Хвала и слава Том 1 - Ярослав Ивашкевич

— Простите меня великодушно за это позднее вторжение. Но мне действительно было тяжко. Понимаете, Янек, я очень одинок.

Он робко и испытующе посмотрел на молодого рабочего.

— Жениться вам надо, вот что! — рассмеялся Вевюрский. — С бабой тяжелый крест, а без бабы еще хуже. Верно?

— Кто его знает! Женщины меня сторонятся… Понимаете, я хотел жениться на панне Тарло, которая устроила у вас ясли… Но она хочет уйти в монастырь, потому что ее бросил жених. Вот видите, как все складывается.

Вевюрский, изумленный, широко открыл глаза. А Янушу хотелось смеяться — так примитивно выглядела его история, изложенная в общих чертах. Все недомолвки, телефонные звонки, встречи, разговоры, слезы оказалось возможным свести к этой убогой схеме. Собственно, так оно и было, остальное — только домысел.

— А что бы вы стали делать с такой женщиной? — промолвил Янек. — Никакой от нее радости. Говорят, у нее был уже не один жених. Куцая такая, остриженная. Ведь ничего хорошего из этого все равно не получилось бы.

Януш пытался улыбаться, но это давалось ему с трудом. Вевюрский видел это, но по-прежнему прикидывался благодушным.

— Дорогой вы мой, да мы вам такую невесту найдем! А пригласите меня на свадьбу?

Тут Вевюрский испугался, что хватил лишку, был слишком фамильярен с родственником «старой княгини».

— Я, конечно, шучу, — добавил он, стараясь говорить уважительно. — Кому в голову придет приглашать простых людей на графскую свадьбу?

— Моя свадьба не будет графской.

— Допустим, но вы устроите свадьбу на свой лад, как и я когда-то устраивал свою. Мы друг дружке не указка.

В этот момент «Жермена» взглянула на Януша, и в ее взгляде открылось столько женственности, что это озадачило Мышинского. С какой-то загадочной силой уставились на него эти детские глаза. Януш выдержал ее взгляд. Ядя подняла глаза к потолку и поднесла к губам зажатый в руке желтый карандаш. Януш с минуту молчал, пораженный этим взглядом.

— А если бы мне захотелось? — спросил он. — Если бы я пригласил вас на свадьбу? Если бы пожелал, чтобы вы стали моим шафером, моим другом?

Лицо Янека вдруг стало серьезным.

— Что тут много говорить? — отозвался он, помолчав немного. — Каждому свое. Вы, граф, сколько бы мужиков и лакеев на свою свадьбу ни пригласили, все равно ни сами на нашу сторону не перейдете, ни нас на свою не перетянете.

Януш задумался.

— Так как же вы полагаете? Значит, человек человеку не брат?

— Человек человеку волк — не слыхали? — на этот раз почти грозно произнес Янек. — Бедный человек — ну это еще куда ни шло… это другое дело. А уж что касается богатых — извините. Какой же вы мне брат, пан граф? Вы граф — и все! Богат, одет как картинка, а если и милостив, то эдак по-барски, от такой милости порой все нутро переворачивается. Я против вас ничего не имею, вы добрый, и в Варшаве вас все уважают, ничего не скажешь. Но вы ясновельможный паи, а я рабочий. Нет между нами согласия и быть не может.

Опершись локтями о стол, он говорил почти с ненавистью:

— Конечно, вы к нам пожаловали, я вас приглашал, вы у меня пили и ели. Но будьте спокойны, вы меня в своем доме ни хлебом, ни водкой не угощали и не угостите. На свадьбу вы меня, может, и пригласите, а вот на чашку чаю в воскресенье — никогда. Ведь вам со мной не о чем разговаривать, вы ученый, а я — темнота, вот оно что!

Теперь он встал из-за стола, высокий, стройный, верхняя половина его фигуры тонула во мраке, лица не было видно, но, впрочем, Януш не смотрел на своего собеседника. Склонившись над столом, он не отрывал взгляда от красных и синих клеток на полотняной скатерти.

— Нет между нами ничего, кроме пропасти, такой же огромной, как в Силезии под горой Святой Анны. Может, пропасть эта еще глубже, чем между нами и немцами…

Януш поднял голову.

— Что вы говорите, Ян! — беззвучно прошептал он.

Янек остановился с поднятой рукой.

— Верно. Слишком много наговорил и неумно. Может, мы и были бы вместе… иногда…

Януш пожал плечами.

— Я бы и в других делах хотел быть вместе с вами.

Янек присел к столу и снова постарался придать своему лицу любезное выражение.

— Чего нет, того нет, пан граф. Об этом и говорить не стоит. Может, в будущем, когда наши дети подрастут, то и пропасть эту засыплют, и горой Святой Анны завладеют, ну и вообще… А пока наведывайтесь, как только захочется. Я всегда рад видеть поляка, потолковать о польских делах. Ведь я уже давно из Польши… и когда вернусь — не знаю.

— Вы должны вернуться, Ян, — сказал Януш очень мягко.

Он старался говорить ровно, не меняя голоса, так как боялся разрыдаться. Януш испытывал неизведанную доселе жалость к самому себе и действительно считал себя очень несчастным. Вевюрский, очевидно, заметил выражение лица Мышинского, ибо взглянул на него повнимательнее. Но тут маленькая Ядя вдруг громко расплакалась, уронив голову на лежащую перед ней книжку.

— О-ой-й! — плакала она. — О-о-о! Не могу решить задачу!

Вевюрский подошел к ней и попытался ее успокоить. Из соседней комнаты донесся голос разбуженной Янки:

— Что случилось? Почему малышка плачет?

— Ничего, ничего, — ответил жене Вевюрский, не переставая гладить девочку по голове.

И действительно, Ядя сразу же успокоилась, подняла голову и бросила украдкой взгляд на Януша, словно желая проверить, какое произвела впечатление. Вевюрский вслух прочел задачу (с трудом произнося французские фразы), девочка внимательно слушала. Когда он кончил, она сказала:

— Уже поняла. Сейчас сделаю, — и бойко принялась писать в тетрадке.

Вевюрский вернулся к столу. В руке он держал маленькую афишу.

— Поглядите, что мне принесли, — показал он. — Дают какое-то представление в зале агрокультуры. Билеты можно приобрести, но это довольно далеко… Может, пойдете со мной? Это будет через неделю. Зайдите ко мне послезавтра утром, поедем за билетами.

Януш взглянул на афишку — на ней было написано крупными буквами: «Лилюли», пьеса господина Ромена Роллана», а ниже мелким шрифтом излагались подробности.

— Это любительский спектакль, там, дорогой, играют одни рабочие, — заметил Вевюрский, — хотелось бы поглядеть.

Януш обещал прийти послезавтра.

— Ехать придется до Лила, за Порт де Лила, это далековато, но прокатимся. Хорошо? — добавил Янек мягче, словно желая успокоить Мышинского.

Януш встал, простился — Янек проводил его до низкой дверцы — и вышел на уже совсем опустевшую улицу. На перекрестке, за синагогой, ему встретился какой-то человек, вдребезги пьяный. Он брел посреди тротуара, пошатываясь из стороны в сторону, и громко пел: «Эх, как весело в солдатах». Янушу вспомнилось, как он впервые пел эту песенку с маленьким Собанским на Подолье, сидя на зарядном ящике. И ему стало как-то не по себе.

XI

Билинская и Спыхала долетели до Неаполя, там сели на пароход Неаполь — Палермо и вечером отправились в путь по довольно неспокойному морю. Спыхала не спал почти всю ночь — бурное море, жара, духота не давали ему сомкнуть глаз. Он открыл иллюминатор, под которым с тихим гулом колыхались тяжелые волны. После полуночи на горизонте возникла высокая пирамида вулкана Стромболи. Вулкан от самого подножия рдел изнутри огнями и был похож на лицо актера, озаренное искусственным светом рампы. К утру посвежело, они подошли к Палермо. Вода залива была спокойной, но серой, город, залитый восходящим солнцем, подымался амфитеатром. Монте Пеллигрино, гора Святой Розалии, с плоской как стол вершиной, вздымалась, вся голубая, справа от порта.

Спыхала отвез Марию на виа делла Либерта, в особняк графов Казерта. Она исчезла за стеной из песчаника, словно за портьерой. Заспанный мальчишка, черный как ночь, взял вещи княгини, с любопытством поглядывая на господина, который остался в автомобиле и, казалось, равнодушно дремал, откинувшись на спинку сиденья. Несмотря на то, что сезон на Сицилии кончался в апреле, Спыхала не мог раздобыть номера ни в одном из больших отелей для иностранцев. Пришлось остановиться в гостинице «для здешних», огромной и мрачной, помещавшейся в многоэтажном доме на Корсо Умберто. Очевидно, одновременно с пароходом пришел и поезд, так как в гостинице возле стойки портье стояла длинная очередь торговцев, купцов и коммивояжеров, которыми всегда кишат третьесортные итальянские гостиницы. Портье быстро записывал фамилии приезжих и выдавал им ключи, некоторых узнавал сразу и сердечно их приветствовал. Когда подошла очередь Спыхалы, портье долго рассматривал огромный бланк его дипломатического паспорта. Потом молча вернул документ и взглянул на Казимежа с оттенком презрения: «Что же это за дипломат, если останавливается в таком отеле?»