Тициан - А. Махов

Вернувшись домой, Тициан на следующий день направился к Аретино, где впервые встретился с гостящим у него известным живописцем Джорджо Вазари. Тосканец прибыл в Венецию для написания декораций к постановке комедии Аретино «Таланта», которую репетировала известная труппа Семпитерни. О других заказах он не стал распространяться, зная, сколь ревниво относятся в Венеции к пришлым художникам. Поначалу гость не вызвал симпатии у Тициана, особенно из-за нелестных отзывов о художниках, которые не следуют, как он выразился, римско-тосканской «манере». Сансовино принялся с ним спорить, но Тициан деликатно перевел разговор на Рим и на живущих там венецианских друзей Бембо и дель Пьомбо. Оказалось, что Вазари с ними давно дружен, а кардинал Бембо даже помог ему в подборе сюжетов для фресковых росписей в римском дворце Канчеллерия, заказанных семейством Фарнезе.

Аретино словно ждал упоминания этого имени и, сев на своего любимого конька, пустился в рассуждения о пармских олигархах, прибравших ныне к рукам весь Рим. Чего только не знал литератор о клане Фарнезе! Еще в бытность кардиналом будущий папа Павел открыто жил во дворце на улице Аренула с наложницей и имел от нее детей по примеру своего благодетеля, папы Александра VI Борджиа. Возвышением по церковной иерархической лестнице кардинал Фарнезе был полностью обязан родной сестре — красавице Джулии, вышедшей замуж за князя Орсини. Как-то на одном из приемов в Ватикане на нее обратил внимание славящийся своим распутством папа Борджиа, который вскоре затащил ее к себе в постель. С той поры в простонародье брата папской любовницы стали называть не иначе как кардинал Френьезе, что на римском жаргоне означает женский детородный орган. У самого папы остряки убрали из фамилии первую букву, так что получилось «оргия» (Borgia — Orgia). По дороге к дому Сансовино поведал Тициану, что неприязнь Аретино к семейству Фарнезе объясняется очень просто. Он намеревался одну из своих трагедий «Орацию» посвятить папскому сыну Пьерлуиджи Фарнезе при условии, что тот ему заплатит сто золотых дукатов. Но командующий ватиканским войском генерал Фарнезе послал писателя куда подальше и вдобавок пригрозил отрезать ему мужское достоинство и язык, если он хоть раз посмеет к нему сунуться. Что же касается самого папы Павла, человека высокообразованного, то, едва взойдя на престол, он первым своим распоряжением возобновил занятия в римском университете Сапьенца, чья деятельность была прервана, а профессора и студенты разбежались во время бесчинств, учиненных в Вечном городе испанскими и немецкими наемниками.

Накануне премьеры комедии Аретино из Падуи пришла весть о внезапной кончине великого комедиографа и актера Рудзанте, с которым Тициан был давно знаком и которому писал для некоторых его постановок декорации. Это была славная страница в истории народного театра на венецианском диалекте. Премьера «Таланты» была тепло встречена публикой, но в ней не было блеска, свойственного памятным представлениям Рудзанте. Вазари вскоре уехал, так и не выполнив обещания расписать плафон, данного монахам церкви Санто-Спирито, хотя, как говорят, оставил кое-какие рисунки, с которыми потом носился Якопо Сансовино.

После отъезда тосканца Сансовино как-то предложил Тициану развеяться и съездить с ним на дальний остров Санто-Спирито, где по его проекту перестраивался фасад монастырской церкви. Хотя выдался солнечный денек, было ветрено и холодно. На пустынном острове стояли монастырь августинцев да несколько рыбачьих лачуг. Монахи радостно приветствовали гостей, особенно Сансовино. Возможно, в живых уже не осталось никого, кто мог помнить Тициана, который в молодости написал для здешней церкви свой первый алтарный образ «Святой Марк на троне» в удивительно яркой радостной цветовой гамме, хотя в Венеции тогда свирепствовала смертоносная чума.

Вняв уговорам Сансовино, Тициан решил взяться за сложнейшую работу по росписи плафона, но никак не фресковой живописью, поскольку влажность на острове, открытом всем ветрам, слишком высока. Вот почему ему пришлось использовать масло и холст, как и в работе над плафоном в Скуоле Сан-Джованни Эванджелиста, и писать в так называемой технике sottinsu — снизу вверх, которая когда-то поразила Тициана в мантуанских работах Мантеньи. Им были написаны три больших полотна для плафона на ветхозаветные темы и восемь небольших tondo (работы круглой формы) с изображениями четырех евангелистов и четырех отцов Церкви, которые, по всей видимости, были выполнены по его эскизам учениками.

Времена изменились, и Тициан, чувствуя это, мучительно искал новые формы, находя художественные решения, которые поражают воображение своей неожиданностью. А вот современная критика узрела в этих работах программный академизм наряду с признаками «маньеристского кризиса». Исследователь творчества художника Паллуккини отмечает, что «классицизм Тициана явно пошатнулся… и Тициан ищет для себя новые направления». Возможно, он прав, так как художник давно уже убедился, что античная форма — это миф и призрачное воспоминание о былом. Вместо прежнего пафоса жизнеутверждения и взлета ренессансного героизма у него появляются моменты рефлексии и начинают звучать нотки разочарования.

Появившись тридцать с лишним лет спустя в этих местах, Тициан обнаружил, что стены церкви, створки органа и трапезная украшены картинами на библейские темы поработавшего здесь тосканского живописца делла Порта — ученика известного приверженца «новой манеры» Сальвиати, который также оставил заметный след в Венеции. Некоторые исследователи склонны считать, что заказчик настоял на том, чтобы новые работы мастера составляли бы единое целое с имеющейся в церкви живописью и стилистически соответствовали «новой манере». С этим трудно согласиться, зная характер Тициана. Навряд ли заказчик смог бы оказать хоть какое-то давление на него, а тем более вынудить мастера пойти на принятие решения, которое шло бы вразрез с его собственными убеждениями или противоречило его вкусам. Принудить Тициана к чему-либо не осмеливался даже император Карл, а уж тем паче настоятель скромного монастыря.

Действительно, три выполненных им панно — «Жертвоприношение Авраама», «Каин и Авель», «Давид и Голиаф» (Венеция, ризница церкви Санта-Мария делла Салюте) — с их гигантскими фигурами в неожиданных ракурсах на фоне грозового неба преисполнены пафоса напряженной борьбы, динамики и страсти. Это всегда было свойственно Тициану, когда он брался за написание крупных монументальных творений. Когда эти три панно были вставлены в резные позолоченные рамы по эскизу автора и закреплены на потолке церкви Санто-Спирито, они произвели сногсшибательный эффект кажущейся трехмерностью огромных фигур и затмили всю живопись, что была в церкви. Нечто подобное произошло однажды в Сикстинской капелле, когда был открыт плафон, расписанный Микеланджело. Своей мощью его фрески заглушили прекрасные работы Перуджино, Боттичелли, Гирландайо и Синьорелли, украшавшие стены той же капеллы. Тициан снова одержал победу в состязании с адептами «новой манеры».