Паломино - Даниэла Стил

– Ну, это у тебя получается на «отлично»! – Чарли расплылся в улыбке, поглядывая на Мелли, которая догоняла малышку Сэм, бежавшую по дорожке. – В жизни не видел таких счастливых детей. Им у тебя хорошо, правда?

– Надеюсь.

Детям, да и родителям, а также врачам и прочим работникам действительно было хорошо у Саманты. Она претворила мечты в жизнь. Дети получали максимум свободы, родители обретали надежду, врачи могли осчастливить убитых горем родителей и детей, а жизнь других работников ранчо становилась куда более осмысленной. И почти всегда на ранчо были дети, ради которых и стоило все это затевать. Бывало, конечно, что к ним попадали детишки, которым не могли помочь даже самые заботливые психотерапевты и наставники. Бывали случаи, когда даже любовь и терпение Сэм не давали желаемого результата. Это происходило в тех случаях, когда дети были еще не готовы принять помощь, не дозрели до нее, а порой – такое тоже встречалось – было понятно, что они не дозреют никогда. Сэм и ее коллегам было тяжело признать, что они не в состоянии помочь ребенку, но они все равно старались как могли, старались до последней минуты, до отъезда ребенка с ранчо.

Удивительно, что, несмотря на скопление увечных детей, на ранчо всегда царило веселье, слышались смех и восторженные крики, мелькали улыбающиеся лица. Сэм и сама никогда еще не чувствовала себя такой счастливой и умиротворенной. И теперь, встречаясь с хозяевами или работниками ранчо и отбирая новый персонал, она спрашивала людей только о том, что непосредственно касалось дела. Бесконечные и бесплодные поиски Тейта прекратились. Саманта спокойно говорила, приводя в уныние Чарли, что ее удел – всю жизнь быть одной и заниматься только ранчо и «своими детишками». Казалось, ей больше ничего не нужно, и Джош любил приговаривать, что это ужасное безобразие. В тридцать два года Сэм по-прежнему отличалась изумительной красотой, и Джошу больно было осознавать, что она одинока. Сэм никем из мужчин не интересовалась и вела себя очень осторожно, стараясь не подавать надежды одиноким отцам пациентов и врачам, которым она нравилась. Она считала, что для нее личная жизнь больше невозможна, это навсегда закрытая дверь. И все же она не вызывала жалости, ведь Сэм постоянно была окружена детьми, которые ее обожали и которых она искренне любила.

Дело было в октябре, день выдался необычайно теплый, Саманта чем-то занималась во дворе, и вдруг ее позвали в контору – принять необычного пациента. Его направил на ранчо судья Лос-Анджелеса, услышавший о деятельности Сэм. За «обучение» мальчика должен был платить суд. Сэм знала, что он приедет утром. Знала она и то, что история мальчика довольно своеобразна, однако социальный работник сказал ей по телефону, что объяснит все на месте, когда они приедут. Сэм заинтриговали его слова, но в то утро у них с Джошем были кое-какие дела, и она не захотела поджидать ребенка в конторе. До возвращения детей из школы ей еще предстояло выполнить кучу дел. В тот момент на ранчо проживал шестьдесят один человек. Сэм уже решила, что на ранчо можно будет разместить максимум сто десять детей. Что ж, пока еще есть возможности для расширения численности.

Когда Джеф пришел за Самантой – она беседовала с Джошем, остановившись возле джакузи, – он посмотрел на нее как-то странно. И, вернувшись в контору, Сэм поняла почему. В маленьком сломанном инвалидном кресле сидел съежившийся светловолосый мальчик с огромными голубыми глазами; руки его были сплошь в синяках, и он судорожно прижимал к себе старого плюшевого мишку. Увидев его, Сэм чуть не ахнула – настолько он был не похож на остальных. За последние пять месяцев она перевидала множество увечных детей: приезжая на ранчо, они плакали, хныкали, упрямились, капризничали. Им не хотелось ходить в школу, они боялись лошадей, не понимали, с какой стати они должны теперь сами стелить себе постели, но при всех различиях этих детей роднило одно: они были обласканы и даже заласканы родителями, которые души в них не чаяли и страшно переживали, что судьба так жестоко обошлась с их любимыми крошками. Никогда еще на ранчо не попадал столь откровенно нелюбимый ребенок, малыш, чьи тело и душа были так жестоко изранены. Когда Сэм подъехала к нему поближе и протянула руки, пытаясь заговорить с мальчиком, он заслонился локтем и жалобно заплакал. Сэм переглянулась с социальным работником и, переведя взгляд на мальчика, по-прежнему стискивавшего своего плюшевого мишку, тихонько проговорила:

– Не бойся, Тимми. Здесь тебя никто не обидит. Меня зовут Сэм. А это Джеф. – Она указала на рыжеволосого юношу, однако Тимми сидел зажмурившись и плакал все громче и громче. – Ты боишься?

Сэм спросила еле слышно, и через минуту мальчик кивнул и приоткрыл один глаз.

– Я тоже боялась, когда приехала сюда в первый раз. Пока я не покалечилась, я очень много каталась верхом, но когда впервые приехала сюда, тоже боялась лошадей. Ты тоже их боишься?

Он решительно затряс головой.

– А чего ты боишься?

Мальчик открыл второй глаз и в ужасе уставился на Саманту.

– Ну скажи.

Наконец раздался тихий, сдавленный шепот:

– Тебя.

Сэм была потрясена. Она подняла глаза на Джефа, социального работника и свою секретаршу, взглядом умоляя их отойти подальше. Они медленно отступили в глубь комнаты.

– Но почему ты меня боишься, Тимми? – продолжала Саманта. – Я не сделаю тебе ничего плохого. Ты же видишь, я, как и ты, сижу в инвалидном кресле.

Какое-то время он молча смотрел на нее, потом кивнул.

– А почему ты в кресле?

– Я попала в аварию, – Сэм теперь не рассказывала о том, что она упала с лошади. Это не соответствовало ее замыслам, ведь она пыталась приучить детей к верховой езде. – Но я чувствую себя уже гораздо лучше и очень многое могу делать самостоятельно.

– Я тоже. Я умею сам себе готовить.

«Неужели ему приходится самому готовить обед? – изумилась Сэм. – Кто же все-таки этот мальчик и почему он так зверски избит?»

– А что ты любишь готовить?

– Спагетти. Ну их еще продают в консервных банках.

– У нас здесь тоже есть спагетти.

Мальчик грустно кивнул.

– Я знаю. В тюрьме всегда дают спагетти.

Сердце Саманты дрогнуло, она потянулась к ребенку и взяла его за руку. На этот раз он не стал прятаться, хотя второй рукой по-прежнему судорожно сжимал старого грязного мишку.

– По-твоему, здесь у нас как в тюрьме?

Мальчик кивнул.

– Ну что ты. Здесь у нас летний лагерь для ребят. Ты когда-нибудь ездил в лагерь?

Он покачал головой, и Саманта подумала, что он выглядит не на свои шесть лет, а года на четыре. Она уже знала, что, когда ему был всего годик, он перенес полиомиелит, пагубно отразившийся на развитии его ног и таза.