эфирна свода,Красотой своей блисталаМелетриса, дочь царева.В красоте она совместницНе имела, и не можноБыло чувствовать к ней зависть, —Зане столь была всех краше,Столь добра, мила, приятна,Что вблизи ее не смелаЗависть яд пускать свой черныйИ ее ехидны люты,Мелетрису зря, немели.

Красота толико дивнаПривлекала всех вниманье,И чувствительность сердечнаЕй платила долг природы,Воспылав огнем любовнымВ груди рыцарей надменных,В груди рыцарей влюбленных.Все ей нравиться старались,Всем хотелось полюбитьсяИ во юном ее сердцеВоспалить любовный пламень.Но меж многими другимиОтличались перед всемиСвоим мужеством, красою,Своим нежным угожденьем,Своей силой и богатствомДва царевича приезжих.Один горд, спесив, надменен,Взоры пылки, взоры страстны,На лице черты Алкида,Но Алкида в летах юных;Рост и стан его, и взрачность,И осанка величава,Лицо смугло длинновато,Черны кудри по раменам,И густой брады начало,Длань широка, персты толстыВсем довольно возвещалиЕго мужество и силу.Он наездник в ратном поле,Богатырь, и вождь, и воин,Дадон сильный — ему имя.Но не только в ратном полеПодвизался он с успехом:Столь же славен он у женщин;А хотя в любви он страстен,Но подвластен ей он не был,И с Алкидом чтоб сравниться,Лишь ему недоставалоДесяти жен и дев красных,Пятьдесят дщерей Фиспия,И одной лишь только ночки,Чтоб ему отцом быть нежнымПятьдесят раз вдруг в семействе.Славну рыцарю толико,Нет, нельзя не полюбитьсяМелетрисе, страстной, пылкой;А тем больше, как лишь вспомнит,Что объятья, повторенныВ пятьдесят раз нераздельно,Кажду ночь возобновятся.Пусть бессонница всегдашня(Столь ужасная больному)Ее мучит на постеле(Но сам-друг) и жизнь преторгнет:Так Рафаэль из Урбина,В свете славный живописец,Душу выслал вон из тела.

Другой рыцарь вежлив, скромен;Сердце, душу имел нежны,Очи быстры голубые,Лицо бело и румяно,По плечам златые кудри,Вид, осанка Адонида.Но он храбр; счастливый рыцарь,На бою проворен, меток,Всегда разумом вождаем,Зрел опасность твердым окомИ в бою смерть хладнокровно.Он всегда венцы ЛавровыПожинал на ратном поле,Но не силою десницы,Не удачей, не коварствомИ не крепостью доспеховПобеждал Гвидон противных.Правды, истины поборник,Меч его победоносныйНикогда не обагрялсяКровью слабых иль невинных.Он защитник утесненных,Разрешитель уз и плена,Непорочности спаситель,И его смиренно сердце,Душа нежна, душа тихаВоспалялась гневом львиным,Когда видел он коварство,Ложь, строптивость и насилье,Угнетающих бессильных;Тогда воин милый, тихийБывал враг непримиримый,Бывал бич неукротимыйЗлобе, буйству и прелыценью.

В таковых душах царевнаЛюбовь сильну воспалила.И хотя со перва взглядаМелетриса подарилаСвое сердце всё Дадону,Объявить того не смела,И надежда в ней исчезлаБыть его женой когда бы, —Зане многою услугойГвидон юный украшался,Спасав царство и КирбитаОт насильств вождей хозарских.Царь Кирбит за то в наградуНазначал его в супругиСвоей дщери, Мелетрисе,В том признанием вождаем,Пользой царства и рассудком.Заключение неложно,Что спасителю народаУправлять его браздамиДругих паче всех довлеет.Гвидон был единородныйСын на троне старца мудраИ ближайша во соседстве.Во дни красны, безмятежны,По скончаньи бедств военных,Царь Кирбит во утешеньеСвоей дочери прекраснойИгры рыцарски затеялИ глашатаям повсюдуПовелел трубою браннойСозывать на состязаньеВитязей из царствий разных.Он хотел при их собраньиДать наследника престолу,Дать супруга МелетрисеХрабра милого Гвидона;Зане там, как прежде в Францьи,Скиптр не мог никак достатьсяВ руки, пряслицей что правятИли швейною иголкой.

Уж из дальних и из ближнихСтран слетаются стадами,Как вороны на гумнище,Славны рыцари в доспехах,Молодые, пожилые,Средних лет и с сединами.Иной едет повидатьсяСо красавицей своею,Распестрив свое оружьеПоперек и вдоль, крест-накрестТем любимым из всех цветом,Что понравился пред всемиОбладательнице милойЕго чувств, души и сердца.Другой едет, чтоб прославитьСилы крепкой своей мышцыИ прибавить хоть листочекВо венец, уже столь тяжкийОт побед в кровавых битвахИль на славных поединках.А иной, кружась по свету,Ко Кирбиту в гости едет,Как в гостиницу обедать.Воружась иной от темяДо пяты, и даже зубыВоружив булатом, сталью,Смело, борзо выступает,Объявляя всем надменно,Всем, про то кто ведать хочетИль не хочет, написавшиНа своем щиту огромномЗолотыми всё словами:«Не терплю ни с кем сравненья»,—А там выйдет на поверку,Что наш рыцарь пресловутыйПозевать приехал только,И к несчастию случилось,Что его десница страшнаОнемела, заболела,Паралич ее ударил,А то б он единым взглядомПовалил всех, опрокинул,Разогнал, развеял прахом.Что же прибыли? Игры всеСтали б вовсе в пень. — Нет, лучше,Что болезнь, ему случившись,Всех оставила в порядке.

Были рыцари не хужеСлавна в свете Дон-Кишота.В рог охотничий, в валторнуВсем трубили громко в уши:«Дульцинея ТобозийскаВсех прекраснее на свете».А как воззришься в красотку,То увидишь под личинойВсех белил, румян и мушекОбезьяну, или кошку,Иль московску щеголиху.За такую прелесть дивнуОн, однако ж, снарядилсяНа помол отдать все кости.Но нет нужды знать причину,Для чего они дерутся,Мы лишь скажем одним словом,Что их съехалось отвсюдуСтолько — столько — что нет сметы.

Поле ратно, окруженноСо всех стран, амфитеатромВозвышалось. Тут дубовыСкамьи были все покрытыРытым бархатом, парчами,Алтабасом изошвенным.Везде видно сребро, златоИ каменья дорогие;Хитрость зодчества, ваяньяПревышала тут богатство;И художество в союзеС драгоценностьми земнымиВид изящности давалиНесказанной всему зданью;Но искусство свои силыИстощило под престолом,Уготованным царицеС ее дочерью прекрасной.На столпах кристальных твердых,На сафир во всем похожих,Что огнем искусство хитроИз сожженна в пепел древа,Из песка иль камня бела,Зной сугубя, сотворило,Возвышался свод порфирный,Испещренный весь цветами,Где, природе подражая,Рука мастера искуснаИзваяла их из злата.Перлы светлы и жемчужныВнизу свода, меж столпамиВкруг висели ожерельем.В верху свода образ светлыйВозвышался в виде буйномТой богини, вслед которойПраотцы славян издревлеВихрем бурь носились всюду.«Лучезарная богиня,Слава, дщерь мечты, призраков!На престоле мглы блестящей,Звезд превыше и Олимпа,Из-за облака златогоКажешь ты венцы Лавровы.Но лицо твое кто узрит?Кто существенность постигнетТвою? — Легкой ты завесойПаров утренних, прозрачныхПрикрываешь черты шатки,И тебя сквозь их лишь видитПылкий взор воображенья.Лишь оно тебя рисуетИ такими лишь шарами,Как ему угодно только».

Посреди широка поляЖертвенник из твердой сталиБлещет зеркальным сияньем;Фимиам тут не курится,Брус стланцова черна камняТут лежит на изощреньеКопия, меча, булата,Чем обильны всегда жертвыСлаве в честь приносит воин.Ибо нет попов с причетом,Ни жрецов у ней священных.Кто грудь смелую имеет,Твердый дух в бедах на брани,Кто храбр, мужествен, отважен,Тот есть жрец сея богини.

День настал уже тот грозный,Равно скучный и веселый,Где богиня лучезарнаУделит своего блескаГордым всем своим любимцамИль покроет грязью срамаВсех тех, коим она кажетСвой затылок безволосый.Зане так же, как Фортуна,Сестра Славы, легконога;У ней волосы тупеемРастут спереди косою,А затылок весь плешивый.Они моде сей учились(Мы здесь скажем мимоходомДля того, кто не читаетПутешествиев всемирных)У мунгалов иль китайцев,Иль в Тибете, иль Бутане,В той стране благословенной,Где живет тот царь священный,На востоке столько чтимый;Его бабка повивальнаРассказала, и все верят,Что он выше всех на свете,Никогда не умирает;Его смерть не есть кончина,Его смерть есть прерожденье;Что в мгновенье то ужасно,Как дух жизни непостижныйОбветшалое жилище,Мертвый труп наш, оставляет,Божество сие двуножноПреселяется в младенцаИли в юноша любезна,Чтоб счастливым правовернымОпять в знак щедрот небесныхРассылать (но на закускуДля десерта в день торжествен)Своих сладких яств останки,Что в священных его недрахБлагодатная природаВ млеко жизни претворила.Вещество сие изящно,В чем алхимик остроумныйПарацельс, иль Авицена,Или Бехер, иль АльбертыЗлата чистого искали;В чем счастливый Брант и Кункель,Светоносный луч открывши,Пред очами изумленныхВозжигали (без огнива)Огонь в трубках и курилиТраву пьяну некоцьянску,Табаком что называют.Но где меньше их счастливцыВсе отеческо наследство,Накопленно и стяжанноКровью, потом и трудами,Иль грабительством, мздоимством,Иль другим путем превратным,Пережгли, передвоили.О, сколь счастлив был бы смертный,Если б все богатства в свете,Злостяжанные неправдой,Обращалися чудесноВ вещество сие изящно,Далаи-Лама котороВсем в подарок правовернымДля десерту рассылает;Если б в нем фосфор блестящийРаз сверкнул и превратился бВ пары светлы, исчезая, —И, исчезнув, бы оставилЛишь уханье амвросийно,Столь известное в природе, —Дабы знали, сколь есть смрадноЗлостяжанное богатство,Хотя блещет лучезарно.

Еще в Зничеву коляскуПерстоалая ЗимцерлаКоней светлых не впрягала,И клячонки огнебурныНа конюшне АполлонаОвес кушали эфирный,Как прекрасна Мелетриса,Не смыкая своих веждей,Ложе скучно, ложе девства,Ложе томно одиночства,Свое ложе оставляетПрежде, нежель петел громкийЗапинательным напевомНе воспел нам час полночный.«О! несчастная всех больше! —Мелетриса так вещает,—Почто в свете я родилась?Почто зреть мне светло солнце,Если жизнь влачить плачевнуОсужденна я не с милым?Или щедрая природаМоему лицу румянуДала прелести опасныДля того, чтоб в горькой долеЯ потоком слез горючихИх цветы весенни яркиНа рассвете сорывала!»Так завыв, царевна нашаРаспускает длинны космыПо раменам обнаженным.Она, вставши со постелиВ одной тоненькой рубашке,Ни юбчонки, ни мантильи,Ни капота, ниже шалиНа себя не надевалаИ, по горницам без свечки,В темноте густыя ночи,Всюду ходя, выла волком.«Нет, не думай, чтоб досталасьЯ в объятия Гвидону!Пусть скорее ненавистнаГорька жизнь моя прервется,А тебе, мучитель брачный,Лишь достанется в укоруМое тело бездыханно!..»Без ума почти, в потемкахОна ходит, везде ищетВожделенного орудьяБезнадежному в злом гореНа скончанье скорой смертьюЖизни, ставшей ненавистной.Со мгновенья на мгновеньеВ ней отчаяние, томноСперва, стало уж лютее:Не нашла себе в отрадуНи ножа, ниже иголки,Ни копья булатна крепка,Ни меча, ни сабли острой,Ниже шпаги — хотя б бердыш,Или ножик перочинный,Или вертел ей попался…Но злой рок был столь завистлив,Что все вещи смертоносныОт нее как в воду спрятал.Ей так подлинно казалось.Но мы в том не обвиняемНи судьбы, ни чародейства,Чтоб царевне в злу насмешку,Чтоб от горькой МелетрисыОни сталь, булат, железо,Всё попрятали в колодезь.Одно было тут волшебство,То всегдашнее волшебство,Что в подлунной совершаетЗемли суточно теченье;То волшебство несказанно,Где, с подмогой вображенья,Видим мы весь ад разверстый,Домового, черта, ведьму,Или рай, или — что хочешь;То волшебство, одним словом,Было тут простерто всюду,Была — ночь, и было темно,Глаза выколи хоть оба.

Говорят, сопротивленьемВсяка страсть в нас коренеет,Всяка страсть ярится с силой.Как вихрь бурный дует в пламя,Иль мехов насосных сотняВ горн (сложенные все вместе)Верзят воздух, в них стесненный,Клубоомутной струею;Вдруг зажженный уголь рдеет,Зной палит в нем черно сердце,Угль горит, со треском искры,Как пращом, в окрестность мещет,Дым клубится, вихрем вьется,Жар и зной уж всё объемлют,И одно, одно мгновеньеВ горне видишь огнь геенны…Так царевна, не нашедшиНи меча, ни остра шила,Злу отчаянью вдается.Лбом стучит во всяку стену,Бросясь на пол, бьет затылком.Но предательны помосты,Покровенные коврамиШелку мягка шамаханска,Ее гневу лишь смеются.На них вместо смерти лютойОна волосы ерошит.Но, опомнясь, воспрянула,Как младая легконогаСерна скачет с холму на холм;Воспрянула, луч надеждыПротекает ее сердце.«Нет, сложась стихии вместеНе возмогут тряхнуть душу,На погибель устремленну.Тот умрет, кто жить не хочет»,—Так воскликнула царевна.Она бросилась поспешноК тому месту, где спит мама,Ее мама дорогая;Карга — имя ей в исторьи;Над постелей Карги-мамыБыл вколочен гвоздь претолстый,Большой гвоздь и деревянный,Он длиной в аршин иль больше,На который Карга-мамаПо ночам треух соболийСвой обыкла всегда вешать.На гвозде сем умышляетСкончать жизнь свою царевна…»

«Как! — вскричала тут старуха,Прервав речь Бовы поспешно.—Скончать жизнь таким же средством,Каким девы ВавилонскиЖизнь давать учились древле!!Или в честь священна ФалаУ вас жертва не курится?Или образ его дивныйВы не носите на выях?О, народ, народ про дерзкий!Презреть Фала, Фала сильна,Что жизнь красну дает в мире!Кем живет всё, веселится,Без чего бы и вселенна,Забыв стройное теченье,Стала б дном вверх, кувырнулась.Зане Фал есть ось та дивна,На которой мир вертится.Фал — утеха Афродиты,Фал — то яблоко златое,За которо три богиниПощипались на Олимпе,Вцепясь бодро в божьи кудри».

Бова слушал в изумленьеСвою дряхлую подругу.Видит, жаром необычнымЗасверкали ее очи,Вздохи вздохами теснятся,Воздымают грудь иссохшу.Потягота во всех членах,Жар гортанью ее пышет,Во рту скрып зубных остатков.Но вдруг взоры ее меркнут,Млеют члены и слабеют,Стары ноги протянула,Сомкнув вежди, испустилаТяжкий вздох и покатилась,Чуть-чуть с печки не упала.Бова старую подругуПодхватил в объятья нежны.Он уж думал, черна немочьЕе дряхлу жизнь скончалаИ последния отрадыНавсегда его лишила;Но с веселием он видит,Что в старухе сердце бьется,Что в ней кровь не охладела.Очи томны отверзаетИ, вздохнув она легонько:«Ах! любезный мой, — вещает, —(Зри, сколь Фала почитаю)Зри его священный образ,Что скудельничьей рукоюИзваян из глины хитро:Се утеха моей жизни,Се надежда мне по смерти.Голод, жажду утоляет.Нектар он и амвросйя!..»Бова видит — ужаснулся:Образ Фала у старухи;Он дивится… Кто не знает,Не читал кто во исторьиДревней повести народов,Тому слог наш непонятен.А Бова хотя и видит,Но что видит, он не знает.Так во глазе сетка чувствий,Ослабев иль уязвленна,Жизнь, чувствительность теряет.И то чудно, велелепно,То божественное чувство,Чувство зрения изящно,Чем все вещи для нас в светеОживляются шарамиПреломленных лучей солнца,Вдруг померкнет, тмится, гаснет,И предметы ярка светаПогружаются в тьму мрака.День прошел и сочеталсяС ночью, или ночь насталаВо очах, ночь непрестанна.Словом, слеп кто, тот не видит.Так, истории не знавши,Не узнал Бова наш ФалаИ был слеп в своих познаньях.А старуха, то приметя:«Продолжай, — она вещает, —Свою повесть ты плачевну».Бова, вынув платок белый,Отирает чело староСвоей нежныя подруги,У которой пот горохомВ исступленьи показался.Пот проймет и не старуху,Когда корча нервы тянет,Когда мышцы все трепещут,Грудь вздымается от вздоховИ упруго сердце бьетсяТак, как древняя пифияНа треножнике священномДрожит, рдеет, стонет, воет…Ах! всегда в сие мгновенье,Когда жизнь в избытке льется,Бог нас некий оживляет!

Конец первой песни