Поль Гоген - Анри Перрюшо

А тем временем Пикено успел потребовать у губернатора Пети, чтобы сержант Клавери был отозван из Атуоны - "за плохое исполнение административных обязанностей, - писал Пикено, - и за то, что без моего ведома поддержал судебное преследование против господина Гогена". Управитель нарядил следствие, из которого, "со всей очевидностью, выяснилось, что ряд фактов, на которые указывал покойный, подтвердился".

Пети удовлетворил просьбу своего подчиненного и сместил Клавери. Вскоре Пикено сложил с себя временные обязанности управителя. А на место Пети назначили другого губернатора. И в апреле 1904 года, к удивлению и негодованию Пикено, сержант Клавери вновь водворился в Атуоне. И тут, казалось, дух Гогена ожил в бывшем управителе Маркизских островов.

"Я нахожу, что меня незаслуженно дезавуировали, и почтительно, но решительно против этого возражаю, - тотчас написал он новому губернатору. Имею честь, господин губернатор, просить Вас довести мой протест до сведения господина министра колоний, к высшему правосудию которого я и взываю. Если, однако, глава нашего департамента посчитает, что я неправ, я буду признателен ему, если он позволит мне воспользоваться моими правами на отставку и пенсию. Свободный от всяких административных обязательств, я смогу тогда, господин губернатор, опираясь на доказательства, объявить во всеуслышание обо всех притеснениях и злоупотреблениях, в которых повинны жандармы наших поселений, в частности, на Маркизах".

Губернатор немедля ответил Пикено:

"Имею честь сообщить Вам, что должен призвать Вас не выходить за рамки тех обязанностей, которые возложены на Вас в местной администрации. Полгода назад освобожденный по служебной надобности от должности управителя Маркизского архипелага, которую вы временно исполняли, Вы в настоящее время не должны иметь никакого касательства к делам этого архипелага и в особенности Вам надлежит воздерживаться от замечаний по поводу решений, которые я нахожу нужным принимать в интересах службы. Прошу Вас в дальнейшем соблюдать большую осмотрительность. С другой стороны, считаю своим долгом уведомить Вас, что с ближайшей же почтой буду просить о Вашем выходе в отставку, как только Вы будете иметь на нее право".

Три недели спустя Клавери дали чин унтер-офицера.

Маркизским жандармам не суждено было забыть Гогена. Но отношение их к нему с годами полностью переменилось. Выйдя в отставку и поселившись в департаменте Верхняя Сона, Шарпийе с умилением вспоминал "мэтра Поля Гогена", "выдающегося человека", "несчастного великого художника", с которым он имел счастье встречаться на Маркизах. "Это был человек, каких я в жизни не видывал, - рассказывал он. - Прозорливец".

Клавери чтил память художника еще более пылко. Выйдя в отставку, он держал табачную лавчонку в Монгайаре, в Верхних Пиренеях, и благоговейно показывал покупателям маленькую витрину, где хранились деревянные скульптуры того, кого он когда-то преследовал и кто теперь сделался его кумиром" *.

Однако на островных миссионеров эта запоздалая благодать не снизошла. Один из них, когда-то знавший художника, писал в 1934 году преподобному отцу Анри де Лаборду: "Какую бы ценность ни представляли его произведения, я хотел бы, чтобы имя этого жалкого человека было предано забвению. Как видите, я не сторонник того, чтобы делать различие между автором и его произведениями. Должно быть, я слишком долго жил поблизости от этого господина" **.

* Бернар Вилларе.

** Письмо, опубликованное в каталоге выставки Гогена в Оранжери де Тюильри в 1949 году.

Жестокие слова. Впрочем, не более жестокие, чем официальный отчет о деятельности миссионеров на Маркизах, который всего лишь год спустя после смерти художника был послан во Францию. Администрация островов сменилась, и теперь точка зрения властей совпадала с точкой зрения Гогена.

"Конгрегация Пикпюс, - говорилось в одном из этих донесений, занималась единственно тем, чтобы утвердить на Маркизах свою власть, приобретая земные богатства с помощью религиозной пропаганды под предлогом воспитания, утверждения морали и насаждения французского влияния... Присутствие конгрегации на Маркизских островах - помеха материальному, интеллектуальному и моральному прогрессу архипелага".

Один из управителей архипелага отмечал также: "Туземцы прежде всего привыкли бояться миссионеров и жандармов, причем страх перед одними подкрепляется страхом перед другими". Гоген несомненно безоговорочно подписался бы под этими донесениями" *.

* Архивы Министерства по делам заморских территорий. Тексты цитировались Урсулой-Франс Маркс-Ванденброук в ее диссертации, защищенной в Сорбонне.

Бывают, однако, странные причуды судьбы. Несколько лет назад среди самых прилежных учениц в школе сестер в Атуоне числились правнучки Гогена и Мари-Роз Ваэохо.

И в Папеэте именем художника названа не только одна из улиц, но и один из коллежей.

*

Возвратимся в Европу. Только 23 августа 1903 года из письма Пикено Монфред узнал о кончине Гогена. Сначала он сообщил об этом Воллару и Фейе, потом написал Метте.

Воллар поспешил ответить Монфреду:

"Если случайно у Вас есть произведения Гогена, предназначенные им для продажи, я буду Вам чрезвычайно обязан, если Вы окажете предпочтение мне. И еще одно: я говорил Вам, что по моему договору с Гогеном была установлена плата двести франков за каждую картину. Позднее в одном из моих писем я высказал Гогену готовность платить по двести пятьдесят франков за полотно. Но в письме, еще более позднем, копия которого у меня сохранилась, я сообщил ему, что, принимая во внимание нынешнее состояние дел, я вынужден придерживаться нашей взаимной договоренности о двухстах франках".

Нет никаких сомнений, что Гоген этого письма никогда не получал. В противном случае, можно себе представить, каким яростным посланием обогатилось бы его эпистолярное наследие! Письма Воллара к Гогену были пересланы во Францию вместе с остальными бумагами художника. Того, на которое ссылается Воллар, среди них нет. Да и судя по последним денежным переводам Воллара, его договоренность с Гогеном осталась в силе. "Что касается платы по двести франков за картину, - снова писал Воллар Монфреду 8 октября, - я надеюсь, Вы не думаете, что я объявил это задним числом".

Не будем в это углубляться. Воллару вскоре пришлось платить за картины Гогена куда дороже.

Между Монфредом и Метте завязалась оживленная переписка.

"Мой бедный Поль умер в обстоятельствах на редкость печальных, писала датчанка 23 сентября. - Когда я год тому назад в последний раз была в Париже, мой друг Шуффенекер говорил, что Поль болен и несчастлив, но я не предполагала, что конец так близок!"

Метте выслала Монфреду доверенность, чтобы он мог сосредоточить в своих руках наследие "великого художника", "необычайного человека, который был моим мужем". Две публичные распродажи принесли: первая - 1 077,15 франка, вторая - 1 056,95 франка. К моменту своей кончины Гоген должен был Коммерческому обществу 1 389,09 франка. Но вскоре пришли два чека от Воллара, а потом полторы тысячи франков, которые Фейе выслал Гогену, едва только получил отчаянный призыв художника, и на счету Гогена оказалось 1567,15 франка. Монфред обеспечил возвращение семье всех этих денег - общая сумма которых составила 4151,25 франка.

Кроме того, Монфред передал Метте произведения Гогена, которые у него хранились. Он взял на себя продажу некоторых из них- некоторые картины приобрел Фейе, который поспешил пополнить свою коллекцию.

"Мне все равно, - говорил Фейе, - будут ли эти полотна когда-нибудь стоить пятьдесят сантимов или сто тысяч франков. Они хороши, мне этого довольно". Цены на них, однако, не замедлили подняться, и виноградарь на это сетовал. "Ясное дело, если буржуа начнут покупать Гогена, то подорожанию конца не будет!". В коллекции Фейе оказалось двадцать картин Гогена, среди них такие шедевры, как "Желтый Христос", "Две таитянки" и "Те арии вахине".

Несколько лет спустя Монфред, посетивший Фейе, был удивлен, не увидев последней картины на ее обычном месте.

- Ох, понимаете, - сказал Фейе, - я так не хотел ее продавать... Вы же знаете, как я ею дорожил... Но что вы хотите? Пришел такой-то. Он во что бы то ни стало желал ее купить и предложил мне пятнадцать тысяч. Само собой, я отказался. - Пятнадцать тысяч! За "Те арии вахине!.. Да вы что! Я не собираюсь ее продавать... Конечно, если вы предложите из ряда вон выходящую цену, тогда дело другое. - Сколько же? - Ну хотя бы тридцать тысяч. Тридцать тысяч? Вот они. - Ах, дорогой друг, вы знаете, как мне не хотелось ее продавать, но подумайте сами: теперь, выходит, моя коллекция не стоит мне ни гроша" *.

Зато у Метте не было ни малейшей склонности к коллекционированию. Как пишет Рене Пюи, "Мадам Гоген, как только смогла, "реализовала" все, что досталось ей после мужа".

Весной 1907 года она провела две или три недели во Франции. Она привезла из Дании много полотен, которые у нее приобрел Воллар. Во Франции ей удалось получить от Фонтена рукопись "Прежде и потом", которая впоследствии была приобретена одним немцем.