Червонная Русь - Елизавета Дворецкая

– Когда мы обещали, князь Ярослав жив был… – Аким Желанович развел руками. – А теперь…

– Так вы верите, что это я убил?

– Князь Владимирко верит и выдать тебя требует. Повинись, может, простит…

– Это он пусть у меня прощения просит! – зло ответил Ростислав. – За то, что брата в таком грехе заподозрил! Спасибо, люди добрые! Хорош город Белз!

– Ты город-то не трогай! – Яков Наседка попытался приосаниться. – Мы тебя добром звали княжить, а выходит, нет тебе счастья! Ты убил или не ты, а мы с тобой заодно погибать не хотим! Иди-ка к князю Владимирку и сам с ним объясняйся!

– И кто же тут такой смелый, что хочет князя Ростислава за ворота выставить? – подал голос Звонята. – Уж не ты ли? Ну, давай выходи, сейчас у меня сам с заборола вороной полетишь! Удалец! Нас в дружине тридцать человек, и пока хоть один жив, ни одно рыло посадское князя Ростислава не тронет!

Пришедшие загудели: они и сами понимали, что некрасиво выглядят, и рады были любой возможности представить дело так, будто их здесь обижают.

– Тише, чада, тише! – Отец Ливерий вышел вперед. – Не кидайтесь друг на друга, аки псы. Подите по домам, а с князем Ростиславом я сам поговорю.

– Поговори, отче! – поддержал Немир Самсонович и вытер потный лоб. На Ростислава он старался не смотреть: ему не хотелось выдавать князя, но устами бояр говорил город, к голосу которого он не мог не прислушиваться. – Что же, раз так вышло…

– Требует князь Владимирко четырех человек: Ростислава Володаревича, Заваду Гудимовича, Будилу и Доброшку! – кричал Яков Наседка, когда обозленные Ростиславовы кмети не слишком вежливо выпихивали всю толпу из гридницы. – И княжну Вячеславну! Тогда снимет осаду!

– А их всех вверх ногами повесит перед воротами и велит расстрелять![65] – бормотал злой Звонята. – Тебя бы так, пес подзаборный!

– Это кто тут пес?

Голос оскорбленного Наседки утих в сенях, двери закрылись. Прямислава метнулась к Ростиславу и вцепилась в его руку. Сбывалось самое ужасное, чего она даже не могла вообразить. Начиная с того весеннего дня, когда она встретила на торгу нахалку Вьялицу, ее беды растут, как снежный ком. Ее хотят вернуть-таки князю Юрию, Ростислав погибнет, оба они погибнут! И когда придет помощь, будет поздно!

– Не пойду к князю Юрию! – бормотала она, чувствуя, что сердце сейчас разорвется. – Лучше в Солокию брошусь!

– Погоди, дочка, смертный грех на душу брать, самоубийц и отпевать не велят, – ласково и печально сказал ей отец Ливерий. – Поди сюда, чадо! – Он кивнул Ростиславу. – Поговорим.

Ростислав подошел и рухнул на скамью, сжав руки между колен и свесив голову. Даже когда он жил в заложниках у короля Болеслава, ему и то не было так гадко – несправедливое обвинение давило хуже любого несчастья.

– Ну, отец? – Он поднял голову и глянул на игумена. – И ты меня в Каины записал?

– Человек к добру стремится, да ведь и дьявол силен. Знаешь, сыне, кто основал Панкратьево-Солокийский монастырь?

Ростислав недоуменно глянул на него, не понимая, при чем здесь это.

– Князь Ярополк Изяславич! – сам себе ответил отец Ливерий. – Сорок с лишним лет тому назад он здесь княжил. Потом прогнали его отсюда родичи твои – Рюрик, да Володарь, да Василько Ростиславичи. Много тогда воевали за Волынскую землю, да в конце концов велел киевский князь Ярополку Изяславичу ею владеть. Да не вышло – убил его окаянный Нерадец, а сам в Перемышль сбежал к Рюрику Ростиславичу. Отцу моему по плоти, – со вздохом добавил игумен. – Винили тогда братьев Ростиславичей, что подослали убийцу к князю Ярополку, да доказать ничего не могли. И с юности ранней душа моя ужасалась всякому злу, что творится, когда князья, родичи кровные, города делят. Потому и искал душе своей надежного прибежища – молить Господа и за правого, и за виноватого, чтоб избавил род наш от братоубийства. А судить – не мое это дело. Виноват отец мой мирской в той смерти, не виноват – не знаю, а только верю, что простит ему грехи Господь. – Отец Ливерий сел рядом с ним и задумчиво сцепил руки. – Сказал Бог: «Мне отмщение, и Аз воздам». Князю Владимирку месть свет в глазах затмила, он тебя судить хочет. Пусть Бог судит. Если ты по совести перед братом предстать не хочешь…

– Я не хочу? Не боюсь я перед ним встать! – Ростислав вскочил и потряс кулаком. – Пусть-ка он, мне в глаза глядя, скажет, что я убил! Пусть покажет, какие у него такие доказательства! Пусть покажет мне того, кто меня якобы видел! Свидетеля нашел! Да этого свидетеля святой бы водой окропить, он и рассыплется! Сам пойду, не буду ждать, пока под руки из города выведут!

– А я?! – в отчаянии воскликнула Прямислава. – А я как же? Чтобы я князю Юрию досталась?

Ростислав замолчал, глядя на нее. За себя он, охваченный негодованием, сейчас не боялся, но Прямислава в этом случае неминуемо попадет в руки бывшего мужа, и на этот раз тот уже ее не выпустит.

– А чего же ты хочешь? – Отец Ливерий обратил на нее печальный испытующий взгляд.

– Мне все равно! Только я с Ростиславом Володаревичем останусь! Если его князь Владимирко в яму посадит, пусть и меня сажает, я с ним сидеть буду! А к князю Юрию не пойду!

– А если он убийца, князь Ростислав?

– Ну и пусть! Мне все равно! – с трудом сдерживая слезы, отвечала Прямислава, плохо понимая, что говорит. – А я все равно его не покину!

– Что же ты князю Юрию блуда не простила, а другому братоубийство готова простить?

– Ах, отче! – Прямислава сжала голову руками. – Господь Своим милосердием черного от грехов убеляет, как снег. Что ты меня спрашиваешь, какой он, я не знаю и знать не хочу! Мне Бог велел любить, и для меня нет его лучше, какой бы он ни был!

– Ну, Бог тебя простит! – Отец Ливерий вздохнул и встал. – Только в городе тебе, чадо, оставаться нельзя. Уходи, и пусть князь Владимирко своих врагов ищет.

– Куда же я уйду? – Ростислав посмотрел на него.

– А вот идем за мной, я покажу.

Отец Ливерий направился к дверям, Прямислава и Ростислав пошли за ним. Под дверью Забела и Звонята отчаянно шептались о чем-то; увидев игумена и князя, они разом замолчали, пропустили их вперед и двинулись следом. Звонята хмурился, у Забелы лицо было бледное, с испуганно вытаращенными глазами, но при этом решительное.

Перед княжьим двором и на улицах было полно народа, но при виде игумена, за которым шли, как им казалось, виновники их несчастий, белзцы замолкали и расступались. Игумен вел князя Ростислава в сторону ворот, и люди думали, что тот готов сдаться старшему брату прямо сейчас. Мужики кое-где снимали шапки, как при виде покойника, женщины принимались плакать – вид жениха и невесты, в которых еще вчера они видели князя и княгиню и которые теперь шли как жертвы на заклание, вызывал горькие слезы.