Чужое тело, или Паззл президента - Зиновий Юрьев

Евгений Викторович откинулся в кресле и закрыл глаза. Веселящее облегчение, что неожиданно снизошло на него во время звонка, не проходило, и он впитывал его всем телом. Он даже пошевелиться боялся, чтобы не спугнуть давно забытого умиротворения. Но все-таки, почему ему вдруг стало легче дышать? Только оттого, что он поговорил с матерью? С чьей матерью — это ведь тоже было не совсем ясно. Нет, может быть, потом он постарается проанализировать свои чувства и источник поднявшихся на поверхность сознания слов и знаний. Но не сейчас. Жалко было бы потерять промелькнувшее ощущение душевного спокойствия, которое и без того уже начало отступать под привычным грузом тихого отчаяния.

Он открыл сейф, выгреб почти все наличные — чуть больше миллиона рублей, и попросил секретаря отправить перевод на миллион рублей на сберкнижку отца.

Виктор Тихонович Долгих взял сберкнижку, жэковский счет — совсем охренели они, что ли, это ж надо такие суммы требовать — паспорт и отправился в сберкассу. Еще не было и середины октября, а снег валил вовсю, и морозный ветер так и кусал за уши. А еще пишут о глобальном потеплении. По погоде в Томске этого не скажешь. Как была Сибирь, так и осталась Сибирью.

Шел он не спеша, стараясь ставить ноги поувереннее. После микроинсульта, перенесенного год назад, всё время было у него ощущение, что вот-вот голова закружится, и он упадет, поскользнувшись. А это, предупреждал его врач, не дай бог, належишься с переломом. В старости кости плохо срастаются. В старости всё легко ломается и плохо срастается. Он шел по их Горшковскому переулку и думал, что если зима опять будет снежной, а чистить будут так же плохо, как всегда, засыплет их трехэтажный домик в один прекрасный день так, что и не вылезешь на свет божий. На углу, где переулок впадал в проспект Фрунзе, на котором была сберкасса, порывы ветра завивали маленькие снеговые буранчики.

Не нравилось Виктору Тихоновичу всё, что окружало его и вообще всё, что происходило в стране. Потому что порядка стало меньше. А точнее, не стало его вовсе. Раньше всё было на своих местах. И порядки, и вещи, и люди. Если был он замдиректора автобусного парка, значит, отвечал он и за автобусы, за их техсостояние, за водителей. А теперь что… А и не поймешь что. Частные какие-то маршрутки появились, черт знает, кого за руль сажают, одной рукой руль крутят, другой на ходу деньги собирают. А то и вообще руль не держат. Выручка-то важнее. Вот и давят народишко почем зря.

А вот и сберкасса. Хоть здесь повезло — очереди никакой. Он поздоровался с девушкой — да какая Марина девушка, ей, поди, уже под сорок, сидит здесь, наверное, лет сто — протянул книжку и сказал:

— Мариночка, пять тысяч мне, пожалуйста.

Марина забарабанила маникюром по клавишам компьютера, потом вдруг остановилась, глянула на Виктора Тихоновича, позвала своих коллег, и вот уже три операционистки склонили три одинаково выкрашенные в цвет волос известной певицы головки и стали смотреть в компьютер. Чего они там не видели? Раньше компьютеров никаких не было, по карточкам всё разносили, а работали вроде и побыстрее, чем сейчас. Ну, слава богу, управились. Он взял книжку, пересчитал деньги, хотя чего там считать, пять бумажек по тысяче, их и так видно. Теперь можно было заплатить за квартиру. Он открыл книжку, чтобы посмотреть, сколько у него оставалось на счету. Что за чертовщина, какие-то цифры длинные в графе приход. Виктор Тихонович очки старался надевать пореже — у него была теория, что чем больше зрение напрягаешь, тем больше глаза тренируются. Но на этот раз пришлось залезть в карман пиджака и нацепить очки на нос.

Что за глупость, совсем девки работать отучились, всё напутали, дурехи. Он твердо помнил, что у него на счету было двенадцать тысяч с чем-то, плюс пенсия за октябрь, минус пять тысяч, которые он только что снял. Итого должно быть около тринадцати тысяч, а они чего понаписали — один миллион тринадцать тысяч двести одиннадцать. Вот дуры. А еще пишут: пересчитывайте свои деньги, не отходя от окошка кассы.

Он вернулся к Марине, которая почему-то начала улыбаться ему. То хмурая всегда как сыч, а то вдруг заулыбалась.

— Мариночка, у вас, наверное, машина сбилась, насчитала тут мне лишний миллион. А то возьму и сбегу с ним.

— И бегите на здоровье, только жену не бросайте. В крайнем случае, можете меня прихватить. Деньги-то ваши.

— Как мои? Миллион-то не мой.

— Может, он раньше и не ваш был, а теперь ваш, зачислен на ваш счет. Я еще подумала, может, вам лучше такие деньги не на текущем держать, а положить на какой-нибудь срочный, вон их сколько разных, и накопительный, и подарочный, целый список на стене. И процент совсем другой. А то, хотите, можно часть денег в валюту перевести. Курс вон надо мной. Хотите в доллары, хотите, в евро, а можно и в иены или, скажем, швейцарские франки.

— Марин, я что-то на старости совсем ума решился. Объясни: зачем мне иены? Пойдешь за молоком в магазин и не знаешь, сколько иен за бутылку полуторапроцентного платить. Шучу, конечно. Но вообще-то, откуда у меня миллион? Я вроде ни в каких лотереях не играл. И на телевидении миллионером с Дибровым не стал. И в «Минуте славы» первое место не занимал. Откуда ж деньги?

— Это перевод вам. Мы всё проверили. Всё ж такие суммы не каждую минуту переводят. Всё честь по чести, всё правильно, Виктор Тихонович. Перевод из Москвы, а от кого и за что — про это нам не известно.

— Так куда же жаловаться?

— Да господь с вами, зачем же жаловаться? И на что жаловаться? Что много? Или мало?

— Да нет, Мариночка. Я даже в толк никак не возьму. Так это что значит, что перевод и правда мне?

— Вам-вам. Не мне же… Так что поздравляю вас, Виктор Тихонович.

— Спасибо, Мариночка…

Ну и ну, думал Виктор Тихонович, возвращаясь домой. Кто ж это мог ему из Москвы миллион рублей прислать. Чудны дела твои, господи. Ну, говорили по телевизору, что ветеранам к празднику что-то там подарят. Но не миллион же. И не ему, потому что ветераном он не был. Он и родился, когда война только-только кончилась. Что ж это выходит, от Женьки, что ли? Так опять не получается, ему, он говорил, приходится и за квартиру платить, и вообще в Москве, говорят, цены на все безумные.

На улице почему-то стало заметно теплее… Не только уши больше не щиплет, просто хоть раздевайся. Вот Даша-то удивится. Не поверит, решит, что я совсем уже тронулся. А я ей книжечку под нос, смотрите сами, решайте сами, Дарья Олеговна.

Не заметил, как оказался дома. Давно уже не скакал с такой скоростью.

— Да-аш, — крикнул он с порога жене.

— Что, Витюша?

— Я даже не знаю, что и подумать…