Собачьи истории - Джеймс Хэрриот

И тут я услышал слабый звук, глухой кашель, от которого губы собаки даже почти не дрогнули.

— Черт подери! — крикнул я. — Он же давится, давится! Значит, там что-то должно быть!

Опять я приподнял голову Джейка и сунул фонарик в пасть, и тут — я никогда не перестану этому радоваться! — пес снова кашлянул, узкая голосовая щель приоткрылась и на миг показала причину удушья. Там за провисающим надгортанником я увидел что-то вроде горошины.

— По-моему, камешек! — ахнул я. — Над самой трахеей.

— В кадыке, что ли?

— Вот именно. И камешек этот время от времени перекрывает дыхательную трубку, точно шариковый клапан. — Я встряхнул голову Джейка. — Сейчас я сместил камешек, и вот видите, он уже приходит в себя.

Вновь Джейк ожил и задышал ровно.

Родди провел ладонью по узкой голове, по спине, по мощным мышцам задних ног.

— Но… но он же опять будет давиться?

Я кивнул.

— Боюсь, что да.

— А потом камешек застрянет поплотнее и он задохнется? — Родди побелел.

— Вполне возможно. Поэтому камешек необходимо извлечь.

— Как же?..

— Вскрыть горло. И немедленно. Другого выхода нет.

— Ладно. — Он сглотнул. — Делайте. Если он опять свалится, я не выдержу.

Я хорошо понимал, что он чувствует. У меня у самого подгибались колени, и я боялся, что могу потерять сознание, если Джейк снова начнет давиться.

Схватив ножницы, я быстро выстриг шерсть с нижней поверхности горла. Дать общий наркоз я не рискнул, а сделал местную анестезию. Потом протер участок спиртом. К счастью, в автоклаве лежали уже стерилизованные инструменты, я вынул из него поднос и поставил на каталку рядом со столом.

— Крепче держите голову, — хрипло скомандовал я и взял скальпель.

Я рассек кожу, фасцию, тонкие слои грудинно-подъязычной и лопаточно-подъязычной мышц и обнажил вентральную поверхность гортани. На живой собаке я никогда ничего подобного не делал, но тут было не до колебаний. Еще две-три секунды, чтобы рассечь слизистую оболочку и заглянуть внутрь.

Вот он! Действительно камешек. Серый, блестящий и совсем маленький. Однако достаточно большой, чтобы убить.

Необходимо было быстро извлечь его точным движением, чтобы не протолкнуть в трахею. Я откинулся, порылся в инструментах, взял анатомический пинцет и занес его над разрезом. Конечно, у великих хирургов руки так не трясутся и они не пыхтят. Но я стиснул зубы и ввел пинцет в разрез. Когда я подвел его к камешку, моя рука, словно по волшебству, перестала дрожать.

Пыхтеть я тоже перестал. Собственно говоря, я ни разу не вздохнул, пока очень медленно и осторожно извлекал блестящий камешек наружу. Но вот он с легким стуком упал на стол.

— Это он? — шепотом спросил Родди.

— Да. — Я взял иглу и шелк. — Все в порядке.

На зашивание ушло всего несколько минут, но под конец Джейк уже нетерпеливо перебирал лапами и поглядывал вокруг блестящими глазами. Он словно понимал, что все неприятности позади.

Родди вернулся с ним через десять дней снять швы. Собственно говоря, это было его последнее утро в наших краях, и, вытащив несколько шелковых петелек из отлично зажившей ранки, я проводил его до дверей, а Джейк крутился возле нас.

На тротуаре у крыльца во всем своем дряхлом ржавом величии стояла старая коляска. Родди откинул брезент.

— Ну-ка! — сказал он, и большой пес вспрыгнул на свое привычное место.

Родди взялся за ручку обеими руками, и осеннее солнце, вдруг выплывшее из-за туч, внезапно озарило картину, успевшую стать такой знакомой и привычной. Куртка для гольфа, расстегнутая рубашка, загорелая грудь, красавец пес, небрежно посматривающий по сторонам со своего высокого трона.

— Ну, всего хорошего, Родди, — сказал я. — Думаю, вы сюда еще вернетесь.

Он обернулся, и я снова увидел его улыбку.

— Да, наверное.

Он толкнул коляску, и они отправились в путь — нелепая повозочка скрипела, а Джейк мягко покачивался в ней. И тут я вспомнил то, что увидел под брезентом в тот вечер в операционной. Ранец, в котором, конечно, хранятся бритва, полотенце, мыло и еще другие мелочи. Пачка чая, термос. И еще кое-что — старая помятая фотография молодой женщины, случайно выскользнувшая из конверта. Она и усугубила таинственность этого человека, и многое прояснила.

Фермер был прав. Все свое имущество Родди вез в своей коляске. И по-видимому, ему больше ничего не было нужно — во всяком случае, заворачивая за угол, он что-то бодро насвистывал.

Недавно ко мне приехал журналист и попросил познакомить его с местными замечательными людьми. «Таких тут нет», — ответил я. Возможно, утверждение слишком уж категоричное, но правда и то, что былые примечательные сельские типы, дававшие такой богатый материал для моих книг, теперь исчезли. Уже не услышишь старинного йоркширского диалекта и идиом. Образование, радио, телевидение, удобные транспортные средства оказали свое влияние на местных жителей, и мало-помалу они перестали отличаться от людей других графств. И уже не встретить такого вот Родди Трэверса. Старики в Дарроуби все еще с симпатией вспоминают о нем, и будто снова встречаешь загорелого мужчину, который катит большого пса в колясочке по проселку. Джейк был удивительно подходящим для него товарищем, и стоит мне увидеть помесь колли с грейхаундом, как я вспоминаю тот единственный в моей практике случай, когда я удалил инородное тело из гортани.

42. Нип и Сэм

— Ну и как вы нынче, мистер Хэрриот?

Обычный вариант «здравствуйте!», но настойчивость, почти жадность в голосе старика придавала ничего не значащим словам особый смысл.

Мы с ним виделись почти каждый день. Моему непредсказуемому существованию любой твердый распорядок дня был противопоказан, но я очень дорожил прогулкой по берегу реки перед обедом — как и Сэм, мой бигль. Там-то мы и встречались с мистером Потсом и Нипом, его старой овчаркой, — видимо, их привычка совпадала с нашей. Задний забор мистера Потса выходил на приречный луг, и старик подолгу гулял там со своим псом.

Многие фермеры, удалившись от дел, оставляют себе клочок земли и кое-какую живность, чтобы чем-то занять непривычный досуг и облегчить переход от работы с утра и до вечера к полному отдыху, но мистер Потс купил домик с крохотным садом и, видимо, не знал, куда девать тягучее время.

Вероятно, таких прогулок требовало и его здоровье. Вот и теперь, остановившись передо мной, он тяжело оперся на палку, а его синеватые щеки вздувались и опадали от прерывистого дыхания. Все симптомы сердечного заболевания.

— Неплохо, мистер Потс, — ответил я. — А как вы?

— Так-сяк, малый. Запыхиваюсь вот маленько. — Он покашлял и задал неизбежный вопрос: — А что вы поделывали утречком? — Глаза у него стали напряженно-внимательными. Ему действительно хотелось это знать.

Я собрался с мыслями.

— Дайте-ка сообразить. — Я всегда старался ответить поподробнее, потому что понимал, как много это значит для него, как воскрешает жизнь, по которой он тоскует. — Почистил пару коров, навестил охромевшего бычка, подлечил двух коров от мастита и еще одну с послеродовым парезом.

Он радостно кивал на каждое мое слово.

— Прах его побери, парез этот! — воскликнул он. — Когда я мальцом был, хорошие коровы дохли от него, что твои мухи. И всегда — самые удойные. После третьего или там четвертого отела. Лежат и не встают. Уж чем только мы их ни пользовали, но они все сдохли, все до единой.

— Да, — сказал я, — в те дни это была страшная беда.

— Зато потом, — он счастливо улыбнулся и ткнул меня указательным пальцем в грудь, — зато потом мы начали качать воздух в вымя велосипедным насосом, так они вскакивали на ноги и убегали. Ну прямо колдовство! — У него даже глаза заблестели при этом воспоминании.

— Знаю-знаю, мистер Потс. Мне и самому довелось поработать насосом, хотя и не велосипедным. У меня был специальный, маленький.

Эта черная шкатулка с блестящими цилиндрами и фильтром теперь хранится в моем домашнем музее, где ей самое место. Аппарат этот не раз выручал меня в сложных ситуациях, но от мысли, что таким образом я могу занести туберкулез, на душе становилось тревожно. Я слышал о таких случаях, и появление бороглюконата кальция явилось для меня большой радостью.

Пока мы беседовали, Сэм и Нип играли возле нас на лугу: мой бигль резвился вокруг старого пса, а тот, виляя хвостом от удовольствия, опрокидывал его плохо гнущимися ногами. Было видно, что Нипу эти встречи приятны не меньше, чем его хозяину: на краткий срок к нему словно возвращалась юность, он валился на спину, а Сэм кидался ему на грудь и нежно его покусывал.

Я провожал старого фермера до деревянного моста и, прежде чем повернуть домой, смотрел, как они бредут через него к рощице на том берегу. Меня с Сэмом ждала работа, но им было нечем заняться.