Записки нечаянного богача – 3 - Олег Дмитриев

С неба камнями сыпались во́роны. Смерчам редко хватало одной птицы — чёрных одиночек, скомканных и покрытых ледяной коркой, выкидывало во все стороны. Но их было много. Очень много. И за свои жизни они не держались, как и все, кто замерзал насмерть в последней пляске возле тысячелетнего Дерева здесь, внизу.

Ревел медведь, роняя из ноздрей застывавшие на лету капли крови, мелкими рубинами падавшие на снег. Орал Артём, на лице которого ломалась ледяная корка, покрытая глубокими страшными красными трещинами. Хрипло рычал Фёдор, назвать которого умницей и эрудитом сейчас не решился бы никто. Он был больше похож на ледяного демона, чем сам ледяной демон.

И громко, торжествующе, пугая смерть до мурашек, выли умиравшие волки.

А потом грянул гром. И всё исчезло.

Глава 27

Встреча времен

Я очнулся от того, что кто-то проводил мне по щеке теплой влажной тканью. Чувства возвращались медленно и по одному. И это было удачно — всё сразу я бы вряд ли пережил. Сперва пришло ощущение тепла и сырости на лице. Вслед за ним навалилась такая боль во всём теле, что захотелось выть. Но сил не было. И воздуха в лёгких тоже не было.

Следом вернулся вкус. Лучше бы не возвращался. Потому что во рту была кровь пополам с едкой желчью, которую я тут же захотел выплюнуть. Но ни воздуха, ни сил по-прежнему не было. Тонкая горячая струйка потекла из уголка рта, противно затекая в ухо.

Потом пришло понимание того, что если у меня что-то болит и есть рот и ухо — то, выходит, я живой? Ну, хотя бы частично. Хотя, судя по нарастающей пульсирующей боли, перечисленными частями я не ограничивался. Болели все мышцы, связки, кости. Казалось, болели даже ногти и волосы. И это, как ни странно, радовало. Кричать аж хотелось от радости. Но с воздухом надо было что-то решать, долго я так не протяну.

— Дыши, Волк! — далёкий, смутно знакомый голос врезал по ушам, даря одновременно слух и способность сделать вдох, как первый хлопок по заднице от акушерки. И, казалось, сама земля тут же ударила снизу, помогая рёбрам разойтись из схватившей их ледяной судороги.

Я втянул сладкий воздух, чистый, лесной, морозный, и закашлялся, выплёвывая, казалось, всю гадость, что была во мне, на снег вокруг. Шевелиться было непередаваемо лень и до отвращения больно, но где-то глубоко в подсознании всплыла бодрая команда Сергея Михалка: «Ночью закон — руби, чтобы согреться!*». Начала колотить такая дрожь, будто кто-то заботливо запитал меня напрямую к кабелю на триста восемьдесят. В руках с удивлением обнаружил дубовую палку, размочаленную наверху до невозможности. Даже гордость какая-то внутри вспыхнула — не выпустил всё-таки! А теплая влажная ткань, от прикосновения которой я пришёл в себя, оказалась языком волчицы, что склонилась надо мной и смотрела внимательно, не сводя ярко-жёлтых глаз.

Руки и ноги слушались неохотно, хуже, чем тогда, в корчме. Видимо, на этот раз я подобрался к смерти ещё ближе. Интересно, почему тогда не было ожидаемого пролёта над Полотой и Двиной, родового дуба и очередного напутствия от Голоса моих Небес? Наверное, это из-за того, что прошлое общение с ним сблизило настолько, что не сразу и найдешь грань, разделяющую нас. Посидев тогда, прислонившись к коленям старого дерева, хранившего след князя-чародея, я будто тоже сросся с ними — и с деревом, и с родовой памятью. По крайней мере, увидев единственным раскрывшимся глазом Второва, сидящим на корне-кресле с тем самым боевым копьём на крепком ратовище в правой руке, я не удивился. Как не удивился и тому, что под левой рукой серого кардинала лежал, глубоко и тяжко дыша, усталый медведь. Глаза мощного старика были закрыты.

Под правую руку мне сунулась морда ещё одного волка. Я откуда-то знал, что это двухгодовалый сын старой волчицы, что помогла мне вернуться. С их помощью я приподнялся чуть повыше и почти с первого раза поставил одну ногу на ступню. Вторая упиралась коленом в лёд, рядом с оторванным вороновым крылом, из которого торчала розовато-белая кость. Зачерпнув горсть снега со льдом, обтёр ладони, потом лицо. Сперва текло тёмно-красное. Потом светло-красное. Когда пошло уже розовое, я решил закончить с процедурами. После умывания открылся второй глаз, и от этого сразу стало полегче, поспокойнее. Осмотревшись внимательнее, я увидел лежащих на спинах братьев Головиных, тоже сжимавших в руках дубины. А сама поляна будто ещё больше стала, шире, а стоявшие вокруг ели скалились жёлтыми зубами обломанных веток. Судя по тому, что заканчивались эти светлые отметины торчащих сучьев на высоте метров четырёх — ветерок тут погулял нешуточный. Стволов поваленных тоже хватало.

Я дополз до Тёмы, что лежал справа. То, что над их лицами поднимались еле заметные облачка пара, воодушевляло. Ещё бы почаще они поднимались — вообще бы здорово. Но было уже не до придирок. Волчица наклонилась над ним, проводя свои странные реанимационные мероприятия, но помогло и в этот раз — младший Головин закашлялся и застонал. Я успел повернуть ему голову набок, когда из него тоже хлынула желчь пополам с кровью и какой-то пеной. Серая медсестра потрусила к Фёдору, и там повторилось один в один то же самое, только набок умница и эрудит смог перевалиться сам.

— Не помню, что был за повод, но посидели очень хорошо, — прохрипел Артём, — до сих пор ноги не держат. Вот уж точно — как заново родился: ни стоять, ни сидеть, ходить только под себя…

— Ты что-то здо́рово растрепался для грудного, — утирая лицо, еле выговорил старший брат. Его тоже начинала колотить крупная дрожь. Я заметил, что едва промыв глаза, он завертел головой и немного успокоился, как только увидел сидевшего в кресле-корне живого и здорового, кажется, шефа.

— Федька! Живой! — дёрнулся было приключенец, но тут же скривился и замычал от боли.

— Не шевелись пока. Сейчас полегче станет — огонь разведём, отогреемся, — ровным тоном проговорил эрудит. И действительно, буквально через несколько секунд стало чуть легче.

— Дим, а у тебя всегда так было, что ты людей и их состояние мог чувствовать издалека? — спросил он меня.

— Нет, такого не бывало. Видел только, будто с высоты или сквозь укрытия, вроде рентгена, и то редко, раза три всего. А про состояние — нет, никогда, — честно ответил я, и с