Отрок. Внук сотника - Евгений Красницкий

– Слушай, а Никифор – он с похмелья как, сильно злой? – Мишкин вопрос был, разумеется, чисто риторическим, соответствовал ему и ответ Ходока:

– А кто с похмелья добрый бывает?

– Тогда лучше будет все до завтра отложить, – предложил Мишка. – Спрятать Роську есть где?

– Решат, что сбежал, – тут же возразил Ходок. – Спрятать-то не трудно…

– Я слово дам, что с утра его приведу.

– Михайла, тебе сколько лет?

– Да что вы все одно и то же? Сколько лет, сколько лет? Тринадцать, скоро четырнадцать будет!

– И много твое слово стоит? Почему на епископском суде Никифор вместо вас говорил? Ты, конечно, парень лихой, но до полноправного мужа тебе еще лет… Ну, сам понимаешь. Никифор плюнет на твое слово и объявит Роську беглым.

– Не плюнет, – уверенно заявил Мишка. – Ему с нами жить, и доход он с нашей помощью имел и иметь будет. Ты вот меня беседой с князем попрекнул да купцом сарацинским, а чего и сколько Никифор с того дела поимеет, представляешь?

– Даже и не берусь, но намек понял. До крайности Никифор дело доводить не станет, – Ходок с интересом глянул на племянника хозяина: такой аргументации от тринадцатилетнего пацана он, похоже, не ожидал. – Хорошо, будем надеяться, справитесь. Тогда, значит, так и решаем: Роську до завтрашнего утра прячем, о находке вашей – молчок, разговоры о выкупе – после всего. Осталось последнее… – Ходок неожиданно притянул к себе Роську и заглянул ему в глаза. – Ну, допустим, выкупился ты, что дальше? Куда пойдешь, как жить будешь?

– К ним попрошусь, в воинское учение. Демка сегодня мне сказал, что я достоин.

– Вот оно как… – Роськин ответ тоже оказался для кормщика неожиданностью. – Что, Михайла, и впрямь возьмешь?

– Решать, конечно, деду, но думаю, что мне не откажет.

Ходок нахмурился, потеребил пальцами бороду, потом, хлопнув себя ладонями по коленям, поднялся с лавки.

– Ну, если вы уже все решили… – недоговорив, кормщик отвернулся и принялся ссыпать в кошели пересчитанные и рассортированные монеты. В амбаре повисла неловкая пауза. Такое проявление чувств видавшего всякие виды морехода оказалось для ребят полной неожиданностью. Всем вдруг стало понятно, что Ходок за многие годы привязался к Роське, и то, как легко парень соглашается с ним расстаться, не на шутку расстроило кормщика.

– Ходок… – Роська потянулся подергать своего воспитателя за рукав, но тот уже затянул завязки на кошелях, резко обернулся и швырнул их Мишке.

– Всё! Забирайте свою добычу и уматывайте! – Ходок выговорил это зло, не глядя на ребят. Помолчал, играя желваками на скулах, одернул рубаху и добавил: – Идите, Роська здесь пока побудет.

Успел Пашка наябедничать отцу или нет, осталось невыясненным – дед с Никифором наопохмелялись так, что снова уснули прямо за столом. Немой же в продолжении банкета участвовать не стал, а выпив чуть ли не кадушку рассола и весьма характерными жестами выяснив у Семена, где можно попользоваться услугами гулящих девок, отбыл в указанном приказчиком направлении.

«Всё, дела в Турове, надо понимать, завершены. Дед с Никифором оттягиваются по полной, Немой пошел восполнять недостаток женского внимания к своей персоне. А что? Парня вполне можно понять: далеко не красавец, натура замкнутая, мрачноватая, а тут еще голоса лишился да рука покалеченная. А лет-то ему тридцать – природа своего требует. В Ратном с этим делом особо не разгуляешься, есть, конечно, бабы, про которых всякое треплют, но так вот – за деньги… Не подцепил бы чего…»

Вернулся Немой только вечером, голодный, как крокодил, и засел на кухне, без разбора поглощая все, что предложила ему кухарка. Продолжалось это долго, потому что из-за ранения в горло откусывал он пищу очень маленькими кусочками, а потом еще долго и тщательно жевал. Челядь, то ли забыв о нем, то ли посчитав еще и глухим, сплетничала не стесняясь. Результатом сидения на кухне стало то, что Немой вытащил уже засыпавшего Мишку из постели и заставил рассказывать о произошедших утром событиях.

Рассказывать ему что-либо оказалось сущим мучением. Полное отсутствие мимики и вообще какой-либо реакции на сказанное создавало ощущение, что Немой либо не понимает собеседника, либо вообще не слышит. Выслушав Мишкино повествование, он некоторое время посидел в задумчивости, а потом, даже не взглянув на Мишку, завалился спать.

«Вот и поговорили, блин. С тем же успехом можно было бы вещать в дырку отхожего места. И чего ему понадобилось? Вроде бы никогда без дедова указания ни в какие дела не вмешивается… Гривна десятничья к активности побуждает, что ли? Вот тоже интересно: а как он десятком командовать собирается, немой-то? И где дед ему десяток ратников наберет? У нас и так в трех десятках некомплект, а четвертый – Данилы – и вообще долго жить приказал. Ну, это дедовы заботы».

Судилище Никифор решил обставить со всевозможной показательностью. Роську, которого утром привел Ходок, все-таки связали и запихнули в погреб. Там он и просидел полдня, пока дед с Никифором отпаивались рассолом, отпаривались в бане и проводили прочие антипохмельные процедуры. Широкое крыльцо Никифорова дома застелили ковром, поставили на нем стол и лавку, во двор собрали всю челядь, работников, прочих людей, тем или иным образом зависимых или находящихся в родственных связях с хозяином. Сидячие места на стоящей сбоку лавке предоставили жене Никифора, его сестре, сыновьям и Немому, остальным предназначалось присутствовать при разбирательстве стоя. Председательское место занял дед, как старший мужчина в семье, Никифор же взял на себя роль обвинителя.

Привели Роську – связанного и в сопровождении одного из работников, вооруженного копьем. Особо опасный злодей, да и только! Никифор сформулировал обвинение. Оказывается виновным был не только Роська – холоп, поднявший руку на хозяйского сына, но и Мишка с близнецами, угрожавшие оружием Никифоровым людям. То, что угроза была нешуточной, подтверждалось тем, что несколько дней назад этими же самыми ножами отроки отправили на тот свет троих татей. Такая подробность, как проломленные кистенями головы двоих из нападавших, Никифором упомянута даже не была.

Закончил Никифор обвинительную речь весьма зловеще:

– По обычаям пращуров наших, если раб убил хозяина, должны быть убиты все рабы в доме; если раб ударил хозяина, должен быть убит сам раб, если гость обнажил оружие на хозяина, то должен быть убит, или изгнан с позором и лишением всего имеющегося при нем достояния! К тебе, Корней Агеич, сотник княжеский, обращаюсь за справедливым решением как к старшему мужчине в семье и как к княжьему человеку, облеченному властью.