Собрание сочинений в 4 томах. Том 1. Вечерний звон - Николай Вирта

Хорошо, ах, хорошо ехать в телеге по родимым полям, слушать песню или самому петь ее, глядеть по сторонам и видеть землю, отдыхающую от урожая, думать о жизни или вспоминать милую, а когда затекут ноги, пробежаться по шуршащему жнивью, потом опять присесть, заснуть, качаясь из стороны в сторону, просыпаясь от толчков и мгновенно засыпая!

И заснешь — кругом поля, и проснешься — поля, поля да небо, да песня ямщика, безлюдье, покой, простор!

Какой же силы ураган должен созреть в неведомых просторах, чтобы возмутить кажущееся на веки вечные невозмутимым? Какой колокол разбудит это молчание?

…Там, где дорога упиралась в синюю стену неба, возникало нечто зловещее: надвигалась гроза… Уже слышны первые глухие раскаты грома, и тишина, безлюдье, покой оказались призрачными и зыбкими.

Все грозней туча, все ближе; вот уже близкие удары сотрясают землю. И притихают поля, и ямщик замолкает, и прядают ушами кони.

Ослепительно яркий свет, гром, свет, гром…

Гроза идет!..

Таня долго раздумывала, кого бы послать, чтобы перехватить Флегонта на дороге, и в конце концов остановилась на Волосове: «Хоть и путаник, а это дело сделает, не первый год знакомы!» Она предупредила писаря, что Флегонта надо ждать в ночь на воскресенье.

С вечера Волосов отправился на кладбище.

Уже потянуло ночным холодком, а Флегонт все не показывался.

Волосов сидел на валу, отделявшем кладбище от поля, и курил одну папиросу за другой — это был знак для Флегонта.

Наконец в поле появился темный силуэт человека.

Волосов поднялся на вал и три раза кукарекнул; в ответ он услышал басовитый смешок.

— Здорово, Костя, — взволнованно сказал Флегонт. — Спасибо, что встретил.

— Здравствуй, друг любезный. Везет тебе! Добрался благополучно?

— Если тут не попадусь, значит, действительно везет. Сил моих больше нет, умотался. Где прикажете остановиться? Какие для меня приготовлены хоромы?

— Пока сторожка, а потом переведем в безопасное место. Да и тут сейчас спокойно. Селу не до погоста и не до сирени.

— Ну, сторожка так сторожка! Давненько я в ней не бывал. Не развалилась еще?

— Что ей сделается? Пошли. Держись за меня. Небось помнишь: тут густые кусты.

В сторожку они проникли через окно, — Флегонт не захотел отдирать досок, которыми была заколочена дверь.

— Ты, что же, пешком?

— До Улусова пешком, а там подвезли какие-то дальние. Ну, что в селе? Как мои родные, здорова ли Таня?

— У нас тут такие, брат, дела!..

Волосов рассказал, как глухо бурлит село, ожидая оглашения сенатского определения, как все взволнованы арестом Луки Лукича.

— Вот как! Какая же это собака его засадила?

— Улусов.

— Так-так… И давно сидит?

— Дня три.

— За что?

Волосов рассказал. Флегонт выругался.

— Батьку твоего надо выпустить, — решительно сказал Волосов. — Надо, чтобы его мир выпустил, понятно? Надо подговорить мужиков.

Флегонт усмехнулся.

— Ты что же, союз мне предлагаешь? Вместе мужиков поднимать? А как на это посмотрят твои эсеры?

— Я независимый, по-своему решаю.

— Что же это означает?

— А это значит: что хочу, то и делаю, с кем хочу, с тем и работаю. Что же ты предлагаешь?

— Я предлагаю другое. Батьку из-под ареста освобождать не надо — это пахнет провокацией. Ничего хорошего от этого ни батьке, ни селу не будет. Нужно, чтобы мужики крупно поговорили с земским начальником насчет коренных сельских дел. Вот это будет хорошо… И сделать это не трудно, раз все село готово скандалить с Улусовым по-настоящему.

— Они готовы его прикончить.

— Ну, от того толку тоже будет немного. Ты сказал, что завтра сходка? Перед сходкой собрать бы человек пяток, кого понадежней, потолковать да раскрыть им глаза на всю эту механику. Или ты уже зашатался, «независимый»? с усмешкой спросил Флегонт. — На слова вы мастера, а как до дела, так в кусты?

— Почему в кусты? Не один ты в поле воин. А чего-нибудь новенького у тебя нет, чтобы расшевелило мужиков?

— Есть.

— Татьяну позовем?

— Не надо.

— Почему?

— Ей рисковать нельзя…

— Ладно. Ну, прощай, я тебя завтра рано подниму.

— Давай, давай собирай! Ольгу Михайловну непременно позови, Андрея, Зевластова… А там, кого знаешь.

Таня пришла на кладбище поздно, — Флегонт поджидал ее на валу.

У сторожки уселись на старую скамью.

— Где ты теперь работаешь?

— В Самаре, в транспортном бюро «Искры». Товарищ Клер руководит всей работой, а я его помощник, ты будешь секретарем бюро. Главное-то вот в чем, — пояснил он: — «Искра» готовит второй партийный съезд. Задача агентов «Искры», а стало быть, и моя, — завоевывать местные социал-демократические организации, присоединять их к «Искре».

— Не понимаю одного: почему ты решил приехать сюда? Опасно тут. Особенно теперь. Ты знаешь, что делается в селе?

— Опасность, Танюша, следом за мной шагает. А почему я оказался именно здесь? Тут две причины: хочу понюхать, чем пахнет в деревне, узнать, о чем думает мужик…

— Ты мог бы поехать в любую деревню, где тебя не знают.

Это-то и плохо! Раз не знают — значит, и рта не раскроют. Нет, Танюша, как раз хорошо получилось, что мне довелось побывать здесь. Давненько не был в родном краю… А здесь и я их пойму, и они меня поймут, и советы мои даром не пропадут. Да и не выдадут. Нет, меня они не выдадут. Впрочем, конечно, береженого бог бережет.

Он помолчал.

— Вторая причина, что я тут, а не в воронежской какой-нибудь деревеньке, — это ты, мой свет!

…После разъездов по России, разъездов, опасных и трудных, после стольких волнений эти часы тишины и покоя среди шуршащих кустов сирени на холме забытой могилы казались Флегонту особенно дорогими. Люди в селе спали, утомленные дневной работой, и спали поля под зыбким звездным светом.

Таня слушала Флегонта и боялась хоть чем-нибудь нарушить его плавно текущий рассказ. И ей тоже все казалось фантастическим — слишком уж мирно кругом, слишком тихо!

Так хорошо было знать, что он не оставит больше ее одну с ее любовью и тоской по нему. Теперь они надолго вместе, надолго, если… Но об этом страшном «если» сейчас и думать не хотелось. Все будет хорошо, все должно быть хорошо!

Флегонт обнял Таню и привлек к себе.

Воскресную обедню Викентий служил торопливо: ему передалось настроение мужиков, с нетерпением ожидавших сходки. Его лептой в общее дело была проповедь за обедней.

В ней он исходил из евангельских слов: «Итак, всякого, кто слушает слова сии мои и исполняет их, уподоблю мужу, который построил дом свой на камне. И пошел дождь, и разлились реки, и подули ветры, и устремились на дом тот… И он не упал потому, что был основан на камне. А всякий, кто слушает сии слова и не исполняет их, уподобится человеку безрассудному, который построил дом свой на песке».

Голос Викентия гремел, когда он, не назвав Улусова, предрекал этому «мужу» судьбу тех, кто строит дом свой на песке, — и вот пойдут дожди, разольются реки, подуют ветры и устремятся на дом тот. И упадет он, потому что построен на песке. Необычайность тона, резкие слова по адресу земского вызвали необыкновенное волнение в церкви: все это подогревало и без того горячие страсти.

Спокойней всех был Никита Семенович. Он заменял в этот день заболевшего псаломщика, спотыкался, перевирал ответные возгласы, чем очень сердил Викентия и выводил из себя богомольных мужиков. Но на это-то и бил ямщик, чтобы сильнее взбудоражить сельчан.

Еще до проповеди Петр и Сергей Сторожевы ушли из церкви. Проходя мимо Андрея Андреевича, Сергей подмигнул ему.

Андрей Андреевич тихонько выбрался из церкви, окольными путями добрался до Каменного буерака — здесь отец лавочника Ивана Павловича некогда ломал камень; сейчас каменоломня была в забросе.

Вдоль глубокой расщелины буерака дул свежий ветер, забирался в каменоломню и выл там, не находя выхода.

Глава вторая

Под защитой песчаного выступа на краю отверстия, служащего входом в пещеру, сидели Листрат, Петр и Сергей.

— Кого еще ждете? — спросил Андрей Андреевич.

— Должен прийти ямщик. Чобу я не позвал, — сказал Сергей.

— И верно, — вставил Петр, — пентюх пентюхом.

— Учительница обещалась и Миколай лавочников.

— А чего вы такое задумали? — строго спросил Андрей Андреевич.

— Молчи, узнаешь, — презрительно сплюнув, ответил Петр.

— Посиди, дядя Андрей, — миролюбиво заметил Листрат. — Авось тут все свои, не выдадим.

Пришел Николай. Спустя некоторое время явились Ольга Михайловна и Волосов.

— Ямщика не хватает, — заметил Листрат.