Акапулько - Берт Хэршфельд

— Я вас слушаю, мистер Гэвин.

— Новое название серии — «Саманта»! Ничего больше. Просто это имя и восклицательный знак. Как тебе эта мысль? — Трубка молчала. — Проклятье! — воскликнул Тео. — Нас разъединили.

— Мистер Гэвин, — сказал Баумер. — Превосходно. Превосходно. Вы прямо в самую точку попали! Саманта! Прямо хоть на долларах ставь такой ярлык! Как… как здорово!

— Тебе нравится моя идея?

— Я просто влюблен в нее, мистер Гэвин, просто влюблен! Всякий раз когда Саманту будут показывать по телевизору или брать у нее интервью, это автоматически будет рекламировать нашу продукцию. Ее имя станет символом!

— Эта мысль приходила мне в голову, — прокомментировал восторги Баумера Тео.

— Конечно, — отозвался Баумер, несколько увядая. — Саманта — это Саманта! Что за восхитительная реклама из этого получится! Позвольте мне быстро записать…

— Рекламная кампания должна быть построена вокруг этого имени, Баумер. Начни прямо сегодня. Я хочу, чтобы на проект работали оба побережья Америки. Рекламные объявления, усиленная пропаганда и информация, турне для мисс Мур. Свяжи ее с Джонни Карсоном, обязательно.

— У Джонни сейчас серьезная операция. Но знаете, что я вам хочу сказать, — если Саманта не заткнет за пояс Джонни Карсона, я готов вернуть вам свой гонорар! — Он от души рассмеялся. — А все знают, что возвращать деньги — против моих религиозных убеждений.

— Может быть, я тебя потом и подловлю на слове. Займись тем, что я тебе сказал, прямо сейчас. Я сразу же извещу тебя, как только контракты будут подписаны, и мы закрутим все наши дела.

— «Закрутим» — то самое слово, мистер Гэвин!

Не прощаясь, Тео повесил трубку и поздравил себя. «Саманта. Просто фантастическое название для парфюмерной серии! Солидно звучит, хорошо выглядит, кажется дорогим и загадочным. Это будет большой игрой. Больше никаких кратковременных взлетов и быстрых падений! Люди думают, что я богат, что все мои предприятия — чистое золото. Все это показуха, фасад. Нет, конечно, мне удается поддержать марку, занимаясь кубинскими сигарами и итальянскими туфлями ручной работы по сто двадцать пять долларов за пару, но до богатства тут еще далеко. До того богатства, которое необходимо мне».

«Фасад тоже важен, — напомнил он себе. — Способность заставить людей поверить, что дела у меня идут лучше, чем на самом деле. Вот возьмем Саманту. Если бы она разузнала, что я действую так близко на грани провала, вся сделка пошла бы прахом. Но она не знает правды и никогда не сможет ее узнать. Никогда до тех пор, пока настоящий мужчина Тео Гэвин имеет голову на плечах, а ногами крепко стоит на земле.» «Просто нужно быть настойчивым, продолжать свои попытки, — напомнил он себе. — Бей в одну точку, и ты получишь то, к чему стремишься! На этот раз — обязательно. Нет сомнений. Никаких сомнений».

— В океане есть что-то такое, какая-то сила, которая как бы притягивает меня к нему, — сказала Шелли.

Морри, шагающий радом с ней, тоже посмотрел вдаль. Не обращая внимания на других людей, они шли вместе по пляжу. Был вечер, и звезды освещали песок и воду рассеянным мерцанием, которое смывало прочь все неприятное и плохое.

— Старые морские волки, мореплаватели и рыбаки — они с тобой, они продолжают возвращаться к океану…

Она остановилась, вглядываясь вперед.

— Тот человек, по-моему, я его знаю. — У самой линии воды какой-то высокий бородатый мужчина напряженно смотрел на залив; тело его подалось вперед, как будто он собирался вот-вот кого-то ударить. — Давай вернемся назад, Морри, пожалуйста!

— Как скажешь. Я отведу тебя в твой отель.

— О, нет! — воскликнула Шелли неожиданно осекшимся голосом. — Разве мы не можем пойти к тебе?

— Пожалуйста.

Пройдя половину пути до гостиницы, Морри спросил ее о человеке на пляже.

Шелли заколебалась, но потом все-таки сказала:

— Его зовут Лео. Он вроде как хиппи, я так думаю. Но я всегда считала хиппи добрыми людьми, любящими. А Лео не такой. Форман познакомился с ним где-то, и Лео повел нас всех в одно место здесь, «Эль Тибурон» называется.

— Я знаю. Твой приятель Лео, наверное, просто заработал себе на марихуану. Тут есть такие люди, — за то, что приводят гостей, получают свой процент от заведения.

— Мне не понравилось там. А когда я сейчас увидела Лео, ко мне опять вернулись эти плохие воспоминания.

Он обнял Шелли, и остаток пути они проделали в молчании. Оказавшись в номере, Морри предложил ей выпить. Шелли отказалась.

— Пожалуйста, — попросила она. — Пожалуйста, Морри, давай ляжем в постель. Я хочу, чтобы мы были вместе и чтобы ничего не отделяло нас друг от друга. Ладно?

Морри поцеловал ей руку.

— Ничего не может быть мудрее сказанных тобой слов.

Они разделись и залезли в кровать, каждый со своей стороны. Тела их соприкоснулись, Морри и Шелли крепко прижались друг к другу. Через какое-то время она начала дрожать.

— Успокойся, — зашептал он. — Никто не причинит тебе вреда здесь. Господи Боже, ты заставляешь меня чувствовать себя мужчиной! Никто еще не делал такого со мной.

— О, Морри, поверь мне, ты настоящий мужчина.

— Ты снова думаешь об этом парне на пляже? Это поэтому ты дрожишь?

— Нет. Я только вспомнила, что до Нового года осталась всего неделя.

— С тобой ничего не случится.

— Я знаю, — ответила она. — Но это чувство постоянно возвращается ко мне.

— Новогодняя ночь наступит и пройдет, так же как и твое дурацкое чувство. Забудь о нем.

— Ты прав.

Он поцеловал Шелли в губы, и спустя мгновение она ответила ему. И в изысканном порыве заново обретенного ими опыта и знания, холодный страх новогодней ночи растаял, обратившись в ничто…

Чарльз сидел, положив руки на поднятые колени. Голова его покоилась на руках, а между ног на земле стоял его рюкзак. Утреннее солнце только начало прикасаться к высоким верхушкам деревьев, обрамляющих zócalo. Рядом со стойкой для оркестра какой-то человек большим пальмовым листом подметал тротуар, движения его были широкими и плавными. Если не считать этого уборщика, площадь была пустой, безмолвной и неподвижной.

Рядом с Чарльзом, на скамейке, свернувшись калачиком под своим пончо, лежала Беки. Ее милое лицо выглядело уставшим и изможденным, тусклые глаза запали, а линия рта выглядела осуждающей и неодобрительной. Для Чарльза этот момент тишины казался заставкой, начальной сценой хорошо отрепетированной пьесы, в которой он уже когда-то играл. Он знал все роли, все реплики; только декорации были другими.

— Я тебя не понимаю. Я, правда, не понимаю, — сказала Беки. — Сначала весь этот путь сюда, а теперь так быстро хочешь отвалить. Отчего ты хочешь убежать?