Мой дядя – Пушкин. Из семейной хроники - Лев Павлищев

По словам покойной моей тетки, Ольги Матвеевны Сонцовой, у родителей которой дед и бабка останавливались в Москве, Сергей Львович, прочитав письмо сына-поэта, истерически зарыдал и объявил, что «не вынесет незаслуженного позора, нанесенного гербу Пушкиных по неисправности какого-нибудь писаря, и должен смыть оскорбление во что бы ни стало!»

Из сохранившихся у меня писем Сергея Львовича можно видеть, какое участие он принял в деле сына. Привожу несколько выдержек:

«Москва, 23 января 1833 г. Милый Леон! Вместе с настоящим письмом и с тем же курьером пишу князю Паскевичу, так что оба письма будут получены одновременно и тобою, и фельдмаршалом. Пишу ему по-русски, полагая, что в мои лета и при моем положении это приличнее. Письмо я прочел наизусть встреченному мною адъютанту Паскевича, князю Щербатову. Дай Боже, чтобы дело удалось. Молю Бога вдохновить меня».

В конце письма дед сообщает сыну следующий текст самой записки Паскевичу:

«Сын мой, бывший штабс-капитан Финляндского драгунского полка Пушкин, имел честь совершить три знаменитых похода в рядах войск, покрывших себя славою под предводительством Вашей Светлости в Персии, Турции и Польше. Обратив внимание ваше, светлейший князь, он получил все чины за отличие и три ордена. По слабости здоровья, находясь в невозможности продолжать военную службу, он два раза подавал просьбу об увольнении из оной к статским делам, но вместо отставки исключен из списков.

Осмеливаюсь просить Вашу Светлость о неоставлении его покровительством Вашим, дабы он мог, усердием и старанием своим в какой-либо другой службе, загладить пятно, нанесенное сим исключением прежним его заслугам».

«Письма моего к князю Паскевичу, – пишет Сергей Львович от 1 февраля, – я не послал в Варшаву, как предполагал, одновременно с письмом к тебе, mon vaillantissime (мой храбрейший (фр.)); однако, узнав, что фельдмаршал в Петербурге, отправил его туда Беклемишеву, которому и сообщил то же самое, но гораздо подробнее, прося вручить князю мою записку и изложить все откровенно (a coeur ouvert). Но теперь, к моему большому прискорбию, дошли до меня слухи, что фельдмаршал выехал из Варшавы не в Петербург, а за границу в Берлин, может быть и в Вену. Боже мой! как жаль, что мне ничего не пишешь! Тебе гораздо лучше все это должно быть известно! Узнав же о твоем деле, я не промешкал ни минуты. А теперь, что же мне прикажешь делать?»

Спустя несколько времени Сергей Львович сообщает моей матери:

«Паскевич, по всей вероятности, получил мою записку через Беклемишева; мне сказывали, что фельдмаршал, может быть, и не пожелает вмешиваться в дело Леона, потому что Леон принадлежат к армии Сакена. Но может статься и то, что Леон свиделся с Паскевичем, и тебе, следовательно, стоит только черкнуть мне пару слов, чтобы меня успокоить. Наконец, не увидишься ли ты с фельдмаршалом, а с Елизаветой Алексеевной тоже могла бы переговорить. Мысль, что бедный Леон исключен из службы ни за что, ни про что (I’idee, quo mon pauvre Leon est exclu du service sans aucune raison valable), делает меня несчастным, а я так гордился его подвигами!..»

Записка Сергея Львовича фельдмаршалу дошла по назначению гораздо позже, чем дед предполагал, пролежав в канцелярии светлейшего, так что Паскевич о деле дяди Льва долго ничего не знал. Дядя же Лев, из какого-то чувства гордости, не решался на объяснение с фельдмаршалом и просил сестру не заикаться о нем ни князю, ни княгине. Но тут явился на выручку сам светлейший: на бале у себя в замке он обратился к Ольге Сергеевне с вопросом: где Лев Сергеевич и что он делает? Результатом рассказа Ольги Сергеевны было объявленное через две недели в «Инвалиде» увольнение от службы Пушкина по прошению с чином и мундиром.

Велика была радость Сергея Львовича, когда он узнал об этом по возвращении в Петербург. Но успешный исход дела он приписал не объяснениям дочери с фельдмаршалом, а письму к своему двоюродному брату Чичерину.

«Третьего дня мы приехали сюда из Москвы, милый Леон, – пишет старик Пушкин, – а вчера я уже был у Чичерина спросить о тебе. Военный министр, граф Чернышев, очень был тобой заинтересован (s’est beaucoup interesse a toi) и объявил, что ты на днях уволен по желанию от службы[164]. Иду завтра же к Чичерину узнать, когда могу лично благодарить министра. Благодарю, однако, прежде всего Всемогущего Бога. Значит, твоя и моя честь удовлетворены: можешь перейти на службу под начальство князя Варшавского, если ему будет угодно принять во внимание мое письмо. (Actuellement il n’y aura pas de difculte pour toi de passer au service du marechal prince de Varsovie, s’il voudra avoir egard a ma lettre.) В противном случае должен будешь приехать сюда, а здесь, без сомнения, тебя примут на службу; так, по крайней мере, полагают те, кто тебя любит и желают твоего счастия».

«Мы получили твое письмо, милая Ольга, – сообщает бабка, – в присутствии Александра, которому Чернышев говорил о Льве. Дело Леона устроено, и он может быть покоен, так же как и мы; если хочет поступить в статскую службу, то похлопочем. Как нельзя более благодарна Чичерину: не теряя ни минуты, он рассказал Чернышеву о положении бедного Леона, а на другой день Александр тоже явился в канцелярии министра и, узнав, что дело кончено, не имел уже надобности говорить с Чернышевым. После этого Чернышев, встретив Сашку на бале, сам к нему подошел и подтвердил радостную весть. Пишите, друзья мои, Ольга и ты, храбрейший, по новому адресу: на Фонтанке, у Семеновского моста, в доме Устиновой. Александр над нами, стариками, смеется и говорит, что у каждого из нас по двадцати лет свалилось с плеч, после известия о тебе, милый Леон… да иначе и быть не может. Будь же счастлив настолько, насколько тебе желаем, но не более, следовательно будь счастлив бесконечно…»

Насчет сына Сергей Львович успокоился, впрочем, лишь тогда, когда адъютант Паскевича, барон Розен, поэт и бывший сотрудник А.А. Дельвига, доставил ему копию приказа.

Желание стариков, чтобы сын искал место в Петербурге, разделял и Александр Сергеевич. Не пускаясь с братом в красноречивые излияния, поэт любил его не менее, чем родители, выручал неоднократно из затруднительных обстоятельств и скорбел о его нерасчетливом образе жизни. Александр Сергеевич, в письме к брату из Москвы, заявлял, что нравоучительных примечаний делать ему не намерен; затем, жалуясь впоследствии, в 1834 году, на Льва Сергеевича Наталье Николаевне, дядя Александр ограничивается словами: «Лев С. ни копейки денег не имеет, а в домино проигрывает у Дюмэ по 14 бутылок шампанского. Я ему ничего не говорю, потому что, слава Богу, ему 30 лет; но мне его жаль и досадно». Поводом же к шуточным стихам дяди Александра «Наш приятель Пушкин Лев», приведенным мною в главе III хроники, послужило, по рассказу моего отца, дошедшее до поэта через мою мать сведение о лукулловской пирушке, заданной дядей Львом товарищам по случаю его увольнения в отставку.