Честь Афродиты - Владислав Вишневский

Всего лишь через несколько часов Петерс, уже утром, ещё пытаясь что-то конвоирам объяснить, высказаться, но всё также безуспешно, попал в профессиональные руки сотрудников службы по контролю за оборотом наркотиков. Точнее, в вагон, только уже специальный, в одноместную камеру. Вагон был не пустой, заполнен спецконтингентом, которых везли по этапу. С этого момента ощущение географического пространства и времени Петерс потерял: окна в его «однушке» не было, от спёртого воздуха его тошнило, было холодно, вагон качало, дёргало. Снова, опять где-то глубокой ночью, его пересадили в спецмашину, повезли в СИЗО, как догадался Петерс, но, ошибся.

Не ошибся он в другом: снова попал на допрос. Довольно странный. Без наручников и за столом с бутылкой водки и закуской. И допрос, не допрос, скорее беседу, вёл человек в штатском, он представился:

— Отец, только не обижайся, это, как видишь, не изолятор, и я не следователь, а скорее твой адвокат, если так можно выразиться, друг, значит. Давай дёрнем за знакомство, друг! — И поочерёдно сунул горлышко бутылки в стаканы.

Петерс ничего не понимал, но видел в этом какую-то для себя возникшую возможность, хотя бы сбежать, например…

Выпили. Захрустели солёными огурцами…

— Я не наркокурьер, я не…

— Да знаю я, отец, знаю. Не парься. Одно тебе скажу, по-секрету: тебе, брат, повезло. Сильно повезло, что к нам попал, ко мне. Мы тебя в обиду не дадим. Хоть и БИЧ ты, но ты мне нравишься. Такой же, внешне, как мой отец, крепкий, надёжный, корень. Нам такие нужны.

— А кому нам? — осторожно поинтересовался Петерс.

— Ха, это позже. Сначала нужно доказать, что ты свой, надёжный, потом и… А может и не нужно ничего доказывать… Доказательства у нас все есть… Статья у тебя, брат, извини, нарисовалась тяжёлая, как твой героин, и сам ты… какой-то тёмный, запущенный. Ещё и этот наркотик…

— Это не мой…

— Да понимаю я, понимаю. Не парься же, говорю. Ещё по стакашке, Ваня, а? Слушай, а можно я тебя буду Иван Иванычем называть, а? Не возражаешь? А то — бомж, да бомж, как-то не серьёзно, ну?

— Валяйте! — разрешил Семён Израилевич, судорожно пытаясь разгадать игру адвоката. Хотя ничего внятного пока не вырисовывалось.

— И хорошо, за это и выпьем. За знакомство и дружбу! Будь, старик! Чтоб дома не журылысь! — Адвокат опрокинул в рот содержимое стакана, вновь захрустел огурцом… Потом сам себе вдруг удивился: — А чего это мы так негостеприимны, понимаешь, а? Почему жратвы нормальной на столе у нас с тобой нет, не понимаю! — Даже негромко стукнул кулаком по столу. — Странно! Ничего, батя, извини, сейчас организуем. Наведём порядок! — Протянул руку к телефону, нажал три кнопки: — Алло, два ужина нам, мне и гостю. Мухой! — И, хохотнув, отодвинул от себя телефон. — Щас, отец, накроют поляну! Не обижайся. — И выставил на стол ещё бутылку водки. — Гульнём.

Петерс осторожно огляделся. Комната напоминала гостиничный номер, только самого низшего разряда, и запах в ней был затхлым. Но, как и положено в гостиницах, у стены платяной шкаф, окно под шторами, заметна ажурная решётка на окне, в углу комнаты раковина с умывальником, у стены одноместная кровать под шерстяным армейским одеялом и подушкой пирамидой, половичок, дверь, тумбочка с неработающим телевизором, дешёвая люстра под потолком и тем столом, за которым они сидели.

— Кстати, мы и девочек можем заказать! Как ты смотришь, под занавес, а, на десерт? Заглядываешь ещё на девочек, друг, охотишься… Я не пропускаю… Ха-ха-ха… Как говорится, ради этого и живём. О, а ты, я чувствую, тот ещё хулиган, да, нет? Я тоже… Ха-ха-ха… Хо-хо-хо… Глаз у тебя, я смотрю, хитрый, как у охотника. Ты, кстати, любишь охоту на этих, на зайцев, кроликов, на лося, например, медведя, а? Я люблю. Любишь с ружьишком по лесу побродить, любишь?

— Случалось.

— С двустволкой, с карабином? — адвокат совсем не пьяненько, остро блеснул взглядом, и мгновенно спрятался за сладкой улыбкой. — Ооо, я, например, только с карабином. Отличная штука. На спор коробок спичек с пятнадцати метров сбивал, да. А ты? Ты можешь? В эту вот бутылку, с пятнадцати метров, в этикетку, как думаешь?

Петерс слушал вроде бы вполуха, как захмелевший собутыльник, но был трезв и очень внимателен. В пьяненькой забалтывающей речи адвоката угадывал серьёзность беседы. Адвокат старался понравиться ему, гнул какую-то свою главную линию. Петерс старался это разгадать… Изображал захмелевшего лоха. А что касается меткости стрельбы, Петерс мог бы фору адвокату дать, без спора и на деле, что и без оптики с тридцати метров не промахнётся в пуговицу на рубашке у его горла, но неуверенно пожимал плечами.

— Ты мне не веришь, отец, не веришь? Я тебе докажу. Прямо с утра и докажу. И ты покажешь… Бутылки у нас есть… Ха-ха-ха…

Дверь без стука распахнулась, через порог шагнул молодой мужчина с пустым, непроницаемым лицом, в спортивном костюме, кроссовках, с крепкой грудью и шеей, в руках он держал поднос накрытый большой салфеткой…

— А вот и наш ужин, отец, — обрадовано хлопнул в ладоши адвокат. — Ставь сюда, брат. — Приказал «официанту». Тот молча выполнил распоряжение. — Свободен, друг. — Адвокат махнул спортсмену рукой. Тот также молча повернулся и вышел. — Ну, посмотрим, батя, что нам Бог послал. — Воскликнул адвокат, сдёргивая салфетку. — Ууу… Красота какая! Наливай!

Петерс уговаривать себя не заставил, честно исполнял роль проголодавшегося лоха. Полагая, на сытый желудок легче размышлять, и мало ли когда ещё так придётся поесть.

Утром, адвокат зашёл за Петерсом, трезвый и бодрый, с завтраком на подносе. Завтрак был простым и лёгким: чай, капустный салат, бутерброды с колбасой… Позавтракав, прошли на стрельбище. Да, именно. На территории был самый настоящий боевой тир. Под землёй, в двух уровнях: двадцати пяти метровый и пятидесяти. Прекрасно оборудованный. На десять мест, с принудительной вентиляцией, кондиционером, с электронной сменой и подачей мишеней, с поперечной и продольной протяжкой с разной скоростью, с микшерским пультом освещения и подачей ветра разной силы с боков и навстречу… С наушниками и очками от ветра.

В первый день стреляли с азартом, не меньше трёх часов. До обеда. Из двустволок. По фигуркам диких животных… Уйму патронов извели. После обеда тоже. Адвокат откровенно радовался, видя, что Иван Иванович заметно прогрессирует в стрельбе. От попаданий в «молоко», до тридцати— сорока процентов поражения… В последующие ещё четыре дня с двустволок перешли на карабины, в конце недели переместились в пятидесятиметровый тир. Там Петерс стрелял уже из Калашникова и из СВД, с оптикой. По статичным мишеням, по движущимся. Мишени тоже изменились, стали мелкими. Армейскими. Петерс успешно осваивал науку. Адвокат заметно доволен учеником был, радовался, хвалил. Вначале он «догнал» своего учителя, адвоката, потом и перегнал его: поражал уже цели в основном только в десятку… Почти пуля в пулю. Адвокат только языком восхищённо цокал и шлёпал себя по ляжкам:

— Ну ты, отец, даёшь! Ну, даёшь, дед! Не ожидал! Бомж бомж, а все цели уже наповал! Такой талант в тебе открылся. Ты же прирождённый стрелок, батя, оказывается Тебе бы на Северах жить, пушниной промышлять, цены бы там не было, а ты, наркотиками, понимаешь, балуешься, — короткий хохоток, и опять тот холодный испытующий взгляд на Петерса, и вновь широкая улыбка. — Шучу, отец, не обращай внимания. Это от зависти. — Забалтывая, хлопал адвокат в ладони. — Это дело нужно отметить. Как думаешь? — Глядя на Петерса, щёлкал себя по горлу. — Или продолжим?

— Лучше продолжим… если патроны ещё есть.

— Ну, патронов у нас с тобой, Ваня, хоть ж… ешь. Давай! — И они вновь принялись заряжать винтовки.

Адвокат стрелял почти вровень с «учеником», Петерс это отметил.

Он уже понимал к чему его готовят, не возражал. Работа для Петерса была привычной, знакомой.

— Ну, мастер! Ну, ты мастер! Молодец, Иван Иванович. По секрету скажу, выполнишь также хорошо работу, как сейчас, — рассматривая дырки от пуль в центре мишени, откровенно радовался учитель, — с бабками будешь, с чистым паспортом и на все четыре стороны… а-ля-улюм… гуляй, Вася. Хоть в Москву, хоть за бугор… Как говорят, с чистой совестью. Ха-ха-ха…

«Ученик», снаряжая магазин винтовки, спросил:

— Какую работу?

— Такими темпами, — адвокат кивнул головой на изрешеченную мишень, — скоро узнаешь, и на свободу…

— Это правда? — голосом лоха, спросил Петерс. — Серьёзно?

— Я тебе говорю, брат. Серьёзнее не бывает.

48

Я дома. Глажу брюки. И не удивляюсь себе. Ха!

Это бы раньше, до армии, я бы не поверил: мне брюки всегда гладила мама. И рубашки, конечно, и трусы с майками, и… — всё, в общем. И даже ботинки чистила! Потому что мне было не до того. У меня же школа, дела! Да и не умел, уверен был, знал, пацаны засмеют, потому что это дело сугубо не мужское, а женское. А вот сейчас, после армии, глажу всё сам, и чищу тоже, делаю это легко, автоматически. Потому что привык. Поменял взгляды. Вернее, приучили. И нормально. Помаши-ка утюгом или щёткой, женщина, чтоб всё в струнку и блестело, ха… Руки отвалятся, и ноги тоже. Утюг ведь не чайная ложка, и даже не столовая. Это мне легко, тренированному да закалённому, сержанту запаса, а матери, в смысле женщине… К тому же, я слышал, женщину беречь надо, тем более мать. Потому и не даю ей к утюгу прикасаться. Да и думается в это время хорошо, продуктивно.