Я жил в суровый век - Григ Нурдаль

— Слушай! — Круто обернувшись, она схватила меня за руку. — Слышишь?

Мы прислушались, звук повторился. Короткий яростный лай. Затем все стихло.

— Уж это никак не овчарка, — прошептал я, оборачиваясь к Герде.

Но, выпустив мою руку, она уже метнулась в чащу, и я не стал медлить, а побежал за ней, и в тот страшный, беспощадный миг все слилось для меня воедино: арест, допрос, приговор, ночи и дни перед казнью, желтые ворота с надписью «Человека освобождает труд», составленной из сосновых веток...

Мы мчались по сосняку, я скоро нагнал Герду, но у нас уже не было сил бежать, и дальше мы побрели, спотыкаясь о сучья и корни деревьев, а яростный лал собаки все приближался, но я не оборачивался, и тут сосняк стал клониться под гору, и я увидел, что за лесом начинается поле, и подумал, не все ли равно теперь, где они схватят нас. Я взял Герду за руку и замедлил шаг.

Но мы не остановились. С поля доносилось какое-то равномерное пощелкивание, и, не отпуская руки Герды, я, шатаясь, побежал вниз по склону. А после мы шли уже шагом, не быстрым, но и не медленным, боясь споткнуться, чтобы нас не застигли распростертыми на земле. Мы слышали, как пыхтит собака в зарослях вереска позади нас, но никто не стрелял, пока еще не стрелял — сначала они, наверное, окликнут нас, — и я зашагал к просвету между деревьями и подумал, что он напоминает ворота и как только мы туда войдем...

Впереди простиралось поле — буровато-серая вырубка, покрытая высокой жухлой травой, перезимовавшей под снегом. В поле стоял человек, орудуя корчевателем, другую рукоятку держал мальчик... и в тот же миг из вереска выскочила собака и пронеслась мимо нас…

Это был сеттер, всего лишь щенок с розовыми пятнами на носу и у глаз, он веселым лаем приветствовал мужчину и мальчика, а затем, резвясь, возвратился к нам и подскочил к Герде...

...Кажется, я стоял и смеялся, впрочем, что стоял — это точно, и держался за ствол березы, а может, я просто вскрикнул и выпустил руку Герды, и тогда у нее подкосились ноги, и она рухнула во весь рост в вереск, да так и осталась лежать, уткнувшись лицом в снежную жижу.

Мы больше не могли бежать, теперь уже не могли. Щенок нагнал на нас такого страху, что мы вконец обессилели. Мы даже не пошли краем леса, а открыто зашагали к полю, и я подумал:

«Мы пойдем просто так, как ни в чем не бывало, и, может, нас примут за влюбленных».

Я взял Герду за руку, но, кажется, она даже не заметила этого; рука ее была холодна и безжизненна, и сама она шла за мной как лунатик, которого хотят водворить в постель.

Равномерное пощелкивание исходило от корчевателя. Отец и сын не слышали наших шагов, и мы почти вплотную подошли к ним, когда мальчик неожиданно оглянулся. Он что-то крикнул отцу, и мужчина с усилием выпрямился, выпустил рукоятку машины и обернулся к нам. Это был низкорослый, на редкость худой человек, что называется кожа да кости. Его смуглое лицо бороздили морщины, со лба стекал пот. Разглядывая нас, он поправлял подтяжки, а другой рукой шарил позади себя в поисках опоры, пока не нащупал рукоятку корчевателя.

Наверно, он простоял так с полминуты или больше, а может, всего несколько секунд, — не знаю, мы уже утратили чувство времени. Меня вдруг охватила сильная дрожь, я стал искать, за что бы мне уцепиться, а он, казалось, теперь понял, кто мы такие. Торопливо смахнув пот с бровей, он заморгал, стараясь получше нас рассмотреть, затем быстро взглянул вниз на дорогу, сделал нам знак головой и тихо сказал:

— Идите за мной.

Он пошел краем леса, и мы ни на миг не заподозрили в нем провокатора. Мы покорно зашагали за ним — все было нам безразлично. Я шел позади Герды и видел, что с каждым шагом у нее все сильней подгибаются ноги. Обойдя вспаханное поле с другого конца, мы подошли к низкому некрашеному срубу — человек ни разу не остановился, не сказал нам ни слова, — и мы вошли вслед за ним в сени. Он запер дверь.

— Немцы с самого утра рыщут по округе, — торопливо проговорил он, — и как пить дать еще вернутся сюда: знают, что рано или поздно вы должны пересечь шоссе. Да, да, — продолжал он, подняв голову, словно заведомо отметая все возражения, — не надо ничего объяснять, я знаю, кто вы такие.

— Мы не думаем здесь оставаться, — пробормотал я, уставившись на желтые пуговицы куртки, висевшей на стене. Но голова у меня шла кругом, и, протянув руку, я ухватился за гвоздь, чтобы пол не уплыл у меня из-под ног. — Мы пойдем дальше. — Я взял Герду за руку и двинулся было к дверям, но он остановил нас и водворил на прежнее место.

— Не дурите, — твердо сказал он. — Никуда вы сейчас не уйдете, здесь же все видно как на ладони. Переждите здесь, пока не стемнеет. Я знаю верное место... Слышите?

Не отпуская моей руки, он обернулся, и тут я тоже услышал нарастающий рев мотоцикла, мчавшегося по дороге. Затем рев заглох, отдалился к северу, а хозяин подтолкнул нас к окошку и показал на взгорок напротив коровника.

— Я только что вырыл картофельный погреб вон в том взгорке. Пока он, правда, больше похож на лисью нору. Там и спрячетесь.

— А если нагрянут немцы...

— Я накидаю сверху земли и заложу дверцу дерном, — сказал он, — работа нехитрая. Этим болванам и невдомек будет, что кто-то хоронится под землей. Да и не в первый раз...

Распахнулась кухонная дверь, и на порог вышла женщина. Увидев нас, она закрыла рот рукой и застыла на месте.

— Хильмар, кто эти люди?

— Марта, — приказал он, не отвечая на ее вопрос, — скорей дай что-нибудь поесть.

— Хокон где? — спросила она, не отнимая руки ото рта.

— Сторожит за углом.

— Хильмар! — повторила она, по-прежнему не отнимая руки ото рта... и я видел, что она вся в страхе, и понимал, что им грозит.

— Нет, — глухо сказал я, — мы не можем остаться, риск слишком велик.

— Для кого? — спросил он.

— Для обеих сторон, — сказал я, и тотчас Герда метнулась мимо меня к дверям.

— Скорей, — сказала она, — пошли.

Кто-то толкнул дверь с улицы: на крыльце стоял мальчик, с ним была собака.

— Вы должны обождать, пока стемнеет, — важно сказал он, — здесь вам бояться нечего. Мы закидаем погреб землей и дерном.

Отец улыбнулся.

— Вот, слыхали?

— Но собаки же отыщут наш след?..

Я не расслышал его ответа. Голоса вдруг отдалились и выхолостились, как эхо, а лица заколебались, словно отражение в замутненной глади воды, подо мной подкосились ноги, и я подумал, что должен говорить, сказать хоть что-то, чтобы только не уснуть, женщина обняла Герду, а меня кто-то обхватил за плечи и подтолкнул к дверям.

— Пошли, — сказал крестьянин, — время не ждет.

Мы зашагали вдоль коровника, и я заметил, что хозяин несколько раз останавливался и поглядывал на дорогу. Скоро мы добрались до взгорка, и, сняв руку с моего плеча, крестьянин отпер дверцу в землянке. Она была высотой в метр и отвесно упиралась в склон, точно чертежная доска.

— Осторожно! Здесь две ступеньки!

Голос его словно долетал до нас из другого временного пласта, из другого мира, и я подумал: «Нет, мы не имеем права этого делать», — и хотел воспротивиться, но он только покачал головой и столкнул меня в погреб. От земли и проросшей картошки веяло холодной сыростью, и это освежило меня настолько, что у меня даже хватило сил повернуться и принять в свои объятия Герду.

— Холодно тебе?

Мы стояли вдвоем в могильной тьме, я привлек ее к себе; вся дрожа, она стучала зубами, и ее волосы коснулись моей щеки.

Дверца захлопнулась; я услышал, как кто-то чиркнул спичкой, и увидел на земле ящик, а на ящике — стеариновую свечу в коричневой квадратной бутылке, в каких обычно держат ягодные настойки.

Погреб был невелик, но позволял распрямиться во весь рост. Один закут до половины засыпали картошкой, другой стоял пустой.

— Можете лечь вот здесь, — сказал хозяин, указав на пустой закут, — тут есть мешки, они сгодятся вам на подстилку. Я приду, когда смеркнется, а пока поищу знакомых людей, которые поведут вас дальше.

Опустив на пол корзину, хозяйка положила на край закута шерстяное одеяло.

— Господи, — пробормотала она и взяла Герду за руку.

— Который час? — спросил я.

— Половина первого. Ждать придется долго.

Он приоткрыл дверцу и выглянул наружу. Затем, распахнув ее до конца, помог жене подняться вверх по ступенькам. Солнце устремилось в проем и заполнило погреб, и, только когда захлопнулась дверца, мы заметили, что от сквозняка погас свет.

— Спички где?

Я хотел кинуться к лестнице, но в потемках наткнулся на Герду, мы вместе рухнули на пол, и я уже не мог встать, и пополз туда, где, как мне казалось, был вход, и стукнулся о край закута, и пополз назад, и ухватился за ящик.

— Не волнуйся, он оставил спички на ящике, — донеслось до меня, и я нащупал в темноте руку Герды.

— Наверное, коробок упал, — сказал я, и тут меня снова захлестнул страх, стиснув глотку так, что я поперхнулся и все кашлял и кашлял, чтобы только не задохнуться. — Не слышала ты, как он падал?