Коммуна, или Студенческий роман - Татьяна Соломатина

– Слушай! Да тебе таки надо в писатели подаваться, прав наш первый и последний куратор Филипп Филиппович. Это ты так сейчас поэтично описываешь секунды, предваряющие эякуляцию?

– Ох, грешна! Грешна женщина с медобразованием! – Примус щёлкнул Полину по носу. – Я сейчас описываю то, что невозможно описать, – мои к тебе чувства, дура. – Немного помолчав, он добавил: – Впрочем, и те самые секунды, да!

– Скотина! – Полина накинулась на него, и… они долго-долго целовались. И это было очень приятно. Обоим.

Сто пятьдесят раз Примус внутренне перекрестился и вздохнул, что так удачно соскочил с темы. Но плохо вы знаете женщин!

– Так встречался ты с кем-то? Спал? – Они уже подошли к подъезду, но решили перекурить ещё по одной на той самой скамейке в том самом палисадничке, где не так давно – целую вечность тому – второкурсница Романова обдумывала, как бы ей поторжественнее въехать в коммунальную обитель.

– Ну что ты прям как кухарка, ей-богу! Спал – не спал. А ещё Романова. Ну, встречался! В кино ходили, в кафе. Ну, прости…

– В наше кафе? В »Калинку»?! – ахнула Полина. Почему-то то, что он кого-то мог водить в «их» кафе, расстроило её больше, чем… Ну, чем возможное последующее.

«Yes!» – воскликнул про себя Примус. Похоже, неловких слов удастся избежать.

– Нет. Вот тут я чист перед богом, людьми, тобой и собой. Ни одна девушка не была со мной ни в кафе на Чичерина, ни в кафе-мороженое на Ленина, ни в стекляшке на Четырнадцатой. А также не ходила в кинотеатр «Родина». Только в «Зирку», там, или в «Одессу». Я куда больший символист, чем ты, деточка. И даже чем ты можешь себе представить. Но символизм не отменяет нормальную физиологию. Не мог же я жениться на твоей фотографии, в конце концов!

– Физиоло-огию! – передразнила Поля. – Не очень хорошо. По отношению к девушкам.

– Селяви. Да. Я нехорош по отношению к девушкам. На твой взгляд. Ты – нехороша по отношению ко мне. На чей-нибудь взгляд. Жизнь – не оценка нас глазами посторонних. Я знаю, что ты сейчас скажешь, что я софист, но я этого никогда и не оспаривал.

– Я прощаю тебя.

– За софизм или за девушек?

– За всё. Похоже, что для тебя это приблизительно одно и то же. Я куплю кровать.

– Полюшка, в комнату коммунальной квартиры не нужна кровать. Все так и будут плюхаться на неё, как прежде на матрас. Мы купим тебе диван. Я сам его куплю… Кстати, что касается нашего прекрасного и чудесного друга Вади – он, похоже, туповато, но решительно женится.

– Женится?! На ком?! – ахнула Полина.

– На той самой Ирке, что уже закончила наш славный вуз и отправилась домой по распределению, в тамошнюю ЦРБ. Кроткий летом съездил на побывку на малую родину. Там они нечаянно встретились, выпили и даже не заметили, как… В общем, теперь наш джентльмен поступает как настоящий джентльмен – женится!

– Тьфу ты, идиот! Вы что, мужики, все вот так вот?

– Как, детка? – наивно похлопал роскошными ресницами Примус, про себя с облегчением поблагодарив густую тень чужих грехов.

– Да так! Встретились-выпили-трахнулись! Фу-у-у!!!

– Я тебе больше скажу, моя радость, даже все бабы, и женщины, и девушки, – вот так вот точно, как мужики. Просто некоторые из них настолько чисты и невинны, что каждый очередной эпизод «встретились-выпили-трахнулись» выветривается из их чудесных головок быстрее молекулярных слоёв девяностошестиградусного спирта с поверхности протёртой им задницы. Не смотри на меня волком. Никакой иронии в словах «чисты и невинны» нет. Во всяком случае, в отношении тебя!

– Если бы ты ко мне не относился так, как ты ко мне относишься, я бы тебя треснула. И не волком, а волчицей.

– Волчица, ха! Дорасти до волчицы. Ты пока неразумный нахальный волчонок. Даже твой кот умнее тебя! – Он нежно поцеловал Полину в лоб. – Ладно, хватит. Мне пора на работу. Иди домой. Привет твоим-моим соседям. Всё-таки я прожил почти год с ними бок о бок, чай, не чужие. Замечательные люди!

– Да уж… Особенно Вечный Жид.

– Знаешь, и Вечный Жид – человек. Надо просто уметь его готовить! Всё, иди!

– Даже на минутку не поднимешься? Кофе выпить? У тебя же ещё есть время.

– В следующий раз я поднимусь к тебе с диваном и останусь навек! Тигру привет!

Тигр всегда был несказанно рад приветам от Примуса. Если бы он мог что-то сказать, то был бы рад сказанно. Но поскольку он мог только мяукать, мурлыкать и чувствовать, то ему оставалась радость несказанная. Другое дело люди. Козецкий вот сказал, что он соскучился. Тонька завизжала, что гитара в углу стоит расстроенная и никто, кроме Примуса, её в руки не берёт, от пыли не протирает, не настраивает и не поёт! Ответственная квартиросъёмщица Аверченко проворчала, что у неё дверца в шкафу скрипит, надо петли смазать, а она никого, кроме Алексея, к себе не пустит, потому что все остальные твари и только один Евграфов – человек. В общем, все по-своему высказались, потому что вечером, когда Полина вышла на кухню поставить чайник, все там и торчали. Тонька с дворником что-то обсуждали, Неля Васильевна гундосила у своей плиты, а Тигр делал рейды под пузом виляющей хвостом Татуни. Да-да, выходы свои Тигр давно узаконил. Эта «падла Нелька», когда разобралась, откуда воняет, и нашла полусгнившую мёртвую крысу, сама пошла к Полине и наказала ей выпускать кота, раз уж у них крысы завелись. «Завелись» – ха! Да они отсюда последние лет пятьдесят никуда и не выводились. В общем, не совсем тот эффект, коего Тигр добивался, но тоже неплохо. Жаль, конечно, что не выскажешь по-человечески, что та крыса – это месть. Ну, может, это и к лучшему, что не выскажешь. Люди иногда столько всякого друг другу навысказывают, что обратно уже никак. В общем, странные они, эти люди. Забавные. В массе своей – забавные.

Жизнь сейчас у Тигра была – лучше и желать коту невозможно. Свой человек. Свой дом. «Падла Нелька» в коридоре и на кухне – чтоб не расслабляться. Да с тех пор, как он на уловку пошёл – при ней показательную драку с крысой затеял, – так она ему как-то раз кусок колбасы дала. Тигр его сам есть не стал – в комнату дворника Владимира отнёс. А поди как колбаса отравленная? Нет, он чувствовал, что она от души – уж от какой есть – намеренного зла в этой колбасе не было, но бережёного бог бережёт! Он, в конце концов, сытый домашний кот и на всякую гадость не кидается, так что проверить на дворнике не повредит. Ему, если что, на массу тела – не смертельно. Не говоря уже о том, что дезинфицируется с утра до ночи. Так что дворник куску колбасы обрадовался. Тигру даже стыдно стало, что он вот так – на тебе, боже, что мне негоже. С некоторых-то пор он Козецкого подкармливает совершенно искренне, потому что тот его недавно от лютой смерти спас. Всё в мире – где можно гулять и по огромной коммунальной квартире, и по улице – от подъезда до «Барвинка» и обратно, с заходом в соседний двор, – хорошо. Кроме иных двуногих тварей. Да-да, четвероногие не в счёт. Как бы отважно, отчаянно, зло и жестоко ни дрались коты, контролирующие гастроном, – это битва по делу: за территорию, за подругу накормить, за «у кого харизма длиннее», ну и так далее… Как бы ни носились за ним глупые псы – так то святой извечный спор на тему: «Что было раньше – кошка или собака?» И в споре этом побеждает тот, кто проворнее и наглее. Ни одна собака ещё на дерево не взобралась и на балкон не перепрыгнула. А вот иные двуногие… Ох, как вспомнишь, так вздрогнешь! Блокируй память! Отметай, пожирай всё, кроме неизбывной благодарности к дворнику Владимиру. Да так оно и было. Сейчас уже Тигр не помнил, почему он любил этого плохо пахнущего, излишне голосистого, неопрятного человека с метлой и пустыми бутылками. Знал только, что любит неизбывно и готов ради него пожертвовать всем тем, чем и ради своего человека. Хотя дворник Владимир всё-таки не свой. Помнит Тигр только первозданный ужас, несколько волн пульсирующей боли и… любовь к дворнику Владимиру. Затем снова боль, но уже притуплённая дурманом. И хочется пить так, что язык рашпилем по нёбу… И плачущий свой человек, и «падла Нелька», которая хочет убивать, но на сей раз не Тигра… И молочный палец Примуса… А потом уже только любовь и постоянное желание притащить к дворнику в комнату то кусок сыра с Тонькиного стола, то заветренный кусок копчёной скумбрии, потыренный в «Барвинке». Чёрт его знает, что такое… Хочется, и всё. А если хочется, то и нечего рассуждать – надо тащить. И ещё стало жутко ходить туда, на лестницу, ведущую к складам порта…

Вот и хорошо, что животные ничего не помнят. Потому и не сходят с ума. Если такое случается с человеком, то нужен не только хирург, но и психиатр. И всё равно кошмары до конца жизни будут преследовать. В таких ситуациях выживает только тот, кто силён, как животное. И живёт нормально только тот, кто нормален, как животное…

Компания двуногих тварей поймала тёмным вечером на лестнице полосатого кота, подвесила, туго обмотав задние лапы проволокой, на ветку акации и принялась тыкать ножичком. Тигр явно не был для них едой. И врагом не был. И территорию этих двуногих не занимал. Потому, пока он ещё мог чувствовать, он, кроме вытесняющей все ощущения и всё восприятие органной полифонии боли, чувствовал только непонимание. Из непонимания иногда проваливался в небытие. А затем снова возвращался в бытие, наполненное адской болью и всё тем же непониманием. В очередной – какой из?!! – выпадений-проявлений очутился в руках дворника Владимира, орущего такие слова, что таких даже «падла Нелька» не знала. Орущего и свистящего. И всхлипывающего, и несущегося куда-то… И потом снова провал.