Право выбора - Михаил Колесников

Она открыла гардероб и с остервенением стала бросать на кровать блузки, платья, нейлоновые кофточки.

— А на кой ляд мне все, если выйти некуда?

Она сгребла в охапку одежду и швырнула все обратно в шкаф.

— Так чего же ты хочешь?

— Настоящей жизни хочу. Задеревенела я в этом тереме. Молодость-то уходит.

Она подошла ко мне возбужденная, тяжело дышащая, и не помню, как это случилось, но я вдруг почувствовал, как ее руки обвили мою шею, а губы жадно припали к моим губам. Я ощутил прикосновение ее по-девичьи тугих грудей, ее сильного тела и задохнулся. Я не оттолкнул ее, нет! Во мне проснулась почти звериная тоска по женской ласке, и я сцепил ладони на ее затылке.

Когда же она безвольно опустила руки, я опомнился, вскочил с табуретки.

— Ну, я пойду…

Она не стала удерживать. Только когда я уже был на пороге, без всякого смущения сказала:

— Приходи завтра днем. Вырвись на часок…

Не видя ничего перед собой, я помчался по улице и чуть было не сбил с ног Киприяна Виноградова.

— Ты чего несешься как угорелый?

— Заходил к тебе, а потом вспомнил, что Аркадий Андреевич велел быть в шесть: совещание какое-то.

— Жаль. А я хотел показать новые этюды. Заходи опять, как освободишься. Слышал, что Паранин опять придумал?

— А что?

— Решил начать движение за звание «Лучший рудник Советского Союза».

— Разве есть такое звание?

— А как же? Теперь заварится каша. Терюшин, наверное, по этому поводу и собирает вашу бригаду.

— Побегу. А то влетит от Бакаева!

Я все не мог унять нервной дрожи. Горячая волна захлестывала рассудок. И как это я к месту вспомнил про совещание!..

На совещание все-таки опоздал. Терюшин неодобрительно посмотрел на меня, но от замечания воздержался. И, по всей видимости специально для меня, повторил:

— Считали вас новичками — делали поблажки. Хватит. Прижились, — значит, пора подтягиваться до передовых бригад. Раз все это с нашего участка пойдет, нужно и вам поддержать почин. Вот и весь сказ. А ты как думаешь? — обратился он ко мне.

— Да я как все.

— Вот и хорошо.

Мы разошлись кто куда.

В эту ночь я опять плохо спал. И вообще, мне кажется, здесь, на Солнечном, я разучился спать. Каждый день приносил что-нибудь новое, а потом нужно было все осмыслить, и я по ночам заново переживал все события.

Я не осуждал Настю. Некогда у нас были близкие отношения, мы даже всерьез поговаривали о женитьбе. Но дело даже не во мне… Здоровая, сильная женщина изнывала от безделья, ей не к чему было приложить энергию. Круг домашних обязанностей надоел, развлечений мало. К тому же сознание своей красоты… Как говорится, бесится бабенка с жиру. А Киприян всего этого не хочет замечать. Он слишком занят своей работой, своими этюдами. Ему даже в голову, по-видимому, не приходит, что жена скучает. Ведь все так живут здесь! Так жили деды и прадеды, домостроевские порядки нерушимы, тверды. Ведь он делал все, что обязан делать мужчина: приносил ей получку всю до копейки, так как не пил и не курил, одевал, заботился о семье, создавал, так сказать, достаток в доме. Чего еще? Скучно? Читай книжки, слушай радио. На первых порах, должно быть, старался развлекать, старался понравиться, говорил об искусстве, о Рафаэле и Рембрандте. А когда ей все эти разговоры надоели, обособился. Решил: смешно развлекать жену, которая целый день ничего не делает. Да и не до этого, если сам приходишь после работы еле-еле душа в теле.

Вот она и потянулась ко мне, свежему человеку. «Москвич!» — здесь это звучит громко. Она даже не задумывается: а дальше что? В подобных случаях все идет больше от инстинкта, нежели от разума. Но я привык быть судьей самому себе, и всегда спрашиваю себя: а дальше что?.. И вот я, сам того не желая, оказался в глупейшем положении. Взгляд Киприяна при всех обстоятельствах я выдержу — мне не семнадцать лет! Но неужели я ехал сюда за тысячи километров, чтобы разменяться на мелкую подлость? Блудить с женой товарища, встречаться с ним каждый день и смотреть ему в глаза?..

Я решил не ходить больше к Виноградовым, во всяком случае в отсутствие Киприяна. В конце концов, пусть мужья утешают своих жен, а я мало приспособлен для подобных дел.

Катя… Наконец я узнал историю ее взаимоотношений с Дементьевым. Но даже после рассказа Насти, должно быть во многом правдоподобного, вся история для меня не прояснилась. Столкнулись два сильных характера. И все же… Если они любили друг друга, то при чем здесь характер? Если она любила его, то почему не поехала за ним?.. Как-то не верилось, что ее могла удержать только высокая должность. Катя не из таких. Опять же, если он любит ее, то почему уехал? Ведь можно же было найти выход из этого положения? Ведь вернулся он все-таки, когда понял, что без нее ему жизнь не в жизнь!

Окончательно запутавшись, я заснул.

12

Мне давно хотелось побывать у буровиков и взрывников. Все, что творилось на верхней площадке, представлялось более романтичным, чем наша работа в забое. Ведь там все было основано на строжайшем расчете. Участковый техник долго колдовал с эклиметром: определял угол откоса. Как я слышал, точки бурения скважин корректировали по местности, закрепляли деревянными колышками. По особой номограмме определяли сопротивление по подошве для каждой скважины в отдельности. Мы находились в жесткой зависимости от людей верхнего уступа. Это они создавали запас взорванной породы в забое. От их расчетов зависела высота и ширина навала. Если высота навала была больше высоты черпания экскаватора, то получался конфуз: наша выработка падала. От ширины тоже многое зависело. Все это были тонкие вещи…

И вот я направился, по выражению Юрки, к «верхним людям».

В самом деле, жизнь здесь была не похожа на нашу: мы ведь только и делали, что грузили руду в думпкары. И пока мы отрабатывали свой блок, здесь, наверху, очередной блок подготавливали к взрыву, в третьем блоке заканчивали бурение скважин, четвертый только начинали обуривать. Особая атмосфера, особые люди…

Когда я поднялся на верхний уступ, здесь заканчивали бурение скважин. Машинист станка Константин Глущаков, заметив меня, помахал рукой. До этого мы виделись только издали. Подошел к нему, обменялись рукопожатием.

Над забоем скважины поднималась четырнадцатиметровая мачта станка. Буровой снаряд весом почти в три тонны то поднимался, то с глухим шумом срывался вниз. После каждого удара долото с массивной штангой поворачивалось на некоторый угол. В скважину все время подливали воду.

— Каким ветром занесло к нам? — спросил Костя.

— В шесть часов собрание. Терюшин просил напомнить. Кроме того, захотелось поглядеть, как вы тут работаете.

— А что? — в узких глазах Кости мелькнуло беспокойство.

Косте можно было запросто дать двадцать семь: нестареющий человек! А на самом деле ему, наверное, уже было под сорок. Сухощавый, жилистый, обритый наголо. Глаза плутовато бегают по сторонам, в уголках губ усмешечка.

— Бакаев все костерит вас на чем свет стоит, — ответил я. — И взрывников тоже.

— Почему?

— Плохо негабарит разделываете. Опять же ширина блока большая, развал породы большой.

Костя присвистнул, углы его рта опустились к подбородку.

— Э, паря! Плохому танцору всегда что-нибудь мешает. А мы-то при чем? Пусть начальство думает. Как только сойдемся на собрание, так ваш Бакаев бубнит все одно и то же: невзорванный порог в подошве забоя сводит все усилия экскаваторщиков к нулю. Старая песня. Наше дело маленькое: у нас сменное задание. Прикажут увеличить глубину скважины — пожалуйста! И никаких порогов не будет.

— Любопытно. Я-то во всех этих делах ни черта не смыслю. А почему вы не подскажете начальству, в чем загвоздка?

— Чудак! Да тебя Ярцева и слушать не захочет. Она — главный инженер… А кто я? Ноль без палочки! Говорили уже, не раз…

— Ну и что?

— А то, что все это не так просто. Ярцева борется за экономию. Она даже говорит: рубль сбереженный — все равно что рубль заработанный. Представь себе, что каждую скважину мы будем перебуривать хотя бы на два метра: от порогов избавимся, зато сколько времени, средств за год загубим. Ого! А взрывчатки?.. Еще нужно подумать, что выгоднее. В этих вопросах мы, рабочие, горой встанем за Ярцеву. Только Дементьев мутит воду…

Я понял, что затеял разговор не по разуму, и замолчал.

— И все-таки притязания экскаваторщиков справедливые!

Мы оглянулись: сзади стоял Дементьев. Так близко я видел его впервые. Он был небрит, под глазами вздулись водянистые пузыри. Как ни странно, на нем был все тот же бежевый костюм. Галстук съехал на сторону. Что-то дремучее, звериное теплилось в глубине зрачков. Мне не понравилось его лицо: массивное, грубое. Толстые губы шевелились. Костя мучительно покраснел.