О красоте - Зэди Смит

Говард собрался сбегать в буфет за бубликом. Встал из-за стола и увидел: к нему посетительница. Она с грохотом распахнула, потом захлопнула за собой дверь и привалилась к ней.

- Будь добр, сядь. - Она смотрела не на него, а в потолок, словно возносила молитву. - Сядь и слушай, но ничего не говори. Я тебе кое-что скажу и уйду насовсем.

Говард свернул пальто и сел, положив его на колени.

- Нельзя так с людьми поступать, ясно? - Она по- прежнему обращалась к потолку. - Ты дважды меня обманул. Сначала выставил идиоткой на ужине. А нормально было бросить человека одного в гостинице? Ведешь себя, как ребенок, черт возьми, а у человека из-за тебя погано на душе. Нельзя так с людьми поступать.

Наконец она взглянула на него. Ее голова отчаянно дергалась. Говард потупился.

- Ты, конечно, решил, - в ее голосе слышались слезы, слова звучали невнятно, - что хорошо меня знаешь. Эх, ты! Ты узнал лишь это, - она показала на лицо, грудь, бедра. - А меня не узнал. Тебе, как и всем, нужно было вот это, - она снова трижды коснулась своего тела. - А то, что я…

Она вытерла глаза воротником свитера. Говард посмотрел на нее.

- В общем, - сказала она, - я прошу уничтожить все мои электронные письма. И я больше не буду ходить на твои занятия, так что насчет этого не беспокойся.

- Тебе не нужно…

- Ты понятия не имеешь о том, что мне нужно. Ты и про себя-то самого ничего толком не знаешь. Ладно, неважно. Нет смысла.

Она взялась за ручку двери. Эгоизм, конечно, но Говарду очень хотелось, чтобы прежде, чем уйти, она пообещала ему, что эта несчастная история останется между ними. Он встал, оперся пальцами о стол, но промолчал.

- И вот еще что. Я понимаю, - она болезненно зажмурилась, - тебе наплевать на все, что я скажу, ведь я тупая кретинка и так далее, но любой мало-мальски объективный… Короче, придется тебе смириться с фактом, что на тебе свет клином не сошелся. Для меня. Мне тоже придется разбираться со своими тараканами. Но ты заруби себе это на носу.

Она открыла глаза, отвернулась и вышла, снова жахнув дверью. Говард остался стоять, держа пальто за воротник. Ни разу за нахлынувшее в последние месяцы половодье эмоций он не испытал к Виктории никаких по-настоящему романтических чувств, но напоследок эта девушка его восхитила. Было в ней мужество, что ли, стержень, гордость. Сегодня, похоже, она впервые говорила с ним искренне - по крайней мере, так ему показалось. Слегка дрожа, Говард надел пальто. У двери он с минуту помедлил: не хотелось снова наткнуться на Викторию. В душе причудливо смешались паника, стыд, чувство облегчения. Облегчения! Как будто освободился, сбежал - чудовищно, да? Неужели она не испытывает того же? Разве к физическому и моральному потрясению от подобной сцены (странно ведь слышать такие вещи от человека, совсем, если смотреть правде в глаза, малознакомого) не примешивается - когда взрыв уже отгремел - восторг от того, что ты выжил? Как в уличной стычке: тебя задирают, ты собираешься с духом, чтобы дать отпор, - и вдруг обидчик ретируется. Ты продолжаешь путь, трясясь от страха и радости, и с облегчением думаешь: легко отделался. С этим двойственным ликованием в душе Говард вышел с кафедры. Миновал секретарский стол Лидди, прошел по вестибюлю мимо автоматов с напитками и интернет- терминалов, мимо двойных дверей Келлерской биб…

Говард шагнул назад и прижался щекой к дверному стеклу. Два - нет, три - важных момента. Первый: на сцене выступает Монти Кипе. Второй: Келлерская библиотека набита битком, на своих лекциях Говард ни разу не видал столько веллингтонцев. Третий - именно из-за него он и споткнулся: в метре от двери, на краешке кресла, с блокнотом на коленях, внимательная и заинтересованная, сидит некая Кики Белси.

Говард позабыл о встрече со Смитом. Он направился прямиком домой поджидать жену. В бешенстве бросился на кушетку, посадил на колени Мердока и стал придумывать слова, которыми начнет предстоящий разговор. Он с удовольствием перебирал варианты хладнокровных, невозмутимых зачинов, но стоило хлопнуть входной двери, его сарказм испарился. Говарда хватило лишь на то, чтобы не вскочить и самым вульгарным образом не кинуться на жену с обвинениями. Он слушал ее шаги. Она прошла мимо гостиной («Привет, как дела?»), не останавливаясь. Говард внутренне заклокотал.

- С работы?

Кики вернулась, стала в дверях. Как все супруги с большим стажем, она мгновенно, по интонации, почувствовала надвигающуюся грозу.

- Нет… У меня полдня было свободно.

- Хорошо провела время?

Кики вошла в комнату.

- Говард, что случилось?

Говард отпустил Мердока, уже изнемогшего в его тисках.

- Лишь в самой незначительной - минимальной! - степени еще сильнее меня могло бы поразить твое появление на собрании…

Оба заговорили разом.

- Говард, ты из-за этого? Боже…

- … Ку-клуке-матьтвою-клана. Хотя нет, даже это бы…

- Лекция Кипса. Господи Боже, это не колледж, а сарафанное радио. Послушай, я не собираюсь…

- Интересно, какие еще мероприятия неоконсерваторского толка[101] ты планируешь посетить? Сарафанное радио здесь не при чем, дорогая; я видел тебя, с блокнотом и ручкой. Вот уж не знал, что ты так прониклась идеями этого великого человека, а то бы давно попросил у тебя сборник его речей или…

- Отвали! Оставь меня в покое.

Кики повернулась, чтобы уйти. Говард подскочил, метнулся на другой край кушетки и схватил ее за руку.

- Куда ты?

- Ухожу.

- Мы разговариваем, помнишь, ты сама хотела. Вот и давай поговорим.

- Хорош разговор - сплошные нотации. Пусти меня. О Господи!

Говард заломил жене руку, обвел вокруг кушетки и насильно усадил рядом с собой.

- Я не собираюсь перед тобой оправдываться, - сказала Кики и тут же зачастила: - Знаешь, зачем я туда пошла? В нашем доме, как мне порой кажется, бытует одна и та же точка зрения. А мне хочется послушать и другие. Это что, преступление - попытаться расширить свой…

- Для формирования целостной картины, - прокомментировал Говард гнусавым голосом американского телеобозревателя.

- Ты способен только критиковать других, Говард. У тебя нет убеждений, поэтому люди, у которых они есть, которые преданы какому-то делу или идее, тебя пугают.

- Ты права. Меня пугают фашиствующие безумцы. Нет, у меня в голове не укладывается… Кики, этот человек хочет опротестовать дело «Роу против Уэйда»[102]! И это еще цветочки. Этот человек…

Кики вскочила и закричала:

- Речь не о нем! Начхать мне на Монти Кипса! Речь о тебе. Ты боишься любого, кто во что-нибудь верит. Как ты обращаешься с Джеромом? Ты даже не смотришь на него - как же, ведь он ударился в христианство! Мы оба это знаем, но замалчиваем. Почему? Ты отпускаешь свои шуточки, а ведь для него это не хиханьки-хаханьки. Раньше ты как будто бы знал, во что веришь и что любишь, а теперь ты просто…

- Не ори.

- Я не ору.

- Орешь. Тише. - Пауза. - Откуда мне знать, с какой стати Джером якшается с этими…

Кики сжала кулаки и горестно шлепнула себя по бедрам.

- Да все потому же. Я думала обо всем этом; одно из другого и вытекает. Мы живем в нашем доме, как приговоренные: ни словечка всерьез, все подколки да насмешки. Боимся лишний раз рот открыть, а то вдруг ты, наша полиция мыслей, решишь, что это клише или что это плоско. Тебе на все плевать, и на нас плевать. Знаешь, вот я сидела, слушала Кипса - да, по большому счету он сдвинутый, но он стоял перед всеми и говорил о том, во что верит.

- Заладила. Выходит, главное - верить, а во что - дело десятое? Сама-то слышишь, о чем говоришь? Он верит в ненависть. Он низкий, лживый…

Кики ткнула пальцем ему в лицо.

- Ой, кто тут рассуждает о лжи? Кто это смотрит мне в глаза и осмеливается осуждать чью-то ложь? Если это единственный Кипсов грех, то этот человек в тыщу раз достойнее тебя!

- Ты рехнулась, - пробормотал Говард.

- Не смей! - взвизгнула Кики. - Не смей так обо мне! Боже, это все равно что… Ты даже не можешь… Мне кажется, я перестала тебя понимать. Помнишь, после 11 сентября ты разослал всем шутовское письмо насчет Бодри, Бодра…

- Бодрийяра. Философ такой. Бодрийяр.

- Насчет симулятивных войн[103] или как их там, черт возьми. И я тогда подумала: «С этим человеком что-то неладно». Мне было стыдно за тебя, хоть я и смолчала. Говард, - она протянула руку, но не дотронулась, - это реальность. Это жизнь. Все происходит на самом деле, не понарошку. Люди страдают не понарошку. Когда ты их ранишь, это не понарошку. Когда ты спишь с нашей хорошей подругой, это тоже не понарошку, и это причиняет мне боль.

Кики повалилась на кушетку и зарыдала.

- Сравнила массовое убийство с супружеской неверностью… - тихо сказал Говард, но буря миновала, и слова потеряли смысл. Кики плакала в подушку.

- За что ты меня любишь? - спросил он.