Люди сороковых годов - Алексей Писемский

Получив это извещение, Клеопатра Петровна отправила уже записку к самому Вихрову.

"Бесценный друг мой, приезжай ко мне в воскресенье, иначе я умру, не видавши тебя!"

На это ей отвечал Вихров:

"Бесценный друг мой, в воскресенье я не могу приехать, потому что завален работою; приеду, когда кончу".

"Завален работою, а в собрание, однако, едет!" - подумала Клеопатра Петровна и от такого невнимания Вихрова даже заболела. Катишь Прыхина, узнав об ее болезни, немедленно прискакала утешать ее, но Клеопатра Петровна и слушать ее не хотела: она рыдала, металась по постели и все выговаривала подруге:

- Это вы все наделали, от вашей болтовни все это началось.

- Да что же началось, душа моя, что началось? - спрашивала ее скромно Прыхина.

- Все! Не говорите со мной больше! - вскричала Фатеева.

Катишь, делать нечего, замолчала.

Пока происходили все эти толки и опасения, герой мой предавался самым чистым и невинным занятиям. Он весь был погружен в окончательное создание своего творения, которое, наконец, можно уж было набело переписывать. Вихров хотел для этого взять какого-нибудь молоденького семинаристика от приходу, какового и поручил отыскать Кирьяну, но тот на другой же день, придя к нему, объявил, что мальчиков-семинаристов теперь нет у прихода, потому что все они в училище учатся, а вот тут дьякон-расстрига берется переписывать.

- Кто такой? - спросил Павел.

- Добров один, по прозванию, - отвечал Кирьян.

- Ах, я его знаю! - сказал Вихров. - Да хорошо ли он пишет?

- Писец настоящий! - отвечал Кирьян. - Я привел его с собой, коли прикажете.

- Сделай милость, я очень рад ему.

Добров вошел и поклонился. Он был еще в более оборванном сюртуке и худых сапожонках.

- Здравствуйте, старый знакомый! - сказал ему Вихров и подал ему руку.

Добров конфузливо пожал ее.

- Садитесь, пожалуйста, - продолжал Вихров.

Добров не совсем смело осмотрел стулья и на более жесткий из них неплотно сел.

- Можете ли вы переписать мне?

- Могу-с, словно бы! - отвечал Добров.

- Ну, и правильно вы пишете?

- На это я знаток; у нас за это розгами с проволокой секли.

- А от станового вы уже отошли?

- Да-с, бог с ним.

- Отчего же?

Добров как бы некоторое время соображал.

- Барынька-то у него уж очень люта, - начал он, - лето-то придет, все посылала меня - выгоняй баб и мальчиков, чтобы грибов и ягод ей набирали; ну, где уж тут: пойдет ли кто охотой... Меня допрежь того невесть как в околотке любили за мою простоту, а тут в селенье-то придешь, точно от медведя какого мальчишки и бабы разбегутся, - срам! - а не принесешь ей, ругается!.. Псит-псит, хуже собаки всякой!.. На последние свои денежки покупывал ей, чтобы только отвязаться, - ей-богу!

- А сам становой лучше?

- Тоже жадный, - продолжал Добров, - бывало, на ярмарчишку какую приедем, тотчас всех сотских, письмоводителя, рассыльных разошлет по разным торговцам смотреть - весы ладны ли да товар свеж ли, и все до той поры, пока не поклонятся ему; а поклонись тоже - не маленьким; другой, пожалуй, во весь торг и не выторгует того, так что многие торговцы и ездить совсем перестали на ярмарки в наш уезд.

- Отчего же они не пожаловались?

- И жаловались, да мало только что-то внимали тому, - по пословице: рука руку моет; я бога возблагодарил, как из этой их компании ушел!.. заключил Добров.

- Чем же вы содержите теперь себя?

- Да чем? Кое-что тоже на духовенство, на мужичков поработаю, ну и прокармливаюсь; насчет платья только вот никак не могу сбиться и справиться!

- Вы переезжайте ко мне совсем; я вас буду содержать, одену и помещу в хорошенькой комнате.

- Благодарю покорно... Ныне я могу это принять, а прежде бы, пожалуй, и не смог.

- Почему же бы не смогли?

- Потому, я пил безобразно.

- А нынче не пьете?

- Нет, другой год не пью! Что!.. Черт с ним, надоело: сколько я тоже к этому проклятому вину ни приноравливался, все думал его сломить, а выходило так, что оно меня побеждало.

- А скажите, за что, собственно, вы были расстрижены? - спросил Вихров.

Добров с грустью покачал головой.

- Расстригли-то, пожалуй, почесть и за дело меня, - отвечал он.

- А именно? - сказал Вихров.

- А именно, что благочинный тут наш, очень злобствуя на меня, при объезде владыки отметил меня, что поведеньем я слаб и катехизиса пространного не знаю; ну, тот меня и назначил под начал в Тотский монастырь; я, делать нечего, покорился, прибыл туда и ради скуки великой стал там делать монахам тавлинки с разными этакими изображениями! Монах, например, яйцо печет на свечке, а черт у него учится{73}; вырежу все это из бересты и фольги под это подложу... ну, и все это таким манером шло, пока денежки у меня были... Нынче вот я отстал, мне ничего водки не пить, а прежде дня без того не мог прожить, - вышла у меня вся эта пекуния{73}, что матушка-дьяконица со мной отпустила, беда: хоть топись, не на что выпить!.. Стал просить у монахов взаймы, - не дают, да и нет, пожалуй, ни у кого!.. Раза два, матерь божья, на сеновале места присматривал, чтобы удавиться, а тут, прах дери, на мельницу меня еще с мешками вздумали послать, и жил тоже в монастыре мужичонко один, - по решению присутственного места. "Что ты, говорит, - жалуешься все, что выпить тебе не на что; свали мешок в кабак, целовальник сколько за него даст тебе водки!" Я, однако же, на первых-то порах только обругал его за это. "Что это, я говорю, ты мне предлагаешь, бестия ты этакая!" - и, на мельницу ехавши, проехал мимо кабака благополучно, а еду назад - смерть: доподлинно, что уж дьявол мною овладел, - в глазах помутилось, потемнело, ничего не помню, соскочил с телеги своей, схватил с задней лошади мешок - и прямо в кабак... "На, брат, друг сердечный, - говорю целовальнику, - прими!" Он это смекнул сейчас, подхватил у меня мешок, дал мне черта этого винища стакан-другой-третий лакнуть. "Приходи, говорит, ужо вечером: настоящий расчет сделаем, а то, говорит, теперь заметят!" Я тоже вижу, что так складней будет сделать, выбежал, догнал свою лошадь, приехал в монастырь, стал мешки сдавать, - не досчитываются одного мешка. "Должно быть, говорю, украл кто-нибудь; я, ехавши, виноват, заснул!" Говорю это, а самого дрожь бьет, зуб с зубом от страха не сходятся, и стыдно-то, и горько-то, и страшно. Хотелось было сейчас же тут покаяться, но язык прилип к гортани, и это бы дело, однако, так и кануло в воду! Казначей-то уж очень и не разыскивал: посмотрел мне только в лицо и словно пронзил меня своим взглядом; лучше бы, кажись, убил меня на месте; сам уж не помню я, как дождался вечера и пошел к целовальнику за расчетом, и не то что мне самому больно хотелось выпить, да этот мужичонко все приставал: "Поднеси да поднеси винца, а не то скажу - куда ты мешок-то девал!". Только целовальник мне вдруг говорит: "Я-ста, говорит, и не бирал никакого мешка!" Такая меня злость взяла: чувствую, что сам-то я какое воровство и мошенничество сделал, и вижу, что против меня то же делают, и начал я этого целовальника утюжить, и как я его не убил - не знаю... Бил... бил, оба в крови мы стали; он, наконец, караул начал кричать; прибежал народ, связали нас обоих... Я в азарте кричу: "Вот, говорю, я мешок монастырский украл, отдал ему, а он отпирается!.." Дело, значит, повели уголовное: так, выходит, я церковный; ну и наши там следователи уписали было меня порядочно, да настоятель, по счастью моему, в те поры был в монастыре, - старец добрый и кроткий, призывает меня к себе. "Для чего это ты, дьякон, сделал так, мешок, говорит, похитил?.." Я сплакал даже на это: "Неужели, говорю, ваше преподобие, я украл это!.. Десять мешков я сейчас отдам за это монастырю; коли, говорю, своих не найду, так прихожане за меня сложатся; а сделал это потому, что не вытерпел, вина захотелось!" - "Отчего ж, говорит, ты не пришел и не сказал мне: я бы тебе дал немного, потому - знаю, что болезнь этакая с человеком бывает!.." - "Не посмел, говорю, ваше преподобие!" Однакоже он написал владыке собственноручное письмо, товарищи они были по академии. "Взгляните, говорит, на это не как судья строгий, а как Христос милостивый!" Владыко и пишет резолюцию: "Дело об мешке закончить, а дьякона расстричь и исключить из духовного звания!"

- Однако не совсем же помиловали! - заметил Вихров.

- Ну, да уж это бог с ними; спасибо, что на каторгу не ушел! - отвечал Добров.

X

ДАЛЬНЕЙШИЕ РАССКАЗЫ ДОБРОВА

Через неделю после того Добров, одетый в новый сюртук, чистое белье и новые сапоги, сидел уже и переписывал Вихрову его сочинение, и только в некоторых местах он усмехался слегка и поматывал головой.

- Чему вы это, Гаврило Емельяныч? - спрашивал его Вихров.

- Штука у вас тут какая славная написана, - отвечал тот.

В час они садились обедать; а после обеда Вихров обыкновенно разлегался в кабинете на диване, а Добров усаживался около него в креслах. Заметив, что Добров, как все остановившиеся пьяницы, очень любит чай, Павел велел ему подавать после обеда, - и Гаврило Емельяныч этого чаю выпивал вприкуску чашек по десяти и при этом беспрестанно вел разные россказни.