Отец и сын, или Мир без границ - Анатолий Симонович Либерман
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Зато с плаванием все пошло наилучшим образом. В Рейкьявике можно купаться в горячих ключах, в открытых бассейнах и в большом закрытом бассейне. В большой бассейн мы и ходили по утрам. Поскольку плаванием дома все последнее время занималась Ника, я был в восторге, увидев, как прекрасно Женя плавает и кролем, и брассом; только на спине получалось неуклюже. (Лишь впоследствии тренер сказал, что его техника оставляет желать лучшего; я этого, конечно, не заметил.) Он прыгал солдатиком с пятиметровой вышки, плавал под водой и вообще чувствовал себя там как дома.
В воде он любил играть со мной: проплывал у меня между ногами (а я говорил одну и ту же фразу из книги: «Мимо него, шевеля плавниками, проплыла рыба»), карабкался на меня и обгонял мои доморощенные саженки. Всегда был волнующий момент, достанется ли нам кабинка для переодевания на двоих, а если достанется (98 %), то уже бывали мы в ней или нет. И тем не менее каждое утро начиналось с категорического заявления «Сегодня я в бассейн не пойду». По дороге домой надо было перейти улицу, где, чтобы остановить транспорт, Женя нажимал на кнопку, и этот момент составлял кульминацию первой половины дня.
Приключений почти не было. Однажды, выходя из бассейна, мы встретили старика с собачкой. Женя, конечно, собачку не пропустил, а ее хозяин оказался евреем, попавшим в Исландию после прихода к власти Гитлера, одним из пяти евреев, как он сказал, в нынешней Исландии (разговор, напомню, происходил в 1981 году). В другой раз я зашел по делу к двум пожилым дамам, они угостили Женю шоколадными конфетами. Кое-кого я в Рейкьявике знал, и один из моих знакомых повозил нас по городу, а потом устроил целую экскурсию к Гекле и в места, описанные в «Саге о Ньяле», самом знаменитом произведении древнеисландской литературы. Бывали мы и в других домах, но изредка, и Женя не переставал удивляться, почему нас редко приглашают на обед, а я удивлялся его удивлению: «Почему чужие люди должны звать нас в гости?»
Шесть недель мы кормили уток, плавали в бассейне, а после моего возвращения домой читали, писали и занимались арифметикой. Однажды сходили на летнее представление для иностранцев «Светлые ночи». (А ночи там были действительно светлыми: солнце почти не заходило, не помогали никакие шторы, и Женя с трудом засыпал.) Когда-то существовала целая труппа, но к нашему времени от нее осталась одна хозяйка, выступавшая под нелепым мужским псевдонимом Магнус.
Представление шло по-английски, и малюсенький зальчик (человек на пятьдесят) заполнялся каждый вечер, в основном американскими туристами. В афишах были обещаны отрывки из саг, стихов, сказок и прочее. Женя знал скандинавские мифы, а у меня на столе он со дня рождения видел исландские книги. Мы купили три на удивление дорогих билета (хватило бы почти на двадцать пять пирожных), пришли за час и сели в первом ряду.
Такой халтуры постеснялась бы дворовая самодеятельность. Средних лет устроительница вела что-то вроде программы (полулекция, полуконцерт) с диапозитивами. По-английски она говорила свободно, но с чудовищным акцентом. Она все время поправляла не то платье, не то бюстгальтер, отпускала шутки самого ничтожного пошиба в надежде (иногда сбывавшейся) рассмешить публику. При этом она издевалась над исландским чувством юмора, делала страшные глаза, зачем-то облизывая палец и читала отрывки из литературы, переписанные в толстый конторский гроссбух. Столь же жалкое впечатление произвел на нас концерт художественной самодеятельности в скандинавском центре.
Так бы непамятно и закончилось наше пребывание в Рейкьявике, если бы не совершенно поразительное приключение. В городе оказалась русская семья: муж (мой старый и очень дальний знакомый), жена и их восьмилетний сын Федя (имя по обыкновению изменено). Как они узнали о нас, я рассказывать не буду: в Рейкьявике трудно уйти в подполье. Федины родители застряли в Исландии надолго, но целью их была Америка, в которую они в конце концов попали. Об их дальнейшей жизни я ничего не знаю. Они, как вошли случайно в мою сагу, так из нее и вышли, но в то время встреча с ними стала важным событием.
Получив приглашение, мы пошли к ним в гости. Дверь нам открыл Федя и сказал: «Здрасьте». – «Привет!» – как-то неловко ответил Женя и подал Феде руку. По обыкновению Женя весь напрягся. Он напрягался в любых гостях. Например, у исландцев он очень понравился годовалой девчушке, и та все время к нему лезла; Женя отмахивался от нее, как от противного насекомого. Конечно, отказался попробовать пианино и не захотел сфотографироваться перед уходом. Сосредоточенно и много ел, а когда подали десерт, сказал недовольно: «Всё разъедят, и не останется на добавки». Сидел только около меня и время от времени задавал изобретенный, видимо, в Америке или во всем англоязычном мире и ненавистный мне вопрос: «Ты гордишься мной?» (это значит: «Я все делаю, как надо?») – и я скорбно и с энтузиазмом отвечал: «Да».
По первому впечатлению Федя очень понравился мне. В Исландии он был одинок, ни на каких иностранных языках не говорил и, хотя пошел в школу (они приехали в Исландию зимой), по непостижимому для меня совету родителей активно отталкивался от местного окружения: «Исландия – перевальный пункт. Нечего тебе всякой чепухой забивать голову». В школе на уроке он демонстративно читал русскую книгу. Так что Женя был для него не меньшей находкой, чем он для Жени. Когда взрослые уселись в гостиной, Женя, конечно, сел рядом. Я погнал его к Феде, да и Федя подбежал к Жене и потащил к себе, заявив: «Нечего тут сидеть, как курица на яйцах» (это оказалось его любимым выражением, и впоследствии я слышал его много раз).
Женя неохотно ушел смотреть книги и пластинки. Как они играли, я не знаю. Хотя у Феди был типичный московский говор («Смътрите, как сам'лет съдится, уже опустил шисси»), вроде бы Женя ни минуты не испытывал трудности
