Дело Кольцова - Виктор Фрадкин

Взгляды, высказанные Литвиновым, мне уже были знакомы из разговоров с другими членами руководимой им антисоветской группы — Сурицом в 1936 году, Потемкиным в 1935 году, Штейном и Уманским в 1934 году. Введение будущей конституции ими рассматривалось, как шаг в сторону буржуазной демократии. Дипломаты практически осуществляли подобные взгляды в закулисных разговорах с правительственными деятелями, как-то: Потемкин с Муссолини и Эррио, Суриц — с Гитлером и Герингом, а Штейн — в Лиге Наций — с ее руководителями. Я вел подобные же разговоры с Мальро, Луи Фишером, Жан Ришаром Блоком, которым я давал антисоветские разъяснения о положении в СССР (тяжелое положение интеллигенции, ненависть к иностранцам, репрессии).

Следующие встречи с заговорщиками Наркоминдела у меня были летом 1937 года в Париже: с Литвиновым, Потемкиным и Сурицом. Все они были разъярены помощью, которую СССР оказывал Испании, и стремились всячески эту помощь прекратить или затормозить, т. е. прекратить посылку продовольствия, оружия, людей. Литвинов, говоря об испанских делах, представлял их в крайне скептическом свете. Он сказал: «У вас там никаких успехов, вы берете в день по одному пленному, а мятежники забирают целые города. Из-за вашей Испании СССР потерял свои международные связи. Эта война обречена на неудачу».

Он сказал, что поскольку в Испании сейчас работает Штерн Г. М., которого он хорошо знает по Москве по Наркомату обороны и с которым у него старая связь — необходимо, чтобы я передал Штерну его точку зрения о необходимости поскорее свернуть войну и чтобы Штерн это провел в жизнь, пользуясь своим положением в Испании.

Он сказал также, что Майский работает в комитете по невмешательству так, что там создалась тяжелая обстановка для дальнейшего продолжения войны республиканской Испанией. По его тону чувствовалось, что он одобряет подобную деятельность Майского.

Потемкин в Париже был занят сдачей дел в связи со своим переводом в Москву. Этот перевод его тревожил, так как в Москве были в это время в разгаре аресты и смещения, о которых он мне подробно рассказал. В Москве он надеялся на помощь в антисоветской работе на Кина, которого он вновь забрал с собой, на этот раз в качестве редактора «Журналь де Моску». (Кин был женат на дочери итальянского премьер-министра.) Особенно Потемкин был встревожен краткостью срока, который был ему дан для сборов и переезда в Москву.

Суриц, сохранявший свою германскую ориентацию и уверенность в возможности договориться с немцами, был крайне недоволен своим переводом в Париж и прекращением работы по установлению связей с немцами. Он столь же отрицательно относился к помощи Испании и также просил, нельзя ли принять какие-нибудь меры к тому, чтобы республиканцы прекратили войну, пойдя на компромисс или на капитуляцию. По его словам, из-за войны в Испании за границей опять стали говорить, что в СССР управляет не правительство, а Коминтерн.

Приехав в Испанию, я повидался со Штерном и передал ему указание Литвинова. Штерн сказал, что и он такого же мнения, что при таком положении и при отсутствии настоящей реальной помощи война обречена на неудачу и что сделает все зависящее от него, чтобы поскорее ее прекратить. Он был связан с Прието (военный министр, правый социалист, пессимистически и пораженчески настроенный) и с Рохо (начальник генштаба, беспартийный, сторонник Прието). Устроив совместно совещание, они приняли решение максимально приостановить военные действия, ограничившись лишь видимостью их. К ним примыкали: из испанцев — начальник авиации Сиснерос, генеральный комиссар Вайо и заместитель его Пестанья, а из советских работников — вначале Павлов Д. Г. (руководитель танковых частей), Грачев, сменивший Павлова, Ковалев (советник на северном фронте), Нестеренко, Качелин, Буксин, Федер (парторганизатор), а равно я.

Вся эта группа по существу стремилась сорвать военные операции, добиваясь и осуществляя задержку под разными предлогами частей в резерве и в тылу, якобы для накопления, отдыха и обучения их. В результате части, находившиеся на передовых позициях, выбивались из сил либо теряли всякую активность либо отступали. Такая судьба постигла все операции с весны 1937 года. Начальствующий и политический состав не выезжал на фронт, оставляя части без присмотра. Лично я, которому по роду работы также надлежало быть на фронте, по трусости оставался всегда в тылу. При этом я вел разлагающую работу, убеждая почти всех знакомых, испанских и советских, в бесцельности продолжения войны.

Вместе с тем советники и лица командного состава своим поведением подрывали свой авторитет и внушали к себе недоверие, которое отражалось на настроении войск. Валенсийские работники занимались склоками с мадридскими, а те и другие — с барселонскими. (В этом отношении подрывную работу вела парторганизатор советской колонии Федер.) В открытых разговорах между собой и перед посторонними они выражали свое неверие в возможность продолжения войны. Подрыву авторитета способствовали кроме склок и кутежи, в каковом отношении дурной пример показывало руководство танками в лице Павлова, устраивавшего попойки с испанскими командирами в разгар военных операций, как это было на Хараме, в результате чего танки, как мне говорил Штерн, не оказались в нужный момент посланными на участки боя, что привело к потере некоторых позиций. От него же я слышал, что штаб танков присвоил себе излишки жалованья, указав испанскому штабу преувеличенное число штатных единиц, и присвоенную сумму потратило на кутежи. Болотин (работник особого отдела) как-то хвастался «устранением» (подразумевается убийство) испанского комиссара, не пришедшегося по вкусу руководству учебного танкового центра. Подобные дела дискредитировали присланных из СССР работников и лишали их авторитета.

Со времени приезда в Москву, т. е. с конца 1937 года, я видел Литвинова трижды. При первом разговоре я ему рассказал о положении в Испании и о своих действиях по прекращению операций. Он остался, однако, этим недоволен, так как война все же продолжалась, что, по его словам, вызывает нарекания и протесты французского и английского правительства, которым он обещал прекратить сопротивление республиканцев и советское «вмешательство».

В мае 1938 года в Москву приехал на два дня Луи Фишер и имел свидание с Литвиновым, с которым у него была давняя связь и посредником при котором он состоял. После разговора с ним я написал статью, имевшую целью обострить франко-советские отношения, для чего избрал поводом статью генерала Бремона во французской печати. Статья была мной дана для «Красной звезды», но там не напечатана.