Другая Грань. Часть 2. Дети Вейтары - Алексей Шепелёв

— Кроме того, как раз на начало моей службы пришлось выполнение постановления ЦК КПСС "О мерах по преодолению пьянства и алкоголизма".

Балис снова хмыкнул. Из всех инициатив Горбачёва эта была, пожалуй, наиболее идиотской. Не глупой, а именно идиотской. Вырубали виноградники, а народ травился самогонкой. В магазинах не продавали водку до трёх часов дня, что привело к совершенно невообразимой спекуляции. По меркам середины восьмидесятых, конечно, невообразимой. В начале девяностых, когда перекупали направо и налево всё и вся, водочная торговля предыдущих лет казалась невинной шалостью, но в своё время Балиса буквально шокировала названная таксистом ночная цена бутылки. Двадцать пять рублей. Рядовому солдату в то время в месяц полагалось меньше червонца. Было огромное желание взять продавца за шиворот, да хорошенько тряхнуть, но ведь и он купил водку явно не по госцене…

Всего этого Гаяускас, конечно, не сказал, а только поинтересовался:

— Это-то здесь при чём?

— Да при том, — пояснил Нижниченко, — что разного рода самогонных аппаратов я насмотрелся во время рейдов столько, что могу работать экскурсоводом в соответствующем музее.

Теперь хмыкнул уже Сашка. О музеях он что-то когда-то слышал, об экскурсоводах ничего и никогда, но общий смысл фразы был понятен и вызывал улыбку. В станице самогон гнали, почитай, в каждой хате — обычное дело. Что ж за казаки, если не умеют пива сварить, да водки нагнать? А если свадьба или какой другой праздник? В казёнке угощение брать, так быстро без последних штанов останешься.

Но чтобы таким делом господа генералы интересовались… Хотя, генералами же не рождаются… Додумать мысль мальчишка не успел: слова Балиса вернули его к реальности.

— Сказать ладно. Но там же ещё и делать что-то нужно будет. А погода в этой Толе явно не крымская.

По мере того, как корабль уходил на север, становилось всё прохладнее. Впрочем, ежедневным купаниям на канате это пока не мешало.

— Нужно будет — значит сделаю. У нас в разведке тоже бывают задачи, — усмехнулся Мирон. — Мы с Йеми уже всё просчитали. Перегонки тут не знают, во всяком случае, ему перегонные аппараты ни разу не попадались, а поколесил он немало.

— Я в курсе.

— Вот. Соберу аппарат, а там одно из двух. Либо джин буду гнать, благо можжевельник в этих краях растёт в больших количествах, либо ром, тростника в Толу тоже закупают навалом.

— Погоди, какой тебе ром? — опешил Гаяускас. — Его же в бочках выдерживают по несколько лет.

Нижниченко улыбнулся.

— Вот видишь: разбираешься в теме, мягко говоря, слабовато, а специалиста пробуешь учить. Ох, вот начну тебе давать уроки подводного плавания.

Друзья рассмеялись. Глядя на них, рассмеялся и Сашка. А потом Мирон объяснил:

— Ром на самом деле бывает очень разный. Сначала, правда, любой ром готовится одинаково: стебли сахарного тростника нарезают на мелкие куски, отжимают из них сок и тщательно процеживают.

— Звучит заманчиво. Ты уверен, что в окрестностях города растёт сахарный тростник?

— Я расспрашивал Йеми. Уверен, что он там не растёт. Но, ещё раз говорю, привозят его в Толу довольно много: выгоднее, чем закупать готовый сахар. Так что с сырьём проблем не будет. Дальше, сироп этот можно обрабатывать двумя способами. Местные сахароделы его просто варят, пока не образуются кристаллы сахара, а потом на центрифугах отделяют сахар от остатков сиропа — патоки.

— На каких таких… центрофигах? — не удержался Сашка. Мирон, не ожидавший столь оригинального вопроса, чуть не согнулся от смеха.

— Не центрофигах, а центрифугах, — невозмутимо пояснил Балис. — Что-то вроде большой кадушки, которая может вращаться с большой скоростью. По законам физики более тяжелая часть смеси оседает на стенках, более лёгкая — собирается в центре.

— А, такую машину я на маслобойне видел…

Гаяускас промолчал: о производстве масла он имел самое отдалённое представление, а с центрифугой столкнулся в поликлинике, когда Рита короткое время подрабатывала лаборанткой, помогая врачам проводить биохимические анализы крови.

— Верно, Саша, — помог пришедший в себя Мирон. — И на маслобойне и ещё много где. Полезная вещь эта центрифуга. В общем, я могу делать ром и из патоки, но тогда его действительно придётся выдерживать в бочках хотя бы несколько месяцев. Поскольку нам нужен быстрый успех, то этот вариант не подходит. А раз так, то поступим проще, как на Гаити: в сироп добавляем дрожжи и оставляем на несколько дней в прохладном подвале. Получается у нас…

Нижниченко сделал театральную паузу, и не зря.

— Бражка получается, — с усмешкой прокомментировал Сашка.

— Верно, тростниковая бражка. Вот эту бражку можно прогнать через дистиллятор и получить самый настоящий ромовый спирт. Крепостью, если память мне не изменят, где-то от пятидесяти пяти до восьмидесяти градусов, в зависимости от технологии. Дальше этот ромовый спирт можно слегка разбавить водой и разлить в бутылки. В итоге получится у нас признанный всеми земными виноделами ром "белая гроздь".

— Погоди-ка, — припомнил Балис. — Знаешь, пил я в одном погребке в Таллине коктейль, так вот там такой ром был среди ингредиентов.

— Запросто, — кивнул головой Мирон. — Он как раз в основном на коктейли да пунши и идёт, вкус у него как раз для такого дела подходящий. Вот с этим ромом толийцев и познакомлю. По нашим с Йеми прикидкам, месяца два у нас в запасе есть.

— Погоди, о чём ты? Какие два месяца?

— Местные, по тридцать шесть дней.

— Ничего не понимаю. Почему они у нас в запасе?

— Вообще-то местные инквизиторы, если ты забыл, кроме прочего следят за появлением новых технологий. И, если что, сразу к ногтю их прижимают.

Гаяускас озадаченно поскрёб затылок. Определённо Йеми когда-то давно об этом рассказывал, но в суматохе погони за похитителями детей информация благополучно выветрилась из головы. А вот у Мирона не выветрилась. Похоже, у него мозги устроены так, что он вообще ничего не забывает.

— И ты думаешь, что раньше, чем через пару месяцев инквизиторы на тебя внимания не обратят?

— Именно так мы и считаем. Винодел — это не оружейник и не мореход. Подумаешь, вино по-новому делает, здешним порядкам это не угрожает. Пока дойдут руки всё проверить, мы должны и Серёжку выручить, и Риону найти.

— Логично, — подвёл итог Гаяускас. — Вижу, ты всё продумал, и прибываешь в Толу во всеоружии.

— Так иначе нельзя, положение обязывает. И вообще, к делу надо подходить серьёзно. Слишком долго мы опаздывали, пора уже решать вопрос.

— Пора, — согласился Балис. — Быстрей бы уж эта Тола.

Корабль капитана Бастена пришвартовался в порту Толы через пару часов после полудня в первый день после ладильских календ.

Глава 12

В которой только мысли и грёзы

Над небом голубым

Есть город золотой

С прозрачными решётками

И яркою звездой.

Когда мы ещё только познакомились с Наромартом и потихоньку присматривались, притирались друг к другу, он поинтересовался у меня: не чувствую ли я себя обиженным на то, что мы с ним общаемся минут по десять в сутки, да и то не каждый день. Я в ответ объяснил, это меня совершенно не обижает. Я могу общаться хоть целыми днями напролёт, а могу, наоборот, целыми днями пребывать в себе.

"И что же ты делаешь, когда тебе не с кем общаться?" — поинтересовался тогда мой новый друг.

"Размышляю на какую-нибудь вечную тему", — честно ответил я.

Кому-то это может показаться смешным, но это правда. В этом мире есть многое, о чём можно думать дни и ночи без перерыва. Например, о жизни и смерти.

Слышал я забавную людскую легенду, о том, как в одной стране рождались порой бессмертные люди. Иноземцы думали, что это их счастье, но на самом деле бессмертие было не счастьем, а проклятьем. Такие люди доживали до семидесяти лет такими же, как их ровесники и только потом начиналось бессмертие — в теле семидесятилетнего старика или старухи.

Это не так-то просто себе представить — очень немногие люди доживают до столь большого возраста. Но всё же, мне таких встречать приходилось. Большинство из них были совершенными развалинами: слепые, глухие, с трясущимися от слабости руками, с трудом понимающие, что происходит вокруг них, едва способные подняться с ложа, а то и вовсе на это не способные. Жалкое зрелище. А те совсем уж не многие, кто сумели сохранить крепость тела и ясность сознания… Они с грустью вспоминали себя, какими они были в двадцать, тридцать или хотя бы сорок лет.

Бессмертие для таких людей — даже не насмешка. Я бы назвал это жестокой мукой. Трижды благословен будь милосердный Творец, кто бы он ни был, если эта легенда — всего лишь выдумка, каких немало ходит по разным мирам.