Лист - Дёрдь Гаал

Речь над гробом сказал бургомистр Мукер, дав обет, что город всегда будет с заботой оберегать могилу Листа. От имени учеников говорил Ставенхаген. На следующий день траурная месса в католической церкви, Антон Брукнер сопровождает её игрой на органе.

Едва вернувшись домой в Будапешт, Иштван Томан отправляется к кардиналу Хайнальду. Большой почитатель Листа, глава католиков Венгрии тотчас же принял молодого музыканта. Томан сообщил, что веймарцы настаивают, чтобы Лист был похоронен в их городе, байрейтцы же вместе с Козиной считают, что маэстро должен спать вечным сном в одной земле со своим другом и соратником Рихардом Вагнером, а придёт время — и с Дочерью — Козимой. Но если всё же венгерское правительство пожелает перевезти останки Листа на вечный покой в Венгрию, она, Козима, не будет препятствовать этому.

По почину Томана и Хайнальда через несколько дней в Венгрии возникло движение во главе с Ассоциацией венгерских писателей и художников. Организация и сбор подписей затянулись вплоть до начала 1887 года, когда была подана петиция в парламент.

Зал заседаний полон, присутствует почти всё правительство. Вверху, на галерее, цвет венгерского искусства.

Дискуссии завязались в связи с предложением Кальмана Тали одновременно с Листом перевезти в Венгрию и останки князя Ракоци.

Ему возражал Корнель Абрани:

— Каждый народ считает своей гордостью, чтобы прах его великих сыновей, известных и уважаемых во всём мире, покоился у себя на родине. Италия торжественно перевезла к себе останки Россини. Так же поступила Германия с прахом Вебера, Англия, всю жизнь преследовавшая, изгнавшая из своих пределов Байрона, после его смерти с большой помпой перевезла тело поэта на родину. Почтенный парламент! Семьдесят лет назад Венгрия ещё не была так сильна, чтобы привязать к себе жизнь и талант Ференца Листа, ныне же Венгрия проявила бы своё бессилие, отказавшись перевезти тело Листа на родину. Величие Листа всегда будет в памяти просвещённого мира, и всегда люди будут спрашивать: а где Лист похоронен? Какой же мы дадим им ответ? Что его могила в чужом краю? Или, наоборот, что он на вечном покое тут же, где родился, в своей отчизне.

Следующим оратором был Эден Штайнакер, депутат парламента от трансильванских саксонцев. Он тоже был за перенесение останков Листа из Германии на его родину, в Венгрию. Возникла удивительная, странная ситуация, когда немец по языку Штайнакер преподал своим венгерским коллегам урок истинного патриотизма. Чаша весов явно начала склоняться в сторону приверженцев Листа, что пришлось отнюдь не по нраву правительству. Депутат Тали упорно связывал дело об останках Листа с движением за перенесение на родину праха князя Ракоци. Это уже само по себе представляет трудную проблему. Но рядом с тенями двух великих вырастает ещё, и грозная третья. Что будет, когда почиет Лайош Кошут? После прецедента с Листом и Ракоци уже не остановить нацию на полпути: она потребует в своё время возвращения на родину и останков Кошута. Дилемма труднейшая. Приходится выступать самому премьер-министру. И Кальман Тиса, великий мастер политических интриг, ловушек и уловок, и на сей раз не ударил в грязь лицом: он так ловко посадил на мель корабль этого благородного дела, что в ответе за всё в конечном итоге оказался парламент.

Из выступления Тисы получалось, что венгерский народ может попросить выдать ему останки великого композитора, но само правительство с такой просьбой обращаться не намерено.

Козима холодно приняла делегацию Союза венгерских писателей и работников искусств. Сказала твёрдо и окончательно:

— Прах отца выдам только венгерскому правительству, и никому другому!

Больше этот вопрос она ни с кем и не обсуждала.

В доме на улице Виа Бабуино увядшие цветы, почерневшие от пыли гипсовые статуэтки. Каролина только тремя неделями пережила оскорбительную речь венгерского премьера. 7 марта 1887 года не стало и её.

Но ещё одно, последнее обращение всё же рождается. Не к парламенту, не к премьеру Кальману Тисе — к народу. Это поэт Эмиль Абрани требует вернуть на родную землю прах величайшего из артистов.

Но Кальман Тиса оказался сильнее Эмиля Абрани, Корнеля Абрани, Иштвана Томана и всех тех, кто стоял в карауле у тела великана.

Ему это удалось, потому что мало кто знал, над останками какого великого человека закрылась крышка байрейтского склепа. Мало кто знал — по крайней мере, у него на родине.

ФЕРЕНЦ ЛИСТ ПРОДОЛЖАЕТ ЖИТЬ

В письме одному чешскому другу Балакирев уже в июне 1900 года так писал:

«...Вы совсем не знаете Листа, считая его только виртуозом и не подозревая, что он, глубоко затронувший в своей музыке совсем новые сферы, о которых другим и во сне не грезилось, представляет из себя композитора гениального. ...Посмотрите его «II. Pensieroso» («Мыслитель»), написанное под вдохновением известной статуи Микеланджело над могилами Медичи во Флоренции. Как много в ней глубины!.. Если б Лист, написав эти только две странички, умер, не сделав ничего другого, то и тогда следовало бы назвать его Бетховеном наших дней».

Кажется, что творения Мастера умирают вместе с самим Мастером. Нет больше старого маэстро, нет его личного обаяния, против которого невозможно устоять. Пешт, Веймар, Рим забывают Листа.

Каждый год приносит новые шедевры: 1887-й — «Отелло» Верди; 1888-й — симфоническую поэму Рихарда Штрауса «Дон Жуан», «Арабески» молодого Дебюсси; 1889-й — струнный квартет Сезара Франка — последнее крупное произведение французского мастера, почитателя Листа; 1890-й — «Пиковую даму» Чайковского и завершённого уже после смерти автора «Князя Игоря» Бородина, а в Италии — «Сельскую честь» Масканьи, провозвестницу нового оперного направления — веризма; другая, самая знаменитая веристская опера — «Паяцы» Леонкавалло — ставится в 1892 году; а далее «Фальстаф» — последний оперный шедевр Верди, предсмертная Шестая симфония Чайковского; в 1894 году — монументальная Вторая симфония Густава Малера. И в том же году завершается «Послеполуденный отдых фавна» Дебюсси — провозвестник импрессионизма в симфонической музыке. А там — «Богема» Пуччини, «Садко» Римского-Корсакова (1896), его же «Моцарт и Сальери» (1897)...

Но в первые же годы нового столетия некий молодой венгерский композитор Бела Барток, листая Сонату си минор, вдруг обнаружил, что в ней обретается удивительный мир.

Вскоре в 1907 году открывается Музыкальная академия. На её фронтоне красуется скульптура Ференца Листа. Но не она напоминает о Листе, а классные комнаты и кипящая в них жизнь: в точности та, о какой мечтал ещё в маленькой школе на Рыбной площади. Преподаватели — его ученики. В концертных залах царит его дух. И это значит, что Лист жив в этих студентах.