Бывших не бывает - Красницкий Евгений Сергеевич

– Корней, светлыми богами тебя заклинаю, где хочешь пей, только не здесь! Дай Листвяне отдохнуть. И сына пожалей – он едва народился. У тебя сейчас обалдение пройдёт, и вы на радостях тут всё по брёвнышку разнесёте, кобели!

– Поберегу, Настёна, вот те крест, поберегу, – Корней размашисто перекрестился. – Ведь сына она мне родила! Сына!

На эту сцену с предвкушением взирали десятники, несколько воев, видать, из особо авторитетных, трое или четверо обозных – явно ветеранов – и Сучок. Последний уже слегка поддатый. А вокруг деятельно суетились холопы, таская съестное и бочонки явно не с росой утренней.

– В учальне пусто! – вынырнул откуда-то Бурей, украшенный поверх шубы ожерельем из копчёных гусей и с немалым бочонком в лапищах.

– В какой учальне? – осведомился кто-то.

– В бывшей Пентюховой избе! – просветил Бурей. – Где поп сопляков учить собрался. Корней, командуй давай!

– А поп новый дозволит? – встрял какой-то скептик. – Изба-то теперь церковная!

– Уломаем! – потряс бочонком Бурей. – Корней сейчас кого хошь уломает!

– Отец Меркурий! – воевода наконец заметил священника. – Праздник у меня, сын родился! Будь моим гостем, не побрезгуй!

«Эх, Макарий, гореть тебе в геенне огненной! Рождественский пост, а ты не просыхаешь! И отказаться нельзя. Да и неохота отказыаеться, прости Господи! Особенно когда эпарх Кирилл столь благостен и вежив».

– За честь почту, боярин-воевода. – Священник с достоинством поклонился.

– Слушай меня! – рыкнул командно Корней. – Все в Пентюхову избу!

Въевшуюся за годы и годы дисциплину не пропьёшь: приглашённые резво построились по трое в ряд и двинулись с подворья. Сзади, как и положено обозу, потянулись нагруженные выпивкой и закуской холопы, предводимые Буреем с бочонком. Гусями обозный старшина украсил друга. Видимо, чтобы придать ему веса и статуса. А отца Меркурия Корней самолично подхватил под ручку и повлёк в сторону школы.

Сопровождали воеводу и священника десятник Лука Говорун и Лавр.

«Однако, Макарий, всяко с тобой бывало, но в гости к тебе самому тебя ещё не приглашали!»

Когда воевода Корней с отцом Меркурием и сопровождающими лицами доковыляли до бывшей Пентюховой избы, там уже вовсю распоряжался Бурей, сам себя назначивший распорядителем торжества. На подхвате у него оказался, конечно же, Сучок. Деятельность эта парочка развила просто-таки кипучую: ратники, невзирая на ранги, двигали столы, волокли лавки, принимали у холопов и громоздили снедь и выпивку на столы.

Кто-то даже озаботился посудой: разнокалиберными мисками, блюдами, ковшами, чарами, кружками, ложками и прочим едальным инвентарём разной степени чистоты, побитости жизнью и щербатости.

Корнея как главного виновника торжества даже не усадили, а просто-таки закинули на лавку в красном углу, чтобы не мешал, а чтобы воевода не скучал, сунули ему в руки здоровенный ковш с пивом, к которому Корней тут же и приложился.

От пива благостность и просветление с Корнея начали потихоньку слетать, и он принялся руководяще порыкивать, причём с каждым глотком пива всё громче.

Народ попытался было выполнять начальственные указания, но быстро сообразил, что так можно и до ночи провозиться. Уж кому пришла в голову эта светлая идея, осталось неизвестным, но из толпы суетящихся были выдернуты Лавр, как старший брат новорожденного, и Лука Говорун, как старший в чине, и засунуты к Корнею. В угол. После чего Сучок оторвал от своего ожерелья копчёного гуся и выдал угловым сидельцам.

Воевода обозрел птицу тоскливым взором, вздохнул, оторвал одну ногу и вручил сыну. Вторая нога досталась Говоруну.

Далее вышла некоторая заминка – третьей ноги у гуся не обнаружилось. Корней опять вздохнул, порвал труп пернатого пополам и взялся за ковш. Лука Говорун и Лавр догадливо подхватили первые попавшиеся посудины и сунулись к бочонку с пивом, у которого уже кто-то выбил дно.

Некоторое время отец Меркурий взирал на этот организованный бедлам в состоянии полного обалдения – сказались накопившаяся усталость, непростой разговор и молебен, но потихоньку природная наблюдательность взяла верх.

«А Бурей многое успел! Столы добротные, лавки тоже, в горнице прибрано – раньше тут только лягушки не квакали! Не забыть бы поблагодарить его и Ульянию – грязь тут выскребал явно не наш уважаемый Циклоп. Странно, при всей своей злобности зла на меня он, похоже, не держит, а ведь я унизил его дважды: сначала отлупил палкой при всём честном народе, а потом защитил от него Ульянию.

Гамо то су! Ульяния! Она же должна быть в своей каморке! Ведь со страху умрёт или последнего ума лишится!»

Там девчонка и обнаружилась. Насмерть перепуганная, тихо плачущая. К священнику она кинулась, как к самому дорогому человеку на свете.

Отец Меркурий как мог утешил её, велел одеться и отвёл в свою избу при церкви, где и сдал с рук на руки матушке Домне и отцу Моисею, после чего поспешил обратно в школу, стремительно превращающуюся в вертеп пьянства и чревоугодия.

Бурея отец Меркурий перехватил во дворе школы. Или Бурей отца Меркурия – тут уж как посмотреть. Обозный старшина только что вырвал у холопа какой-то короб и заорал на несчастного: «Грибов, язва лешачья! Галопом метнулся!». Холоп часто закивал и припустил с места. И правда, галопом. Вот тут Бурей и заметил священника:

– Ты где пропадал? – осведомился он, опустив ненужные титулы. – Пьянку задерживаешь! Корней без тебя не желает. Я сказал, что ты по нужде вышел.

– Благодарю, – поклонился священник. – И ещё больше благодарю за то, как ты, сын мой, привёл в порядок избу. Хорошо исполняешь свой долг пред общиной и церковью, как и надлежит христианину и церковному старосте. Чистота, столы, лавки – всё, что нужно.

Бурей удивлённо уставился на отца Меркурия.

«Похоже, Макарий, для него в новинку, что священник благодарит его и называет добрым христианином. Сейчас выкинет какую-нибудь гадость, засранец, если я правильно в нем разобрался».

И точно! Обозный старшина трубно высморкался при помощи двух корявых пальцев, вытер руку о дорогие порты и хрюкнул:

– Да хрена ли там, не на чем! А за столы с лавками Сучка благодари – он сделал.

– И его поблагодарю! – согласился священник. – Достойное деяние. Но не будем заставлять ждать нас.

– Эт верно! – кивнул Бурей.

В тёмных сенях отец Меркурий споткнулся о что-то, да так, что чуть не врубился носом в стену. Спасибо Бурею – поймал отца духовного за шиворот. Священник утвердился на ногах и в сердцах сказал:

– Понаставили дряни всякой на проходе! Так и жизни лишиться недолго!

– Какой же дряни?! – непритворно возмутился Бурей. – Для учёбы это!

– Что для учёбы? – священник напряг глаза и разглядел в темноте полубочку[118] обхвата в полтора, из которой что-то торчало, причём напихано это что-то в бочку было так, что места свободного не оставалось совсем.

– Розги для учёбы, – самодовольно пояснил Бурей. – Пороть. Самонаилучших холпы нарезали. На них и проверил.

– А зачем?

– Что ж я, какие попало, что ли, приволоку? – опять возмутился Бурей. – Невместно! Надо проверить было!

– Пороть зачем?

– А как ещё проверишь?

– Ну об этом мы с тобой ещё поговорим, – священник нахмурился. – Грех наказывать без вины и скота бессловесного, а что ж о человеке говорить? Ты лучше скажи, здесь розги зачем?

– Как зачем? Пороть!

– А пороть зачем?

– Как зачем? Учить!

– А почему как учить, так сразу пороть?

– Как по чему? По заднице!

– Да зачем?! – отец Меркурий начал терять терпение. – Ты лаской учить не пробовал? Палок бы ещё приволок! И по башке бы бил!

– По башке, тем более палкой, нельзя – пришибить можно! – совершенно серьёзно возразил Бурей. – А по заднице самое оно!

– Тьфу на тебя! – взорвался священник. – Пошли в горницу!