Кома - Сергей Владимирович Анисимов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Выдернув вторую булавку из кнопки звонка и внимательно её осмотрев, Николай сломал обе о лестничные перила и неинтеллигентно выкинул их вниз, в пролёт. Показательно, что рассказав родителям о важности соблюдения сейчас осторожности, сам он этого делать не стал. Можно было снова пару дней поночевать по подъездам и больничным отделениям, где дежурили те его знакомые, которые не примут его за окончательно свихнувшегося, но этого не хотелось. Хотя было бы полезно. Но всё равно не хотелось.
Сначала ругнувшись своим мыслям, а затем улыбнувшись, Николай достал ключи и открыл дверь. Дома было темно и тихо, и улыбка с его лица сошла сама собой. Не включая свет в прихожей и не снимая ботинки он сделал несколько мягких шагов и приоткрыл дверь в родительскую спальню. Мама удивлённо воззрилась на него поверх книжки. Отец негромко, с присвистом похрапывал, поэтому и было так тихо, – обычно в это время родители смотрели телевизор даже между рабочими днями.
– Мама, я вернулся, – тихонько сказал он, приоткрыв дверь чуть пошире, чтобы она увидела его лицо.
– Хорошо погулял? – почти не понижая голос спросила мама. Когда отец спал, рядом можно было лупить колотушкой по отбивным – до пяти или шести утра разбудить его было сложно.
– Неплохо, – ответил он, стараясь, чтобы в голосе было побольше юмора. Интересно, разочарована ли мама тем, что девушка не оставила его у себя, а погнала домой на ночь глядя, да ещё в такой поздний час? С другой стороны, и если бы он не пришёл по той же самой прозаической причине, – и это бы тоже девушку в её глазах характеризовало плохо.
Раздевшись и разувшись в прихожей, Николай в носках снова прошёл к родителям в комнату и поцеловал маму в тёплую и мягкую щёку, пахнущую каким-то кремом.
– Я пешком обратно прошёл, – счёл нужным сказать он. – От Литейного недалеко, если через мосты. Дома всё нормально?
– Да, конечно. А у тебя?
– Да и у меня тоже ничего.
Он начал стягивать рубашку прямо тут, не собираясь мамы стесняться, но вовремя вспомнил о не до конца ещё зажившей полосе пореза на боку, и, поведя сведёнными плечами, поднялся. Ему хотелось спать, и оставалось до этого недолго, что вызывало предвкушение. Всего-то зубы почистить, душ принять, да покопаться в заваленных разнообразным барахлом ящиках своего стола, – найти пару необходимых вещей. Это было несложно, потому что то, что нужно сделать чтобы прожить без приключений ещё хотя бы пару дней, пока не разрешится ситуация с Соней, он продумывал всю дорогу домой – времени на это оказалось вполне достаточно. В который раз в жизни для приведения собственных возможных реакций в уже осознаваемые понятия отлично подошла терминология из статей по физиологии поведения, которые он переводил. Он был человеком, а не крысой и не мышью, но это никакой роли не играло. Все лабораторные тесты собственно и рассчитаны на то, чтобы моделировать функции памяти и поведение человека, – тем более, что все мы в глубине души звери. «Двойное избегание» и «Большая и малая награды, с затруднением для получения большой» – забавные такие тесты на обучаемость и импульсивность. В первом случае крысе дают возможность свободно выбрать то из двух зол, которое ей легче переносить, – скажем, сидеть в той части лабиринта, которая освещена яркой лампой (что крысы не любят), или в затенённой. При этом крыса будет в курсе, что во втором случае хитро прищуренный лаборант щёлкнет ей по носу. Ну, а название второго говорит само за себя: проделав какое-то несложное действие, крыска может сразу получить маленькое поощрение, но если захочет, – может, понапрягавшись и сделав что-то серьёзное, получить сразу кучу еды. Вот и выбирай, что тебе нравится, – скажем, тихонько собрать чемодан и поехать куда-то далеко, где всегда нужны врачи или хотя бы бетонщики? Как вариант – остаться на том же месте, но сидеть тихо, делать вид, что всё окружающее тебя не касается, а что касается – так это попить пива, посмотреть телевизор, или даже полюбоваться каким-нибудь искусством, если ни первое, ни второе не нравится. Как луговая собачка, вдохновенно раскладывающая у норки икебану из сухих листиков и прутиков, пока по соседству кого-то не слишком громко грызут. И как другой вариант – рискнуть.
Уставившись на висящий на стене блеклый чёрно-белый портрет деда в ещё узких, старого образца погонах офицера медслужбы ВМФ, Николай вздохнул. Жить ему, конечно, хотелось, причём достаточно сильно. Чудом выкрутившись из почти безнадёжной, в общем-то, ситуации в прошлый раз, полтора с лишним года назад, он здорово изменился. Начал понимать родителей. Начал придавать меньше значения тем проблемам, которые не были связаны с настоящим человеческим горем: вроде случайно потерянных денег или того, что его кто-то там попытался обидеть или обмануть. Максимум, что он от такого переживал – неловкость. Он начал испытывать удовольствие от мелочей, вроде элегантности и законченности формы жёлудя, забившегося в щель под батарею чуть ли не с детства, и теперь вытащенного оттуда трубой пылесоса. Смешно сказать, но одним из наиболее красивых переживаний года у него было – не знакомство с удивительно красивой брюнеткой из сборной Политехнического на последнем ориентаторском «Кубке Белых Ночей», а то, как потрясающе выглядела расцветка листьев черноплодной рябины ранней осенью на родительской даче, когда погода уже зябкая, а ветер ещё тёплый, и гладит щёку, как вытертая фланельная подкладка штормовки. Это было, наверное, даже не по-мужски, и в то же время было так глубоко и сильно, что стесняться подобного он не собирался, – просто жил.
Иногда Николаю казалось, что в какой-то мере он живёт в долг, – в том числе и за своих погибших ребят. Ну что, пришла пора долг отдавать?
Включив пискнувший компьютер, он набрал несложный пароль и залез внутрь. Подумав, скопировал файл неоконченного перевода в папку документов, помеченную именем отца, а затем начал копаться в собственных файлах. Стёр три десятка рисунков Луиса Ройо, которые могли бы не понравиться родителям, – с вооруженными иззубренными секирами девушками в окровавленных доспехах, стоящими над телами поверженных монстров или нежно обнимающих дружественных. Стёр старые, сохранённые текстом письма от немногих друзей и нескольких давно ушедших из его жизни по своим делам подруг. Это было личное. Стирать было жалко, но заставить себя это сделать проблем всё же не составило. Неприятно, если кому-то придет в голову прочитать обрывки его старых разговоров, – пусть
