Большая перемена (сборник) - Георгий Садовников

Он отдал Скопцову рубль и, завладев билетом, не выдержал, упрекнул:

— Спекулируешь? Грабишь даже соседей?

— Неверно трактуешь. Во-первых, отрабатываю за свой билет, он мне достался недаром. А во-вторых: добываю средства на курево. Родители ни в жизнь не дадут. Разве по шее. Ты бреешься? Рано? А я уже скребусь безопаской. И всё равно ты теперь как бы совершеннолетий. А я? На год старше, бреюсь, курю, а для своих паханов всё ребёнок. И только потому, что ещё сижу за партой, — пожаловался Валька.

Ожидаемый ливень хлынул, будто в хлябах разом перевернули огромное ведро, наполненное всклянь.

— Давай туда! — крикнул Валька, и они вбежали в ближайший подъезд, служивший входом в клуб глухонемых.

Они попали во владения здешнего некастрированного кота, в сумрачном подъезде едко пахло его знаком, коим он, видимо, совершая обход, пометил свой регион. Их, во всяком случае, кот выкурил, не выдержав крепкого кошачьего аромата, они поднялись на первый этаж.

— А что мы стоим? Ноги не дармовые, — возмутился Валька и, не останавливаясь, распахнул первую подвернувшуюся под руку дверь.

Приблизившись, он, Петя, увидел за Валькиным плечом небольшой зрительный зал и сцену с трибуной. И в зале, и на сцене сидели взрослые люди, за трибуной стоял пожилой мужчина и бойко ораторствовал на языке мимики и пальцев, словно семафорил флажками.

— Посидим, — сказал Скопцов. — Пока кончится дождь.

— Да ты что? — испуганно зашептал он, Петя. — Здесь собрание.

— Они же глухие, — в полный голос напомнил Валька и прошагал не куда-нибудь, а в первый ряд.

Поколебавшись, он, Фаянсов, присел с краю в последнем пустом ряду. Потом Валька то и дело вставал и громко спрашивал через зал: «Петька, сколько на твоих часах?» Или, приглашая полюбоваться особо эмоциональным оратором, восхищённо кричал: «Во чешет!»

Ему, Пете, казалось, вот-вот их схватят за шкирку и вышвырнут вон, как нарушителей общественного. Но собрание шло своим чередом, глухонемые выходили на трибуну и говорили своё. А их, Петьки и Вальки, точно здесь и не было. Не существовали они для этих людей, вот как! Пустое место, и всё!

Так получалось и сейчас. Не слышала его Эвридика, а потом освободился актёр, и она вновь превратилась в преданного делу помрежа, и личное для неё перестало существовать. И вместе с ним и Альфонс, и тем более он, Фаянсов.

Они, помреж и седовласый артист, играющий мудрых королей и благородных отцов, перешли в фойе, уселись на плюшевый диванчик.

— Вот вам текст. Репетиция завтра, в два, — сказала Эвридика, роясь в своей бездонной сумке.

Она извлекла из её недр несколько скреплённых страничек текста и нечаянно прихватила ещё кое-что. На паркетный пол, точно осенний лист, спланировал цветной снимок и улёгся вверх лицом. Фаянсов увидел сильно уменьшенную фотокопию своей «Мечты», одну из тех, что продавались на кладбище и на городском рынке.

Актёр тут же явил неожиданную для своего респектабельного вида мальчишескую прыть, бросился к снимку и галантно вернул его Эвридике.

— Вы любите Фаянсова? — спросил он с интересом.

Пётр Николаевич замер, хотя понимал: увы, речь идёт всего-навсего о его живописи, представленной единственным полотном. И, к сожалению, не ошибся.

— Ах, вы об этом? — после некоторой заминки сообразила Эвридика и будто бы удивилась: — Не представляю, как она у меня оказалась. — И поспешно засунула репродукцию в сумку.

И вот наступила она, третья боевая среда. Фаянсов вспомнил, отвлёкся от своих забот, поинтересовался делами капитана, но Рындин вместо своего бодрого «всё на мази» с горечью сказал:

— Именно сегодня эта банда полезет в банк, Тень назначила операцию, а если проще, налёт на два часа, разумеется ночи, время местное, известна и точка сбора, а связи нет и нет до сих пор. Дошёл до начальника облуправления. Воплю… воплю: «Товарищ генерал!» А он секретарше: «У вас где-то плохо закрыт окно. Дует в ухо».

Его субстанция, всегда излучавшая ровный уверенный свет, потемнела, набухла и теперь походила на дождевую тучку. Выпустил себя из рук бравый капитан Рындин, запустил свою внешность. Если бы души усопших брились, можно было смело сказать: некогда безукоризненный участковый зарос трёхдневной щетиной. Карасёв и тот, глядя на отчаявшегося милиционера, воздержался от своих колких острот.

Но Рындин всё же в своей большей части оставался капитаном Рындиным. Когда на земле наступил вечер, он расправил широкие плечи и твёрдо известил:

— Попробую взять их сам. — И по привычке сделал движение, будто потянулся к казённому сейфу, вознамерившись забрать из стального ящика своё верное табельное оружие, и не найдя ни сейфа, ни пистолета, всё же не упал духом, только помрачнел, превратясь на этот раз в тучу грозовую.

— Я пойду с вами. Авось чем-нибудь помогу, — предложил Пётр Николаевич, хотя операция не имела ни малейшего смысла. Просто ему не хотелось в минуты надвигающегося разочарования оставлять Рындина наедине с его горем.

— Спасибо! — растрогался Рындин. — Без помощи народа милиция слаба. То-то, Фаянсов, я и раньше чувствовал к вам симпатию, пусть и не мог её объяснить. Однако взять вас с собой не могу. Не имею права подвергать вашу жизнь риску… Впрочем, вы ничем не рискуете, — спохватился он, печально улыбнувшись. — Что ж, если у вас имеется желание, присоединяйтесь. Как доктор Ватсон. — Это была новость: оказывается, и Рындин не чужд шутке. И тем более он шутил в те минуты, когда не стыдно было бы всплакнуть и железному мужчине. Что и вовсе делало капитану честь.

— Я бы тоже отправился с вами, хоть вы, Рындин, и не любите меня, — сказал Карасёв. — Да у нас сейчас соберутся драматурги и режиссёры. Первая читка первой пьесы. Будем ставить «Вишнёвый сад»!

По дороге Фаянсов всё же разволновался, забывшись, впал в детский азарт и высказал такое соображение:

— Может, лучше их арестовать прямо в банке? Накрыв с поличным?

— Не имеем права. Да и нельзя по-человечьи. Наш долг удержать гражданина от преступления. Даже будь он отпетым. А вдруг тот в последний момент прозреет и начнёт новую жизнь, тут же у порога? Занёс ногу, и назад! Шансов, конечно, мало. Но, знаете, на свете всякое происходит. И мы им обязаны представить этот шанс. Они имеют право, хотя и не хочут, — пояснил капитан. — Впрочем, многие оперативники рассуждают, как и вы. Позволяют приступить к совершению преступления и тогда, хап, берут. Так, конечно, проще, не надо ишачить, собирать улики. Они вот, уже налицо. Этот, дорогой мой Пётр Николаевич, вопрос мучает честных сыщиков тысячи лет.

Фаянсов представлял себе воровскую малину по фильмам, виденным в молодости, и книгам, читанным в детстве: окраина города или пустой дачный посёлок, грязная комната, убогая мебель и водка с осклизлыми солёными огурцами, выловленными из старой бочки. Поэтому он был озадачен, попав в приличную современную квартиру с коврами, гарнитуром, книжной стенкой и японским телевизором. За накрытым настоящей скатертью столом шесть солидных супружеских пар отмечали настоящие именины. Бандиты в хорошо пошитых костюмах ловко управлялись вилками и ножами и пили шампанское и коньяк за здоровье присутствующих дам. И ни словечка о своём уголовном мире, все разговоры о болезнях да новостях мирового кино.

Они, духи, взирали на это пиршество с финского серванта, разместившись среди хрустальных ваз, как бы сидя в засаде.

— Может, вы ошиблись? — предположил Фаянсов, глядя на хозяев и гостей. — На вид они вполне пристойные люди.

— На вид может быть А внутри? Усекли? Чокаются коньяком, а пьют кока-колу. И это здоровые мужики, причём за своих баб. А почему? Нужна трезвая голова. Впереди дело! И ещё. Все напряжены. Малость психуют. Ждут его. А вдруг не придёт?

После этого и Фаянсов заметил короткие многозначительные фразы, нетерпеливые взгляды, будто случайно брошенные на часы.

— Выйдем пока на балкон. Век бы на них не глядел, скулы воротит. Да не беспокойтесь. Он придёт, однако не скоро. Не желает светиться. На улице ещё людно.

Они перебрались на балкон, смотрели с четвёртого этажа вниз на то, как постепенно затихает жизнь города. По улице ещё проезжали машины, слышались шаги, и в полосах света мелькали прохожие. Постепенно она начала пустеть, теперь и люди, и автомобили появлялись всё реже и реже, словно дистанцию длиною в день заканчивали отставшие. Гасли и окна в домах, сдавались под натиском тьмы. А когда в полночь незримая рука, опустив рукоять гигантского рубильника, отключила уличные фонари, город и вовсе погрузился в сон. Вот тут Фаянсову и показалось, будто между деревом и подъездом проскользнула зыбкая тень.

— Это он! Именно Тень, иначе не скажешь! — невольно понизив голос, подтвердил капитан.

Они вернулись в комнату, в засаду на серванте. Фаянсов в спешке задел вазу из чешского стекла, но ничего не случилось, зря он только схватился за сердце.