Дневники Фаулз - Джон Фаулз

Незабываемые минуты, пугающая вечность. Она зовет меня назад, внутрь. Делает меня ненормальным, чужим для самого себя, некрофилом.

Я подошел к крепости. По стенам бегали и кричали поползни. В Микенах их множество, почти ручных, они звонко кричат, недовольные вторжением людей.

Львиные ворота — массивные, величественные; грандиозное воплощение в камне звериного начала; в этом есть нечто средневековое. Я прошел в них, осмотрел так называемые гробницы Агамемнона и его семейства, побродил — кое-где пробираясь с трудом — по крепости. Кроме меня, тут никого не было. Груды камней у разрушенных стен, их основания скрыты за сухой сорной травой и увядшими цветами; во всех канавках, ямках — обломки, черепки, они же торчат из стен. Я взобрался на вершину акрополя — туда, где находятся развалины дворца, и окинул взором затянутую дымкой Аргосскую равнину и пышущие жаром серые горы. В восточном ущелье кричали канюки, их крик напоминает плач. По-прежнему в одиночестве прошел вокруг массивных стен, испытывая благоговение и радость оттого, что никто мне не мешает. Отыскал тайный ход, ведущий в подземный колодец, тот, который Миллер называет мрачным и ужасающим[331]. Зажег огарок свечи. Ступени вели вниз, затем резко поворачивали и уходили в темноту. Не скажу, что мне было легко заставить себя спуститься до конца: пугали тишина, темнота, ощущение, что кто-то крадется сверху, и неизвестность впереди. Мне было не по себе, но все же Миллер — неисправимый романтик: на дне не было ничего, кроме сухой земли и засыпанного камнями отверстия. Но Миллер повернул назад, не достигнув дна. А если бы он не описал свой опыт в таких выражениях? Пережил бы прямо противоположное? Три поползня сидели на стене и хором кричали. Глашатаи царства духа. Откуда ни возьмись появилась лисица и замерла на куче камней примерно в пятидесяти ярдах от меня. Я решил, что она, должно быть, необычная лиса, раз устроила нору прямо под гробницей Клитемнестры. Но потом я понял, что передо мной сама Клитемнестра: высокая, худощавая, дикая и прекрасная, совсем не похожая на лисицу. Я шевельнулся, и она залаяла; в лае слышались раздражение и беспокойство. Наконец легкими прыжками она скрылась из вида, помахивая пушистым хвостом, не пряча, а скорее подчеркивая свои грехи. Она испугалась не меня. В стороне шли овцы, а за ними пастух, высокий мужчина в широком коричневом плаще. Позвякивая колокольчиками, отара прошла мимо крепости; вдалеке раздался крик козодоя. Первые звезды, и мертвая тишина. Я пустился было в обратный путь, но что-то заставило меня свернуть к гробнице Атрея. Поначалу я просто постоял у входа. Однако почти невидимая в сумерках дверь властно звала меня.

И я вошел с зажженной свечой в гробницу. Я стоял в самом центре и ждал, что сверхъестественное как-то проявит себя. Где, как не здесь, в наидревнейшем склепе, мертвецам восставать по ночам из гробов! Хотелось необычайных ощущений, хотелось окаменеть от ужаса. Но все было спокойно. Молчаливое всеобъемлющее забвение. Я ждал около пяти минут. Смерть оказалась такой, какой я ее себе и представлял. Потом покинул гробницу — торопливо и с облегчением, испытывая гордость, что прошел «испытание». Я спускался вниз, а все вокруг благоухало. Вдалеке, на равнине, загорались огоньки; ярко блистало серебро молодой луны. На циклопическом мосту[332] кричали совы. Я мог разглядеть их в бинокль. Крики сов повторяло эхо. Вдоль стены мягко двигалась Клитемнестра; вот она замерла, принюхалась, взвыла голодным и печальным воем и растворилась в темноте. Должно быть, почуяла во мне кровь Агамемнона.

Назад в деревню — при свете луны и звуках флейты. Какой-то пастух в полях играл на свирели; я уже съел свой ужин при свете лампы и успел лечь в постель, а он все играл.

На следующее утро я отправился в Герайон[333], обособленно стоящий храм, где встретились аргивяне и их союзники. Именно здесь, по существу, началась Троянская война, здесь же Зевс женился на Гере. Мне пришлось идти на юг вдоль подножия гор. Я пересек Аргивскую равнину, большие участки жнивья, где бродили индейки, овцы, ослы и пони. Эти места славились замечательными индейками, а гомеровское определение «лошадей разводящие» все еще применимо к местным жителям. Я чувствовал себя счастливым: солнце пекло, дул легкий ветерок, и я был один. По пути зашел в маленькую деревушку, спросил дорогу. Меня поняли. Я продолжил путь. Оставил позади гору, на которой, как я предполагал, находилось святилище, спустился в узкую, но восхитительно зеленую и сыроватую долину, где росли кипарисы и лимоны. Там были даже грязные лужи. И две фермы. Казалось, я попал в Шангри-Ла. Выбравшись из долины, я миновал оливковую рощу, где во множестве рос тимьян. Солнце нещадно палило. Мне встретился человек на ослике. На нем была строгая шляпа и залатанные во многих местах брюки. Мы обменялись приветствиями и подозрительными взглядами. От Герайона мало чего осталось. Фундаменты храмов, горы камней, отдельные фрагменты циклопической стены. Я сидел на холмике и смотрел, как два канюка атакуют беркута. Нарядная черно-белая каменка-попутчик мелькала среди руин. Я стал искать какие-нибудь стоящие обломки или черепки — и надо сказать, с большим успехом. Среди моих трофеев — сердоликовая бусина, обломок обсидиановой бритвы, много красивых черепков, странный металлический предмет, найденный в расщелине стены. Я интенсивно продолжал поиски под палящим солнцем, находящимся в самом зените. Обед я решил пропустить. Около двух я вдруг понял, что умираю от жажды. Обратная дорога была ужасной, солнце било прямо в глаза. В прохладной долине я тщетно высматривал какие-нибудь фрукты, но разглядел лишь валявшиеся на земле два старых лимона. Я подобрал их и съел, стараясь, чтобы меня не увидели с ферм. Подгнившие и сухие лимоны дали, однако, мне силы добраться до деревушки, где я выпил целых две бутылки лимонада на глазах изумленных сельских жителей. Теперь домой.

Вечером я пошел осматривать остальные гробницы — темные очертания на стерне и в оливковой роще. На холме за деревней находится современный музей, прекрасно спроектированный. Непонятно почему, он пустой и заброшенный. Из деревни в крепость лучше всего идти мимо него, оставив сбоку темно-синюю стену гор. Занимаясь поисками черепков, я надолго задержался и в гостиницу попал не скоро, решив посетить крепость позднее. Через огромную дверь я проник в местами обвалившуюся, похожую на каменный улей гробницу — в духе архитектуры друидов. В Микенах много сходства со Стоунхенджем.

Ночью дул сильный ветер, ставни ходили ходуном. В крепость я не пошел, чувствуя сильную усталость. В отличие от многих я не нашел Микены мрачными или нагнетающими уныние. Скорее загадочными — таинственными и величавыми. Они более основательны, более примитивны, чем Кносс или Фест[334]. Но, как и там, дают представление об идеальном обществе в совершенной среде — это культурный центр в мире, где человек уверенно себя чувствует и с удовольствием путешествует. Воздух, простор, дороги над равниной. Всадники в Львиных воротах. Короли вдоль подножия гор направляются к Герайону, раскинувшемуся на солнечном отроге. Аргос, Тиринф, все ушло. Одни руины.