Как я воспринимаю, представляю и понимаю окружающий мир - Ольга Скороходова

Я понимала, что я веду маленького мальчика, а не он меня, поэтому без палочки не решалась ходить с ним, опасаясь, что мы можем на что-нибудь наткнуться: мальчик упадет, ушибется и будет плакать от боли.

Но по мере того как мальчик становился старше, он начинал понимать то, что я не зрячая. Настало время, когда я перестала брать палочку, ибо мальчик наконец научился водить меня.

С матерью я иногда бывала у таких знакомых, у которых тоже не было детей. В то время о таких знакомых я думала, что они так же, как и моя мать, плохо искали детей, поэтому не имели их.

В одной такой бездетной семье очень любили моего маленького друга: его крайне баловали, угощали фруктами, пирожками, пряниками, играли с ним, катали на лошади. В другой семье, где было две женщины (у одной из них были худые руки с морщинистой кожей, у другой руки были мягкие, гладкие), кажется, очень любили меня.

Мне нетрудно было понять даже в то время, что эти женщины любили меня, ибо относились они ко мне очень хорошо, ласково, и у них я чувствовала себя не хуже, чем у себя дома. У них для меня всегда находились различные лакомства и куклы со своими нарядами. Ясно, что я охотно ходила к этим женщинам, но ночевать у них не соглашалась и показывала, чтобы меня проводили домой, если моя мать почему-либо долго не приходила за мной. Сейчас я, конечно, не помню, за кого я принимала этих женщин. Однако помню, что свою мать я больше любила и стремилась вернуться к ней даже от тех людей, которые относились ко мне тоже хорошо.

Я замечала, что две эти женщины (мать и дочь) к другим детям относились не так, как ко мне. Других девочек, с которыми я играла, они не брали к себе в дом, не дарили им куклы или какие-либо другие игрушки. Впоследствии я узнала причину такого отношения ко мне: у молодой женщины была дочь, умершая в пятилетнем возрасте, которую тоже звали Олей.

Часто, бывая с матерью то у соседей, то у многочисленных наших родственников, я замечала (ибо мне всегда показывали), что то в одной, то в другой семье появлялись новые дети, которых мне позволяли осматривать и следить руками за тем, как их берут на руки, как их кормят. Поэтому я сравнительно рано начала понимать, что с очень маленькими нужно обращаться осторожно и ласково. Тем не менее сама я не терпела, когда взрослые обращались со мной так, как обращались с маленькими, т.е. мне не нравилось, когда меня гладили по голове или щеке. Проявление такого рода ласки скорее обижало меня, чем доставляло удовольствие. Сама я гладила только маленьких котят или птичек, если мне давали их в руки. Думая, что меня гладят так же, как и котенка или птичку, я сердилась и отстраняла тех людей, которые хотели выразить, быть может, хорошие, но непонятные мне чувства: то ли ласку, то ли другое что-то. Однако я никогда не любила и грубого обращения ни со мной, ни с другими детьми.

Конечно, рассказать об этом окружающим я не могла, только реагировала положительно или отрицательно на ласку и грубость.

Хорошо помню, что ко взрослым и детям я относилась не одинаково. У меня никогда не возникало желания обнять, поцеловать или просто погладить руку «большим людям». Но маленьких детей я не стеснялась, гладила их по голове, иногда целовала, бессознательно относясь к ним так же покровительственно, как относились ко мне взрослые. И велико бывало мое огорчение, если я неосторожным движением или потому, что не видела, причиняла боль маленьким детям. Отчетливо припоминаю два ужасных случая.

Мне было, вероятно, лет семь, когда однажды соседка поручила мне поиграть у них с ее девочкой, которую она еще кормила грудью. Девочка, не обращая внимания на то, что я постукивала перед нею ложечками и еще чем-то, плакала, лежа в люльке. Я решила взять девочку на руки и выйти с нею во двор, чтобы нас увидела мать этой девочки. Я взяла ее на руки, несмотря на то что она была для меня очень тяжелой. И так как руки мои были заняты, то я не имела возможности протянуть вперед руку, чтобы не наткнуться на какой-либо предмет. Я не заметила, как подошла к двери, которая выходила в сени и в тот момент была открыта. Я споткнулась о порожек и вместе с девочкой упала в сени. В сенях же в это время была поднята дверца, закрывавшая на полу спуск в подполье, так что я вместе с ребенком покатилась вниз по ступенькам.

Насколько сильно мы обе кричали, я этого не знаю, но помню, что нас вынесли из подполья и что я сильно плакала, хотя не сразу почувствовала, что ушиблась. Плакала же потому, что мне было очень жалко ребенка, и еще оттого, что непонятное мне в то время чувство огромной горечи и обиды так сильно заполнило все мое существо, что мне было даже как-то страшно от этого подавляющего чувства.

Не помню только, сколько прошло дней, месяцев или, быть может, лет после этого неприятного события, как произошел другой случай, тоже сильно огорчивший меня.

Другие соседи позвали меня покачать люльку с их девочкой. Меня посадили на высокую лежанку и дали в руки веревочку, которая была привязана к висящей люльке. Время от времени я прикладывала руку к девочке и ощущала, что она плачет. Чем дальше, тем сильнее плакала девочка.

Думая, что девочку можно утешить, если сильнее раскачивать люльку, я ухватилась обеими руками за край люльки и начала сильно и быстро раскачивать ее. Но через некоторое время я ощутила что-то страшное: люлька почему-то стала значительно легче, чем была раньше. Я осмотрела ее — девочки в ней не было. Я не сразу поняла, что именно произошло, куда исчезла девочка. Я некоторое время посидела на лежанке, совершенно не двигаясь, а быть может, от испуга я утратила способность двигаться. Потом что-то горячее как будто ударило мне в лицо и в голову — я подняла, что девочка выпала из люльки, которую я так старательно раскачивала.

Я соскочила на .пол и начала искать руками девочку. Она лежала на полу и вся сотрясалась от разрывного крика. Я начала поднимать, ее, но в это время кто-то подбежал к нам, резко оттолкнул меня и взял девочку.

И снова я плакала от ужасной обиды и огорчения и долгое время даже с матерью не хотела ходить к этим соседям. Теперь я понимаю, что ходить к соседям я не хотела потому, что меня терзали угрызения совести и было стыдно, что я не такая, как другие, поэтому делала все плохо.

Впрочем, этих двух девочек я, к счастью, не искалечила: впоследствии я их встретила уже взрослыми девушками, вполне здоровыми и трудоспособными, без каких бы то ни было повреждений.

А вот еще несколько примеров того, как ко мне относились дети и взрослые и как я понимала их отношение ко мне, как реагировала на это отношение.

Помню, что в детстве я довольно часто бывала с матерью в одной, как я могу теперь определить, припоминая события, очень культурной семье, где мне многое нравилось: нравились люди, нравились комнаты, в которых ощущался какой-то особенно приятный запах, нравились большие клумбы во дворе дома с разнообразными цветами. В этой семье были взрослые люди и подростки, а маленьких детей не было.