Cоветская повседневность: нормы и аномалии от военного коммунизма к большому стилю - Наталья Лебина

В условиях нэпа возродился институт содержанок. В.К. Кетлинская описала судьбу своей ровесницы, студентки Внешкольного института. Та без особого стеснения рассказывала своим подругам о выпавшей на ее долю удаче, о том, что «в нее сильно влюбился один меховщик, очень богатый коммерсант, он приходит к ней раза три в неделю на два-три часа…»995. Спросом пользовались у новой буржуазии дома свиданий. Упоминавшийся выше «салон гражданки Т.» посещали многие известные в коммерческом мире Ленинграда люди, а также представители интеллигенции. Курьезная история произошла с известным партийным журналистом Ольдором (И.Л. Оршером), который, судя по всему, тоже наведывался к гражданке Т. Уличенный в связи с проститутками, он отправился искать защиту у М.И. Ульяновой. Та, как пишет К.И. Чуковский, «пришла в ужас… Тов. Оршер, мы вам доверяли, а вы ходите на свидания с эсерами и меньшевиками! Стыдитесь! Так до конца и не поняла, что такое дом свиданий»996.

Услугами ресторанной и гостиничной продажной любви в 1920-е годы стали пользоваться и советские «хозяйственники». В 1926 году в Ленинграде прошел шумный процесс по делу Карточной фабрики. Предприятие возглавляли молодые люди, выдвинутые на свои посты партией большевиков. Однако соблазн растратить казенные средства оказался сильнее убеждений. Деньги, выданные на расширение производства, были истрачены на кутежи в ресторанах с публичными женщинами997. Сведения об этой категории клиентов нашли отражение в фольклоре торгующих собой женщин. В популярной в годы нэпа песне «Проститутка от бара» были следующие слова:

Меня купит растратчик богатый,И на Остров уеду я с ним.

В начале 1920-х годов в советской печати поддерживалась иллюзия «высокой нравственности» рабочего класса. Известный в то время журналист И. Лин, специализировавшийся на молодежной тематике, писал в 1923 году: «Торгуются с проститутками прилизанные молодые люди в пенсне, моноклях, в крепко заглаженных брючках, а рабочего парня там не найдешь…»998 Желаемое в данной ситуации выдавалось за действительное. До революции значительная часть рабочих рассматривала контакты с продажными женщинами как норму досуга. Материальные трудности первых лет революции несколько изменили ситуацию. Стабилизация же экономического положения в середине 1920-х годов вернула многих к традиционным практикам повседневности, в том числе сексуальной жизни. Действительно, если в 1920 году, согласно данным опросов, к услугам проституток прибегали около 43 % рабочих и 41,5 % представителей других слоев городского населения, то в 1923-м продажной любовью пользовались 61 % мужчин, трудившихся на фабриках и заводах, и 50 % занятых в иных сферах экономики, в торговле и т.д.999

Многие рабочие, по свидетельству медиков и социологов, полагали, что «ходить к проституткам» и болеть венерическими болезнями – дело вполне обычное, доказательство «молодечества»1000. Анонимный анкетный опрос, проведенный в 1925 году среди московских рабочих, показал, что услугами уличных женщин пользуются 27 % текстильщиков, 31,6 % швейников, 42,3 % металлистов, 78 % печатников (последние были самой обеспеченной категорией рабочих). Такая же картина наблюдалась и в Ленинграде. Там в пролетарских районах в конце 1920-х годов складывался контингент постоянных потребителей продажной любви. Среди них, как отмечали авторы книги «Мелочи жизни», написанной по материалам обследования быта ленинградских окраин, можно было встретить «и мастера с “Треугольника”, и безусого подростка с “Путиловского”, и чернорабочего с “Веретена”…»1001. Еще одно свидетельство прочных контактов «пролетарской массы» с институтом продажной любви – уровень распространения венерических заболеваний. Анкетирование 5600 больных сифилисом мужчин, проведенное в Ленинграде в апреле 1927 года, показало, что половина из них – рабочие, 19 % – безработные, 11 % – служащие, около 3 % – крестьяне и 18 % принадлежат к остальным социальным слоям. Начали половую жизнь с проститутками 31 % опрошенных, а имели сношения с ними в дальнейшем подавляющее большинство анкетированных – 74 %. Своеобразным показателем дальнейшей «демократизации» потребителей проституции могут служить и данные о местах заражения сифилисом и гонореей. В 1920-е годы заражались этими болезнями прежде всего те, кто имел половые сношения с продажными женщинами прямо на улице, на скамейке в парке. Конечно, советские чиновники и нэпманы в этих местах не появлялись. Потребители же дешевой любви, не располагавшие большими средствами, не брезговали такой обстановкой.

Таким образом, даже разрозненные, иногда косвенные материалы все же подтверждают тот факт, что во второй половине 1920-х годов социальные характеристики стороны спроса на услуги публичных женщин стабилизировались. Как и до революции, основную массу потребителей составил так называемый средний слой, подавляющее большинство в котором представляли квалифицированные рабочие. Для них контакты с проститутками являлись бытовой нормой.

К сожалению, ничего определенного нельзя сказать о мужчинах, пользовавшихся продажной любовью в эпоху большого стиля. Социологические исследования, выявляющие проблему клиентов института проституции, уже не проводились, обходит молчанием этот вопрос как документальный, так и художественный нарратив. Тем не менее спрос на услуги института продажной любви, хотя и тщательно скрываемый, на самом деле не мог уменьшиться на фоне гигантских территориальных перемещений и тех сложных процессов, которые происходили в советском обществе в области сексуальности. Несмотря на официальное преследование института продажной любви, развернувшееся с 1929 года, власти сквозь пальцы смотрели на почти профессиональных проституток, «работавших» в крупных советских морских портах, и в первую очередь там, где действовали магазины системы «Торгсин». О «жрицах продажной любви» с возмущением писали в Коминтерн иностранные моряки, прибывавшие в СССР1002. Косвенные данные об этой проблеме в конце 1930-х годов можно встретить в совершенно неожиданных источниках. О проституции, а следовательно, и о ее потребителях свидетельствуют, например, материалы одного из совещаний в ЦК ВЛКСМ в декабре 1937 года, посвященного вопросам борьбы с «врагами народа». А.В. Косарев, тогда первый секретарь ЦК комсомола, проанализировав систему исключения из рядов Коммунистического союза молодежи, отметил, в частности, что многие девушки, лишенные комсомольских билетов, теряли работу и нередко вставали на путь проституирования, легко находя себе клиентов из числа «неустойчивых в классовом отношении» лиц1003.

До революции походы в публичные дома, в рестораны и трактиры, где можно было встретить продажных женщин, рассматривались многими мужчинами как некая форма проведения досуга. Подобные практики частично сохранились в условиях нэпа. В 1930-е, когда резко изменился стиль повседневной жизни, контакты с представительницами продажной любви осуществлялись сугубо тайно. Это не могло не сказаться на ощущении моральной и физической нечистоплотности содеянного. Растворение проституток в стабильных социальных слоях приводило к тому, что мужчины, обладающие повышенной сексуальной активностью, теряли чувство меры в обращении с женщинами, не склонными ни к какой распущенности.

Административно-медицинские меры, которые царское правительство принимало в отношении проституции, в определенной степени можно расценивать как форму «милости к падшим»: здоровье и безопасность потребителей сексуальных услуг охранялись Врачебно-полицейским комитетом. Новая социалистическая мораль, принципы которой оказались во многом созвучны религиозным установкам, резко осуждала сторону спроса и даже была склонна возложить на нее всю ответственность за существование проституции в условиях советской действительности.

Уже в 1918 году в Петрограде по инициативе одного из районных органов власти было решено наказывать «развратников и соблазнителей штрафом до 1 тыс. рублей и арестом с принудительными работами сроком до 1 месяца с опубликованием о сем в газетах»1004. Впоследствии критика потребителя проституции велась в контексте идей солидарности трудового коллектива и его интересов. «Мужчина, купивший ласки женщины, уже перестает в ней видеть равноправного товарища», – заявляла А.М. Коллонтай, подразумевая прежде всего совместные усилия, осуществляемые в условиях всеобщей трудовой повинности1005. Рассматривая проституцию лишь как наследие капитализма, новые идеологические структуры пытались – во всяком случае, в первой половине 1920-х годов – снять с продажных женщин ответственность за их поведение. Так, в 1924 году заведующий венерологической секцией Наркомата здравоохранения известный врач В.М. Броннер заявил в интервью «Рабочей газете»: «Основное положение, из которого мы исходим при построении нашей работы, – это то, что борьба с проституцией не должна быть заменена борьбой с проституткой. Проститутки – это только жертвы или определенных общественных условий, или тех мерзавцев, которые втягивают их в это дело»1006.