Земля обетованная - Барак Обама

Справедливости ради следует сказать, что мы с министром обороны президента Буша не общались в одних и тех же кругах. На самом деле, как только вы выходите за рамки наших общих канзасских корней (Гейтс родился и вырос в Вичите), трудно представить двух людей, которые прошли столь разными дорогами, чтобы оказаться в одном месте. Гейтс был скаутом-орлом, бывшим офицером разведки ВВС, специалистом по России и новобранцем ЦРУ. В разгар холодной войны он работал в Совете национальной безопасности (СНБ) при Никсоне, Форде и Картере, в ЦРУ при Рейгане, а затем стал директором агентства при Джордже Буше-старшем. (Ранее его кандидатура была предложена Рейганом, но вопросы о его осведомленности в деле Иран-Контра заставили его снять свою кандидатуру). После избрания Билла Клинтона Гейтс покинул Вашингтон, вошел в совет директоров корпораций, а затем стал президентом Техасского университета A&M — этот пост он занимал до 2006 года, когда Джордж Буш-младший попросил его заменить Дональда Рамсфельда в Пентагоне и спасти стратегию войны в Ираке, которая в то время основательно развалилась.

Он был республиканцем, ястребом времен холодной войны, членом истеблишмента национальной безопасности, ранее выступал за иностранные интервенции, против которых я, вероятно, протестовал в колледже, а теперь стал министром обороны при президенте, чью военную политику я ненавидел. И все же в тот день я был в пожарной части, чтобы попросить Боба Гейтса остаться на посту министра обороны.

Как и в случае с моими экономическими назначениями, мои причины были практическими. При 180 000 американских военнослужащих, развернутых в Ираке и Афганистане, любые массовые перестановки в Министерстве обороны казались чреватыми. Более того, какие бы разногласия ни были у нас с Гейтсом по поводу первоначального решения о вторжении в Ирак, обстоятельства привели нас к схожим взглядам на дальнейшие действия. Когда в начале 2007 года президент Буш по рекомендации Гейтса отдал приказ о "резком" увеличении численности американских войск в Ираке, я был настроен скептически, но не потому, что сомневался в способности американских войск снизить уровень насилия в стране, а потому, что этот приказ был сформулирован как бессрочное обязательство.

Тем не менее, под руководством Гейтса резкое усиление под руководством Петреуса (и посреднический альянс с суннитскими племенами в провинции Анбар) не только значительно снизило уровень насилия, но и дало иракцам время и пространство для политики. С помощью кропотливой дипломатии госсекретаря Кондолизы Райс и, особенно, посла США в Ираке Райана Крокера, Ирак встал на путь формирования законного правительства, выборы которого были назначены на конец января. В середине моего переходного периода администрация Буша даже объявила о заключении соглашения о статусе сил с правительством Малики, которое предусматривает вывод американских войск из Ирака к концу 2011 года — график, который фактически повторял то, что я предлагал во время предвыборной кампании. Тем временем Гейтс публично подчеркнул необходимость для Соединенных Штатов переключить внимание на Афганистан — один из центральных постулатов моей внешнеполитической платформы. Оставались тактические вопросы, касающиеся темпов, ресурсов и персонала. Но фундаментальная стратегия сворачивания боевых операций в Ираке и наращивания наших усилий в Афганистане была теперь твердо определена — и, по крайней мере, на данный момент никто не находился в лучшем положении для реализации этой стратегии, чем действующий министр обороны.

У меня также были веские политические причины оставить Гейтса. Я обещал положить конец постоянным межпартийным распрям, и присутствие Гейтса в моем кабинете показало бы, что я серьезно отношусь к выполнению этого обещания. Его сохранение также помогло бы укрепить доверие в вооруженных силах США и различных агентствах, составляющих разведывательное сообщество (известное как IC). Обладая военным бюджетом, превышающим бюджеты следующих тридцати семи стран вместе взятых, лидеры Министерства обороны и СК были полны сильных мнений, искусны в бюрократических разборках и склонны делать все так, как они всегда делали. Меня это не пугало; я знал в общих чертах, что хочу делать, и ожидал, что привычки, порожденные субординацией — салютовать и выполнять приказы главнокомандующего, даже те, с которыми человек категорически не согласен, — глубоко укоренились.

Тем не менее, я понимал, что двигать аппарат национальной безопасности Америки в новом направлении было нелегко для любого президента. Если президент Эйзенхауэр — бывший Верховный главнокомандующий союзными войсками и один из архитекторов "Дня Д" — иногда чувствовал себя скованным тем, что он называл "военно-промышленным комплексом", то существовала большая вероятность того, что продвигать реформы будет сложнее для вновь избранного президента-афроамериканца, который никогда не служил в военной форме, выступал против миссии, выполнению которой многие посвятили свою жизнь, хотел ограничить военный бюджет и наверняка проиграл голосование в Пентагоне со значительным отрывом. Чтобы добиться результата сейчас, а не через год или два, мне нужен был кто-то вроде Гейтса, кто знал, как работает здание и где расставлены ловушки; кто-то, кто уже пользовался уважением, которое мне — независимо от моего титула — в некотором роде придется заслужить.

Была еще одна причина, по которой я хотел видеть Гейтса в своей команде, — это необходимость противостоять моим собственным предубеждениям. Образ меня, сложившийся в ходе кампании, — звездноглазого идеалиста, который инстинктивно выступает против военных действий и верит, что любая проблема на международной арене может быть решена путем благоразумного диалога, — никогда не был полностью точным. Да, я верил в дипломатию и считал, что война должна быть крайним средством. Я верил в многостороннее сотрудничество для решения таких проблем, как изменение климата, и считал, что постоянное продвижение демократии, экономического развития и прав человека по всему миру служит нашим долгосрочным интересам национальной безопасности. Те, кто голосовал за меня или работал в моей предвыборной кампании, как правило, разделяли эти убеждения, и именно они, скорее всего, войдут в состав моей администрации.

Но мои взгляды на внешнюю политику — и, более того, мое раннее несогласие с вторжением в Ирак — по крайней мере, в равной степени относятся к "реалистической" школе, подходу, который ценит сдержанность, допускает несовершенство информации и непредвиденные последствия, и умеряет веру в американскую исключительность смирением по поводу нашей способности переделать мир по своему образу и подобию. Я часто удивлял людей, называя Джорджа Буша-старшего в качестве недавнего президента, чьей внешней политикой я восхищался. Буш, вместе с Джеймсом Бейкером, Колином Пауэллом и Брентом Скоукрофтом, ловко управлял окончанием холодной войны и успешным ведением войны в Персидском заливе.

Гейтс достиг совершеннолетия, работая с такими людьми, и в его управлении кампанией в Ираке я увидел достаточно совпадений между нашими взглядами, чтобы почувствовать уверенность в том, что мы сможем работать