У сумрака зелёные глаза - Алана Инош

Что я выберу? Сумрачный покой без боли или мир, в котором счастье и страдание идут рука об руку? Мир, в котором есть смерть, но есть и воскрешение? Изумрудный свет тёплых глаз прогоняет бесчувствие сумрака, и натянутая между нашими сердцами струнка грустно поёт. Она зовёт меня туда, в тот мир, и я устремляюсь всей душой к Аиде.

«Придётся вытерпеть немного боли, — говорит та, протягивая мне руку. — Но я рядом и возьму половину боли себе. Иди сквозь огонь — ко мне».

Я тянусь к её руке, и пламя обнимает меня торжеством безумного страдания. Кости трещат, как дрова, кровь кипит, внутренности пекутся заживо, как картошка в золе. Бедная моя Аида, ведь она чувствует то же самое…

Но страдания не вечны. Горнило боли, опалив меня, остывает, и я остываю тоже — твёрдая, как клинок. Я спускаюсь по дорожке из солнечного света — прямо в объятия тихого осеннего утра.

Занавески на огромном, до самого пола, окне были раздвинуты, открывая мне вид на янтарные стволы сосен вдалеке, озарённые неярким, грустноватым солнцем. Моя грудь дышала, руки и ноги гнулись без боли, и мне хотелось лететь к этим соснам, чтобы спросить у них, знают ли они небесные секреты. Лёгкое оцепенение соскользнуло с тела, как прозрачное покрывало, и я села на кровати. Такое чувство, будто я попала в другой мир — солнечно-сосновый, но я знала, что это — дом Аиды. Здесь тихо, спокойно и безопасно, светло и уютно.

Аида стояла в дверном проёме, прислонившись головой к косяку. Она как будто стала чуть бледнее, или, может быть, это мне казалось из-за того, что на её лице не было косметики? Чёрная водолазка и узкие чёрные джинсы подчёркивали эту небольшую болезненность. Я протянула ей руку, и она, оторвавшись от косяка, подошла, села на край постели и прильнула к моим пальцам губами.

— Прости меня, Алёнка…

Я обняла её, зарывшись рукой в её волосы.

— Тебе незачем было прятаться, Аида. Я люблю тебя такой, какая ты есть. И буду любить какую угодно.

В её глазах светилась грустная нежность.

— Прости меня, принцесса. Это я немножко подкорректировала твою память… Стёрла из неё себя — вплоть до того момента, когда ты очнулась в моей квартире. Ты вернулась из сумрака, совсем ничего не помня, но меня ты увидела, хоть и не узнала. И я стёрла небольшой отрывок — о твоём возвращении и пребывании на румынской базе охотников.

Вспомнился мой сон о людях с оружием и парне с индейскими косичками.

— Там был индеец?

Аида кивнула, нежно заправила прядку волос мне за ухо.

— Стоящий Медведь, — назвала она его имя.

— Точно! — щёлкнула я пальцами. — А у меня всё вертелось в голове: то ли Парящий Орёл, то ли Лежащий Волк…

Недостающий отрывок встал на место. Аида виновато уткнулась своим лбом в мой. Я пропустила между пальцами передние длинные пряди её каре.

— Он не совсем стёрся, этот отрывок. Какие-то образы остались. Этот индеец и твои глаза. Вот только я не совсем поняла, что случилось сейчас… Я переходила дорогу, и…

— Тебя сбила машина, — договорила Аида — тихо, с болью и содроганием в голосе. — Прямо у меня на глазах. — Она на миг зажмурилась. — Я ввела тебе свою кровь, Алёнка… Для ускорения регенерации. Возьмись за дело обычная медицина — ты провалялась бы на больничной койке не один месяц, потом — ещё несколько месяцев реабилитации, возможно — инвалидность… А так — всё зажило без следа за два дня, хоть и было немножко больно.

«Немножко больно» — это она о раскалённом горниле боли, из жерла которого я только что выбралась. В животе шевельнулось что-то ледяное. Холодное дыхание сумрака коснулось моей спины.

— И что? Я теперь — как ты? — дрожащим шёпотом спросила я.

— Нет, — улыбнулась Аида, качая головой. — Нет, солнышко. Необратимо изменить твою природу моя кровь не может… Обращать людей в себе подобных могут только вампиры. А я могу лишь дать тебе неуязвимость, но кратковременную. Чтобы тебе не болеть, не стареть и жить так же долго, как я, мою кровь нужно вводить постоянно.

— Понятно, — пробормотала я, сглотнув.

Защекотавшие было мою спину чёрные щупальца отступили… А в животе у меня вдруг громко забурчало — от голода. Даже жутковатые разговоры о крови не смогли убить проснувшийся во мне зверский аппетит. Аида засмеялась.

— Верный признак того, что с тобой уже всё в порядке. Организм потратил много сил на восстановление и теперь ему нужно подкрепиться.

При улыбке блеснули её клыки, и мне стало чуточку не по себе. Хоть они и были сейчас в состоянии «отбоя», но выглядели внушительно. Улыбка сбежала с лица Аиды, оно стало замкнутым и усталым.

— Я принесу тебе что-нибудь, — сказала она тихо и вышла.

Я поджала колени и обхватила их руками. Мне тоже стало грустно и неуютно: я огорчила Аиду. Когда она вернулась с подносом, полным еды, я раскрыла ей навстречу объятия.

— Иди ко мне.

Но Аида не торопилась. Поставив поднос на кровать, она сказала без улыбки:

— Покушай сначала. Потом решим, обниматься или нет.

— Мммм… — Я расстроенно насупилась и отвернулась. — Если не обнимешь, не буду есть.

— Я не шучу, Алёнка, — сказала Аида серьёзно. — Если не поешь как можно скорее, наступит резкий упадок сил — обморок, даже коллапс. Твой организм устроен иначе, чем мой, он не привык к таким фокусам с ускоренной регенерацией: это для него неестественно, поэтому все процессы в нём пришли в дисбаланс. Для него это стресс. Нужно пополнить его запасы энергии, тогда всё пройдёт легче.

В её голосе и взгляде было столько озабоченности и искреннего беспокойства за меня, что это подействовало сильнее любых объятий и поцелуев.

— Ладно, — сказала я, беря с тарелки блинчик с начинкой. — Всё, уже ем, только не волнуйся. Мммм… С мясом? Вкусно!

Аида села в кресло и с грустноватым ласковым теплом в глазах смотрела, как я ем. Она не улыбалась, пряча клыки, но её полный нежности взгляд с лихвой компенсировал суровость губ. Я протянула ей тарелку.

— Хочешь?

Она отрицательно качнула головой.

— Ты что же, теперь совсем не можешь есть по-человечески? — спросила я расстроенно.

— Почему не могу? Могу, только аппетита на обычную еду нет, — ответила Аида.

— А как часто тебе нужна кровь? — полюбопытствовала я осторожно.

— Пару раз в неделю.

Спрашивать больше ни о чём не хотелось, на глаза наворачивались слёзы. Она пошла на это ради меня… из-за меня. Это я во всём виновата. Лучше бы я сгорела на костре в пятнадцатом веке, тогда не было бы первопричины… Всё сложилось бы иначе. Отодвинув поднос, я уткнулась в подушку. Слёзы просачивались сквозь зажмуренные веки.