Энциклопедия мифов (Том 2) - Максим Фрай

Пока я примирялся с перспективой провести ночь под гостеприимным кровом отеля "Эдуард", мы пересекли невидимую, но вполне внятную черту, отделяющую город от пригорода. Вот я и в Ужгороде. Несколько минут автомобиль кружит (как мне кажется, вполне бессистемно) по улицам и, наконец, останавливается напротив трехэтажного белого домика с огромными окнами, красивого, по-европейски аккуратного и оттого немного недостоверного: сувенирная игрушка, а не жилье человечье. По всему выходит, приехали.

Шуршу купюрами, отсчитываю смешные разноцветные украинские денежки всякий раз, расплачиваясь гривнами, я чувствую себя аферистом, не верю, что эти фантики примут к оплате. Однако же нет, принимают. Совесть моя при этом тихо шипит и слегка покалывает душу, как сельтерская вода.

- С отелем только одна проблема, - доверительно шепчет таксист, пряча в карман цветные бумажки.

Я настораживаюсь. И не потому, что обнаружились какие-то проблемы. Мой спутник вдруг заговорил на безукоризненно правильном русском языке. Как телевизионный диктор старой, доперестроечной школы. Не только украинских словечек, но даже фрикативного "г" больше нет. Я тревожно вглядываюсь в его лицо. Нет, не узнаю. Таких усатых мужиков средних лет в клетчатых рубашках пруд пруди в любом городе, имя им легион... Впрочем, что ж - лицо? Можно подумать, будто я все еще верю в постоянство столь ненадежных штуковин, как человеческие физиономии...

- Какая проблема? - спрашиваю, наконец.

- Этот отель построят только через год, - объясняет таксист. - Пока его не существует. Но для вас это, насколько я понимаю, не проблема. Доброй ночи!

- Д-д-д-доброй, - соглашаюсь.

Руки мои трясутся, язык заплетается, зато колени тверды, ноги прочно стоят на земле. Чувствую себя почти кентавром: сверху - глупая говорящая голова да вполне человеческий торс, где обитает робкое сердце, зато нижние конечности явно принадлежат герою античности, для которого спуститься в Аид на предмет укрощения Кербера - обычный послеобеденный моцион.

Вальяжной, неторопливой походкой уверенного в силе своего бумажника туриста, я направляюсь к парадному входу. Поднимаюсь на крыльцо, распахиваю дверь, пересекаю богато, но вполне безвкусно отделанный холл, подхожу к стойке администратора. Там, разумеется, никого. И то: откуда быть администратору в отеле, который еще не построен?

Свято место не должно пустовать подолгу. Поэтому я без особого смущения проникаю на заповедную служебную территорию. Усаживаюсь в кресло, ощущаю себя почти ночным портье. Хорошо бы в здешних бумагах покопаться, имена грядущих жильцов, чем черт не шутит, перечесть, но ящики стола пусты. Зато обнаруживается стойка для ключей. Всего-то десять номеров будет, оказывается, в отеле "Эдуард" - и как, интересно, его хозяева намереваются окупать расходы?! Впрочем, это, уж точно, не моя забота. Моя забота висит на крючке под номером 9, прочие пусты. Маленький позолоченный ключ вычурной, причудливой формы. С таким, наверное, носился в свое время дважды придуманный деревянный мальчишка, Буратино-Пиннокио. Пойти, что ли, и мне по его стопам, поискать, где тут у них вход в волшебный театр?

А что ж не поискать? Впереди целая ночь, и есть у меня подозрение, что ее продолжительность зависит исключительно от моей расторопности.

Глава 141

Шкай

Из его плевка в воде появился шайтан <...>, которому бог велел нырнуть на дно и достать земли <...>. Шайтан, принесши земли, утаил кусок во рту, и когда по велению Шкая земля стала разрастаться на поверхности океана, часть земли стала разрывать голову шайтану. Тот выплюнул ее, сотворив таким образом горы...

Обхожу первый этаж. На первый взгляд, помещение как помещение, ничего особенного. Пустое только. Впрочем, я почти сразу подмечаю главную его странность: в здешних дверях нет замочных скважин. Дергаю ручки - вотще. Войти не получится, можно только пересчитать закрытые для меня райские врата. Раз, два, три, четыре, пять, вышел зайчик погулять...

Но жизнь, по счастию, не столь литературоцентрична, предсказанный охотник не выбегает, и я, целый и невредимый, продолжаю путешествие. Поднимаюсь наверх по мраморной лестнице, мутно-розовой, как несвежий зельц. Та же картина. Белые двери с золочеными цифрами 6, 7 и 8 есть, а замочных скважин как не было, так и нет. Значит, путь мой лежит на третий этаж.

Здесь расположены "люксы", всего два номера: девятый и десятый. Я был совершенно уверен, что единственная и неповторимая замочная скважина обнаружится под цифрой "9", но нет. Ни единой щелочки, лишь гладкая доска, отделанная какой-то дурацкой пафосной красивостью. И что, интересно, делать прикажете?

Дергаю дверную ручку - безрезультатно. Лом, что ли поискать? Обладание ключом от девятого номера, вероятно, дает мне право разнести эту чертову деревяку в щепу... Или нет?

Машинально кладу в нагрудный карман бесполезный золоченый ключ. Дуракам счастье. Один почти случайный жест, и в тот же миг дверь словно бы неохотно поддается, приоткрывается с тихим - не скрипом, скорее, гудением, будто ее приводит в движение не моя мускульная сила, а хитрая электроника.

Господи, - думаю. - Ну конечно. Забыл, идиот, что всякий ключ, попавший тебе в руки, может отворить лишь твое собственное сердце. Иные тайники тебе без надобности.

Из щели дует свежий ночной ветер; ясно, что там - вовсе не комната.

Открытое пространство. Стоит лишь перешагнуть порог, и...

И что?

Получить ответ на сей животрепещущий вопрос можно, как я понимаю, лишь опытным путем.

Поэтому я делаю шаг вперед.

И еще один. И еще. Шажки-то мелкие, осторожные: я инстинктивно зажмурился, словно бы стараясь наглядно продемонстрировать почтение к тайне, сыграть с неизвестностью в "Слепого Кота", сказать притаившимся за этой дверью чудесам: видите, я не подглядываю, выходите же, не робейте! Сейчас моя очередь робеть, если уж на то пошло...

Мне, по счастию, достало мужества и безрассудства нашарить дверную ручку и запереть за собой дверь. Я предполагал, что это - одно из правил новой, неизвестной игры. И, вероятно, угадал.

Последний из сделанных на ощупь шагов оказался почти мучительным, словно бы я не просто шел, а по-змеиному вылезал из старой, сухой, шелушащейся кожи. С чем я в тот миг расставался? С собственной жизнью, с прежней судьбой, с прошлым, которого у меня не было, с будущим, которого никогда уж не случится? С собою? Но кто, в таком случае, обнаружил, что жив? Кто ощутил ласковое прикосновение ветра к своим волосам? Кто запретил себе плакать от счастья и страха, справедливо рассудив, что истерика - одно из немногих малоприятных, хлопотных дел, которые позволительно и даже желательно откладывать на неопределенное "потом"? Если не я, то кто же?